на язык личностного бытия, на язык личностных форм человеческого существования. Нельзя из простых функций скомбинировать сколь угодно сложную деятельность, где личность фактически будет ненужной. Развенчание этого тезиса в литературе породило целое семейство антиутопий.

Современные представления об органической и организованной сложности подтверждают узость такого тезиса. Значимость этих представлений обусловлена двумя рядами событий. С одной стороны, попытки реализовать эту идею как чисто техническую задачу создания чистой социальности, лишенной всяких признаков личностного бытия людей; оплаченные миллионами жертв, эти социальные эксперименты дали отрицательный результат. С другой стороны, это современные ресурсные проблемы, понимаемые широко как проблемы интенсивного, качественного использования природных и человеческих ресурсов. Перспективы решения этих проблем оказываются в значительной степени связаны с возможностями людей освоить отчужденные от них практические и теоретические абстракции: обезличенные и дегуманизированные социальные качества, «самодействующие» стандарты поведения и мышления, социальные регулярности, возведенные в ранг культурных универсалий.

Дело, разумеется, не в том, что отчуждение начинает сниматься как бы автоматически; инерция отчужденных форм чрезвычайно велика, и в этом, может быть, главная трудность их преодоления. Дело в том, что реорганизация и усложнение социальности далее невозможно без развития личностей. Обнаруживается зависимость социальности от индивидного развития людей, воплощенность социальности в личностном бытии. А это определенная перспектива, определенная возможность, далекая от реализации, но намечающая конкретные средства и силы такой реализации. Освещение проблемы, даваемое этой перспективой, позволяет по-иному взглянуть и на прежние исторические формы, увидеть, например, в отношениях личной зависимости не только механику отчуждения от человека его физических сил и результатов деятельности, но и отчуждение самого его личностного процесса, «отнятие» у него способности к самостоятельному человеческому бытию, самостоятельному индивидному действию и решению.

Совершенно иначе можно взглянуть и на недостаточное развитие личности, обнаруживаемое на фоне нарастающей сложности технологических, экономических, организационных и образовательных проблем. В ряде случаев личностная недостаточность оказывается либо следствием, либо причиной уклонения человека от организационной ответственности, возлагаемой на него возрастающей социальной сложностью. Человек «не берет себе», а, наоборот, «отдает другим» свою ответственность, свое решение, свою информированность. Он вроде бы остается в натуральной форме человеческого индивида, но сам личностный процесс «переключает» в движение деятельности других людей. Фактически имеет место эксплуатация человека человеком, но эксплуатация, осуществляемая не за счет отчуждения результатов труда, а за счет перераспределения проектировочных, организационных, прогностических форм личностной самореализации людей. Если при классическом капитализме имеет место преимущественно развитие одних личностей за счет лимитированного развития других, то здесь, наоборот, сохранение неразвитой формы личностного бытия обеспечивается за счет скрытой эксплуатации более развитой и организованной личностной формы.

Изменив несколько угол зрения, можно представить дело так: если классический капитализм создает сложной деятельности преимущества перед деятельностями простыми, формирует предпосылки для эксплуатации простой деятельности со стороны деятельности сложной, то теперь мы сталкиваемся с проблемой скрытой эксплуатации и отчуждения, осуществляемыми по отношению к сложным личностным формам.

Проблема личности оборачивается проблемой неразвитости личности. Но это и есть проблема социальности.

Но тогда и проблема отчуждения предстает как зависимость сложной деятельности от деятельности простой, потенциального развития социальности от ее элементарных форм, процесса социальной организации от его отдельных составляющих.

Социальные структуры полноценно действуют в ходе структуризации их людьми, поддерживающей и дополняющей их (структур) работу. Социальные качества вещей «оживают» и действуют в процессах соответствующей культурной деятельности человека. Если насыщенная социальными качествами деятельность человека не «оживляет» структуры и вещи, те возвращаются в свое квазиприродное существование, в свою отчужденную от людей форму. Пока они насыщены качественной деятельностью людей, пока они действуют как средства и формы этой деятельности, они не имеют самостоятельного значения, ибо соединяют и синтезируют личностные процессы. Но когда подобная деятельность исчезает или «распределяется» не по всей цепочке структуры, включенные в нее предметные формы принимают вид особых вещей, становятся объектами отчуждения и присвоения, явной или скрытой эксплуатации. Тогда физический захват или разрушение таких структур и форм оборачивается стиранием или разрушением социальных качеств и связей. Тогда и отношение человека к человеку может строиться по форме манипулирования вещами.

