божественное в гении и все-таки должен признаться, что не гений, а только чистая воля, нехотение жизни является тем, что освобождает от этого жалкого мира, то это удручает, и кажется почти несправедливостью то, что свершила вечная справедливость. Но из следующего рассуждения вытекает, как гений ведет к спасению и к благу. Как поясняет это

331, то, что сокрушает волю к жизни и тем освобождает от этого мира, который является ее видимостью, — это непременно страдание, виденное или пережитое лично: только совершенному святому для этого достаточно одного виденного страдания, у всякого же человека к этому должно присоединиться и страдание, пережитое лично. Страдание же, которое свойственно гению как таковому и которого он никогда не может избыть, — это пустота и одиночество в нашем мире, где он почти никогда не встречает подобного себе, а толчется среди существ, которые на вид сходны с ним, а в самом существенном чужды ему, как это выразил Диоген своим фонарем. Этого страдания уже достаточно, чтобы сломить у гения волю к жизни и отвратить его от этого пустынного безрадостного мира, в котором он, как знатный благородный государственный узник, находится в одной и той же темнице с обыкновенными преступниками. Но это страдание — благородного свойства; правда, оно не уничтожается от сознания, что оно — именно только следствие благородной натуры, но все же такое сознание смягчает его; и тем не менее оно замещает у гения те обыкновенные, более грубые муки, которые нужны, чтобы исцелить обыкновенного человека от воли к жизни.

358

Бесконечно метко и глубокомысленно, что именно Шива имеет своим атрибутом Лингам. Ибо уничтожение индивидуума и сохранение вида необходимые коррелятивы; смерть делает необходимым размножение, и если бы не было его, то не могло бы быть и смерти.

359

Пусть каждый скажет себе открыто, что он живет в течение бесконечного времени, для того чтобы или страдать, или уничтожить все свое хотение.

Я — то, что всегда есть, всегда было и будет всегда. И только я сам могу поднять свою завесу.

360

Я и эгоизм — это одно: если исчезнет последний, то, собственно, нет уже больше и первого. Следующие строки послужат пояснением этой мысли. Вследствие нашего эгоизма и рабской службы познания ему, т.е. вследствие трепетного участия, которое мы проявляем к нашему собственному я, первое, что мы воспринимаем, — это не свойство вещей в их отношении одна к другой, а их отношение к нашей воле, т.е. наше познание чертит не столько линии от одной вещи к другой и т.д., путем чего возник бы простой планиметрический абрис, сколько линии от всех вещей к собственной воле, благодаря чему возникает шар со многими радиусами, для которых центром служит собственная воля, своеволие: она — тот центр, который существует только благодаря связи этих линий и в ней; или, говоря точно и не фигурально, трепетное участие к собственному я — вот посредствующий элемент всего нашего познания вещей. Воля сама по себе, хотя бы уже индивидуализованная, все-таки собственно не представляет еще никакого я; лишь тогда возникает я, когда к воле присоединяется познание, и я, значит, прежде всего — феномен области познания: это — центр, который дается познанию чем-то от него отличным, волей, и который иначе был бы ему чужд; но без познания не существовало бы и никакого центра последнего, т.е. и никакого я. Значит, я возникает только через соединение воли

253

с познанием, и притом именно через такое соединение, что воля господствует над познанием, навязывая ему трепетное участие в известном определенном пункте, который иначе был бы ему так же безразличен, как и всякий иной пункт; но благодаря тому, что познание вынуждено от каждого из своих объектов оглядываться всегда на этот пункт, он и становится центром его горизонта или шаром, который возникает лишь в силу этого процесса. Таким образом, центр произвольно образованного шара познания, или представления (в котором одном существует объективный мир), называется я, и оно — синоним эгоизма.

Когда же в силу обращения воли, путем возрождения, эгоизм себя уничтожает, то трепетное участие к собственной личности прекращается, а вместе с ним и отнесение всякого познания к какому-нибудь произвольному пункту; таким образом, круг и его центр отпадают, т.е. я перестает существовать, и остается только объективный мир: мы видим еще вещи и их отношения друг к другу, но мы перестаем относить их все к себе: познание без центра; нет больше эгоизма, и ео ipso нет больше и я — только слабая тень последнего является порою в продолжающемся существовании тела во времени. Итак, путем уничтожения эгоизма мы не только перестаем держаться за жизнь и трепетно оберегать ее: нет, мы, собственно, перестаем уже и существовать: тяжелая ноша существования или я сброшена с плеч; познание еще существует, но без центра, следовательно, без формы круга, — т.е. внешний мир еще есть, но без я.

(Это очень трудно понять и еще труднее выразить: мне пришлось прибегнуть к подробному изложению, а тот, кто хочет понять его, должен быть внимательным.)

Прибавление. Итог: как в светлой однородной массе известного раствора соли образуются центры кристаллизации, от которых бегут лучи во все стороны, так в индифферентном и безграничном мире объективного представления образуются центры эгоизма и индивидуального, т.е. замутненного представления: каждый из них есть какое-нибудь я, возникшее в силу эгоизма.

