понимания требуются новые экспериментальные инструменты, принципиально новое логическое и философское «обеспечение».

Итак, возникает проблема внешних, искусственных «органов» познавательной деятельности человека. Ее постановка указывает и на возможность культурно-исторического истолкования основных форм познавательной деятельности, на их зависимость от изменения характера социальных связей, способов обособления и самоутверждения человеческих индивидов.

В начале XX в. наука продемонстрировала обществу образцы преодоления инертности человеческого сознания, форм познавательной деятельности. Но самые перспективные изменения стилистики мышления так и остались бы делом внутринаучным, если бы в сфере вненаучной, практической не произошли сдвиги, потребовавшие преодолеть типичные для конца XIX — начала XX в. шаблоны организационно-экономической деятельности. Потребовалось значительное время, чтобы в обществе могла возникнуть среда для «обитания» новых познавательных и организационных форм науки. Общество как бы напоминало науке об ее принадлежности к культуре, ее традициям и проблемам. Но оно тем самым и признавало, что характер практических изменений может быть подсказан трансформацией научных стандартов и форм построения познавательной деятельности.

3. Обновление знания н проблема личности

Если определить индустрию как механизм взаимодействия человека и природы, то можно сказать, что в XX в. — и со стороны человека, и со стороны природы — механизм этот стал испытывать сдавливающее напряжение, близкое к критическому. Тенденция к интенсификации человеческой деятельности, с одной стороны, и необходимость осваивать сложные природные системы — с другой, требовали серьезной переналадки «машины» общественного производства.

Остановимся вначале на «человеческих» стимулах этой переналадки.

Экономика предъявила промышленности новые требования: а) не просто тратить мышечную и психическую энергию людей, но включать и реализовывать (в некоторых случаях — развивать) личностные их ресурсы; б) постоянно модернизировать техническое оснащение, делать его все более наукоемким.

Индустрия гигантских предприятий-комбинатов достигала своего предела; дальнейшее укрупнение не имело смысла, ибо становилось нерентабельным.

Экономические преимущества получали предприятия, способные к быстрому усвоению научно-технического прогресса, к трансформации технических линий и организационных связей, к быстрому реагированию на потребности рынка. В принципе это означало: будущее за теми системами, которые обладают более развитыми в профессиональном научном и общекультурном смысле работниками. Именно такие люди в состоянии перестраивать производство в соответствии с научно-техническими возможностями, а не «загонять» науку в привычные технические, организационные и поведенческие структуры.

Наука становится прозводительной силой не сама по себе, но только преломляясь через личность работника; в этом смысле она не бывает и не может быть «непосредственной» производительной силой. Внедрение науки в производство меняет стандартные соотношения живой и овеществленной, личной и обезличенной, творческой и нетворческой деятельности.

Наука требует от производства создать организационную и техническую среду деятельности людей, соответствующую интенсивной реализации их способностей, «умножению», а не только сложению их сил, как это было (и есть) при относительно простых формах кооперации, основанных на принципе совместного труда.

Поскольку наука «встраивается» в социально-экономические и организационно-технические взаимодействия, она все более определенно выступает против машинизированной социальности, механически — по принципу «рычага» — действующих социальных связей. Она стимулирует преобразование системы жестких взаимодействий между людьми в систему отношений, где самостоятельные субъекты связывают и уравновешивают различные интересы через общие нормы и ценности. Но, чтобы создать реальные предпосылки для решения этой задачи, науке еще самой надо преодолеть стереотипы индустриализации, переосмыслить свои деятельные и организационные формы.

Противоестественность организации науки по формам массового производства проявляется более всего тогда, когда внешние социальные функции науки — например ее вписанность в экономическую систему и зависимость от нее — приходят в противоречие с ее основной социальной функцией: постановкой и решением практических и духовных проблем жизни людей.