Отчуждение, таким образом, раскрывается через упрощение потенциально многокачественных связей между людьми, через «упрощение» многомерного процесса личностного бытия до его вещного «рисунка». Но и вещь не так проста, как казалось.

Дело в том, что в традициях социально-экономического анализа отчуждения вещь фигурирует как нечто элементарное, кусок природного материала, например. Однако по природе своей вещь таковой не является, если, конечно, под природой понимать не простую механическую конструкцию, а стараться представить ее эволюционную и органическую сложность. Простота вещей — это предрассудок эпохи простых машин и «классического» рационализма. Это — результат упрощающей деятельности самого человека. Результат по видимости безобидный до той поры, пока человек не делает попытки обращаться со сложными природными комплексами по примеру простых вещей. Тогда и оказывается, что простой подход к природе провоцирует неконтролируемые последствия. Социальная и личностная организованность деятельности, ее качества, ее подконтрольность перестают быть «внутренними» общественными проблемами. Возникают новые стимулы для поисков теоретических и практических средств преодоления отчуждения. Социально-экономическая проблема отчуждения становится проблемой социально-экологической.

Проблема отчуждения общества от природы в значительной мере является проблемой самоизменения общества. Ее решение зависит от готовности и способности людей преодолеть социальные — и связанные с ними другие шаблоны деятельности, препятствующие учету организационной сложности природных систем, их особых законов и ритмов. Для того чтобы осваивать вещество этих систем в безопасном для природы и человечества режиме, необходимо держать под контролем собственные средства деятельности, ограничивать или менять объем и характер их применения сообразно логике природных систем. Только на этом пути общество может снизить риск непредсказуемых и неконтролируемых последствий своей собственной деятельности. Реализация такого рода проектов, конечно, зависит от распространения «культуры со-изменения», превращения ее в образ действия, мышления и реализации общественных связей.

Вопросы

1. Как сопрягаются свое и чужое в проблеме отчуждения?

2. Какова связь идеи внеисторического гуманизма и универсального отчуждения?

3. В чем особенность социально-философского подхода к проблеме отчуждения?

4. Что дает трактовка отчуждения как аспекта деятельности людей?

5. Какие характеристики отчуждения выявляются в рассмотрении его как общественного отношения?

6. Как связаны понятия отчуждения, эксплуатации, неравенства?

7. Что меняется в проблеме отчуждения при переходе от социальности структур к социальности индивидных взаимодействий?

8. Какой подход к отчуждению обусловлен экологической проблематикой ?

Основная литература

1. Батищев Г. Проблема овещнения и ее гносеологическое значение // Гносеология в свете философского мировоззрения. М., 1983.

2. Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 263 — 309.

3. Камю А. Миф о Сизифе // Камю А. Творчество и свобода. М., 1990.

4. Мамардашвили М.К. Превращенные формы // Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1992.

5. Маркович М. Маркс об отчуждении // Вопр. философии. 1989. № 9.

6. Погосян В.А. Проблема отчуждения в «Феноменологии духа» Гегеля. Ереван, 1973.

7. Современная западная философия: Словарь. М., 1998; статьи: «Отчуждение», «Симуляция», «Страх», «Технофобия», «Тоталитаризм».

8. Современный философский словарь. Лондон, 1998; статьи: «Абстракции реальные», «Абсурд», «Аномия», «Бюрократия», «Другой», «Отчуждение», «Симулякрум», «Стереотипы», «Творчество».

Дополнительная литература

1. Камю А. Человек бунтующий. М., 1990.

2. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1992. С. 126 — 143.

3. Нарский И. Об историко-философском развитии понятия «отчуждение» // Филос. науки. 1963. № 4.