254

361

Насколько верно то, что между жизнью и сновидением нет специфического и абсолютного различия, а есть только разница формальная и относительная, настолько несомненно и то, что, собственно говоря и всерьез, нет никакого существенного различия между поллюцией и совокуплением. Оба эти процесса дают некую мимолетную картину видения и излияния семени; т.е. в обоих случаях воля получает то удовлетворение, на которое она способна, и представление имеет все, к чему оно восприимчиво, а именно — образ, явление.

И после того и другого мы чувствуем, что гнались мы за пустою тенью.

362

То, чему на свете подобает название достоинство человека, начинается только там, где он отвергает свою природу — например, не ценит жизни превыше всего другого, не заботится главным образом о субъективном удовлетворении потребностей, а направляет свое внимание на нечто объективное и, к примеру, таким путем превращает половое влечение в страстную любовь к одному лицу и т.п., т.е. — там, где начинает выясняться, что изначальное в нем, воля, может быть побеждено моментом вторичным, познанием.

363

Тем, что мы едим, мы подпадаем смерти, а тем, что мы рождаем, мы необходимо обрекаем себя жизни.

Ибо едой мы разрушаем чужую форму, чтобы овладеть ее материей; поэтому, так как все живущее подчинено тому же закону, — и наша форма тоже в свою очередь должна быть разрушена, для того чтобы ее материя опять-таки досталась другим формам.

Деторождение же представляет собою полнейшее утверждение воли к жизни, которое должно проявляться именно в качестве жизни.

255

364

Разнообразные, бурные проявления течки у животных представляют собою голос воли к жизни, который кричит: «Жизни индивидуума для меня мало; мне нужна жизнь рода — для заполнения бесконечного времени, формы моего явления».

Источником столь своеобразной, инстинктоподобной отцовской радости является сознание, что ты благодаря своему участию в жизни рода недостижим для смерти, которой ты подлежишь в качестве индивидуума; индусы и, в особенности, китайцы смотрят на бездетность как на великое несчастие.

365

Я ожидал, что спаривание льва, как наивысшее утверждение воли в ее наиболее страстном явлении, будет сопровождаться весьма бурными симптомами, и был очень поражен, найдя, что они стоят гораздо ниже, чем те симптомы, которые обыкновенно сопровождают человеческое спаривание. И здесь, следовательно, повышенная значительность явления обусловливается не степенью страстности воли, а степенью познания, как звук усиливается не столько величиной струны, сколько величиной гармонической доски.

366

Homo est coitus aliquamdiu permanens vestigium [1].

367

To, что человеческий род все существует и существует, является лишь доказательством его похотливости.

Человек — это длящийся след совокупления (лат.).

256

368

Если бы руководящий влюбленной четою дух рода проявлялся у нее не в инстинктивных чувствах, а в ясных понятиях, то высокая поэзия ее влюбленного диалога, которая теперь в мечтательных образах и сверхчувственных параболах говорит о вечных чувствах непомерной тоски, о предчувствии беспредельного блаженства, невыразимой услады и сулит верность навеки и гиперболически восхваляет у своей богини перлы ее зубов, розы ее ланит, солнце ее очей, алебастр ее груди, ее мнимые духовные качества и т.п., — эта поэзия звучала бы тогда приблизительно так:

Дафнис. Я хотел бы подарить следующему поколению индивидуум и думаю, что ты могла бы дать ему то, чего нет у меня.

Хлоя. У меня такое же намерение, и я думаю, что ты мог бы дать ему то, чего нет у меня. Давай посмотрим!

Дафнис. Я дам ему высокую фигуру и силу мускулов: у тебя нет ни той, ни другой.

Хлоя. Я дам ему полноту тела и очень маленькие ноги. У тебя нет ни того, ни другого.

Дафнис. Я дам ему тонкую белую кожу, которой у тебя нет.

Хлоя. Я дам ему черные волосы и глаза. Ты — блондин.

Дафнис. Я дам ему орлиный нос.

Хлоя. Я дам ему маленький рот.

Дафнис. Я дам ему мужество и сердечную доброту; их он не может унаследовать от тебя.

Хлоя. Я дам ему высокий выпуклый лоб, ум и рассудок: их он не может унаследовать от тебя.

Дафнис. Высокий рост, хорошие зубы и крепкое здоровье — это он получит от нас обоих; поистине, мы оба можем снабдить будущий индивидуум превосходными качествами — поэтому я вожделею тебя больше, чем всякую другую.

Хлоя. И я так же тебя.

Новые паралипомены…

257

369

Моя метафизика половой любви ни в коем случае не заключается в «Пире» Платона, ее нет также и в «Пире» Ксенофонта. Из произведений новых писателей — в этом типе пример в Антропологии Платнера 1347-1364. Очень плохой!

370

Чем больше дарования, тем определеннее индивидуальность. И тем определеннее требования к соответствующей индивидуальности другого пола; из этого следует, что одаренные индивидуумы особенно подходят для страстной любви.

371

Что иное представляют глубоко меланхолические стихотворения Байрона, Петрарки и друг., как не выражение отрицания воли к жизни?