4. Огурцов А. Отчуждение // Философская энциклопедия. М., 1967.

5. Ойзерман Т. Человек и его отчуждение // Человек и эпоха. М., 1964.

6. Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.

7. Сабуро Ямасано. Философские размышления о развитии человека // Японские материалисты. М., 1985.

ГЛАВА XIII

ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ПРИРОДЫ И КУЛЬТУРЫ

Культура в обрамлении природных процессов. — Мир культурный и мир дикий. — Природа как образец для культуры: новоевропейские мотивы. Двоящиеся образы природы и культуры (Г. Риккерт). — Культура и цивилизация (О. Шпенглер). — Проблема механизации и автоматизации культуры (Н. Бердяев). — Экологические иативы и проблема реконструкции социальности. Многогранность природы и многозначность культуры.

1. Естественное н искусственное

Традиционные определения культуры коренятся в ее сопоставлении с природой. Природа обычно рассматривалась как общий фон, позволяющий выявлять особенности культуры. Она в этом сопоставлении фиксировалась как что-то интуитивно понятое, неопределяемое. Не определялась она еще и потому, что представлялась чем-то не поддающимся определению; естественный мир казался хаотическим, так, во всяком случае, видят природу многие древние мифы.

Культура, взятая в рамку определения, на фоне природы обнаруживает структурность и упорядоченность. Нормативный каркас человеческих взаимоотношений как бы высвечивается на фоне темных и затаившихся, диких и враждебных человеку стихий.

Действующие в природе силы рисуются лишенными меры, неуравновешенными, то и дело вступающими в конфликты. Человеку с его деятельностью необходимо укрепить свои позиции в этом мире неупорядоченных стихий. Придавая им согласованность и меру, формируя в растениях, животных и вещах полезные для себя свойства, вырабатывая все более изощренный инструментарий своей деятельности, сохраняя и передавая соответствующие способности и знания, человек создает культуру, особый мир вещей, инструментов, живых и действующих сил, наделенных связью, последовательностями и соответствиями.

Такое разделение мира на культурный и дикий, неупорядоченный переносится позже и на понимание человеческого сообщества. Наряду с культурными народами, живущими по закону, выделяются дикие народы, «варвары», существующие как бы по природе, стихийно, без норм и законов. Это деление, характерное для античности, по сути, фиксировало лишь различие между «своими» и «чужими», отождествление своего с культурным, чужого — с диким. В такой трактовке определяющим было непонимание чужого образа жизни, совершенно, впрочем, объяснимое, если представить, какими глазами смотрел земледелец на жизнь скотоводов и кочевников, к тому же угрожавших ему набегами и разорением, а то и гибелью.

Эта традиция понимания природы и культуры, их дуализма и борьбы, их взаимосвязи и отчуждения в основном сохранялась и развивалась в христианском мире с учетом того, что идея культуры обретала черты историзма, а представления о природе постоянно возбуждали мысль о нереализованных задатках человека.

Эпоха Возрождения во многом была связана с интересом к античности, к античной культуре. Однако попытка воспроизведения «человеческой меры» античности оказалась сопряженной с иным, нежели в античной традиции отношением к природе, с иной логикой и эстетикой понимания природы,

Природа более не трактуется как дикий и хаотический мир. В ней видят и простую меру, которой следует подражать, и ясную законосообразность, которую можно разуметь, и плотность, осязаемость форм, соразмерную с обычным человеческим опытом. Природа как будто становится внешним масштабом для характеристики и оценки культуры. Вместе с тем она становится и внутренним ориентиром культуры, регулятивной идеей построения морали, права, экспериментальной науки, знания об обществе и человеке. Стремление к естественному порядку вещей доминирует и в научном познании, и в устроении общественной жизни. Логос культуры, кажется, уступает логосу натуры. Но проходит сравнительно немного времени, и выясняется, что естественный порядок природы, служивший образцом для культуры Нового времени, был лишь косвенным выражением развития практических и теоретических форм деятельности человека. Заполнившись и замкнувшись, пространство этих