Движение познания за рамками совместного труда — с его более или менее жесткими операциональными расчленениями деятельности — до сих пор учитывалось и описывалось явно недостаточно, между тем за гранью совместности существовали и существуют формы деятельности и общения, эффективно использующие и стимулирующие личностные ресурсы исследователей. Это, в частности, — «невидимые колледжи», неформальные объединения ученых, многократно повышающие действенность научных контактов, а главное концентрирующие познавательные интересы вокруг актуальных проблем и перспективных направлений познания.

Важно подчеркнуть, гуманитарное «измерение» познавательных усилий ученого задано потребностью общества в эффективной работе науки. Иначе говоря, социальный заказ на углубленное понимание личности исследователя (и ее роли) идет «со стороны» объекта, со стороны тех усложняющихся проблем, которые общество ставит и не может решить. Дело здесь не только в акценте на личность ученого, ибо, по сути, открывается его роль в преобразовании организационных и познавательных стандартов соответственно более конкретному и содержательному пониманию объекта.

Стоит подчеркнуть: для нового типа объектов характерны сложность, системность, самобытность; они не укладываются в стандартные познавательные формы. Выявление объективного содержания предмета познания сближается с его конкретным пониманием, т.е. с выработкой его конкретного понимания. Теперь это относится не только к познанию социального бытия, но и к познанию природы.

Наука «подвела» человека к обрыву, показала глубины и неисчерпаемость процессов, которые мы называем именем «природа». Ныне люди уже не убеждены в простоте, прозрачности, гармоничной законосообразности этого мира. Все меньше оснований считать, что понимание природы в основном исчерпывается познанием законов, тогда как сфера жизни человека исторична, индивидуализирована, «заряжена» творческой активностью, игрой культурных значений и смыслов.

Сейчас, пожалуй, впервые человеческое познание обратилось к истории природы, к органике ее самодвижения, к самобытности ее индивидуализированных форм и их переплетений. Непредсказуемые и ненаблюдаемые объекты не укладываются в стандартные представления человеческого со-знания, т.е. ставят под вопрос само сознание, определяют его как культурную проблему.

Это не значит, что положен предел человеческому познанию, науке. Предел положен стандартам понимания природы и самого человека. Выявляется конкретная, культурно-историческая суть этих стандартов. Представление о машинообразности природы, о природе-часах вовсе не исчерпывает существа природного процесса: оно в большей степени отображает определенную стадию в истории и культуре общества, в развитии сил человека, в частности ту ступень, когда он стал делать машины и часы и через призму этих инструментов понимать мир.

Понимание культурно-исторической сути стандартов и инструментов науки создает предпосылки новой философии познания. Возникает возможность культурно-исторической трактовки «элементарных» познавательных форм индивидуального человека. Особенно интересным может оказаться сопоставление их с внешними «органами», т.е. с инструментами познания; их включение в реконструкцию исторически менявшихся форм общения и проблемных ситуаций, стимулировавших человеческие усилия.

Вопросы

1. Почему возникает вопрос о связи познания и жизни?

2. Каковы причины обособления познания от практики?

3. Как социальные взаимодействия обусловливают отделение знания от субъектов?

4. Как публичные формы — обмен, политика, театр, суд, — влияют на структуры знания?

5. Почему традиционное общество не заинтересовано в развитии науки?

6. Как связано индустриальное производство с оценками силы и полезности знания?

7. Какие стандарты развития науки влияют на развитие культуры?

8. Чем обусловлена деиндустриализация науки?

9. Как связаны постклассическая наука и интенсивная социальность?

Основная литература

1. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопр. философии. 1986. № 3.

2. Заблуждающийся разум. М., 1990.

3. Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.

4. Лекторский В.А. Научное познание как феномен культуры // Культура, человек и картина мира. М., 1987.

5. Моисеев Н.Н. Современный рационализм. М., 1995. Гл.: 1, 2; 1, 3; 1, 4.

6. Мотрошилова Н.В. Наука // Общественное сознание и его формы. М., 1986.

7. Петров М.К. Социально-культурные основания развития современной науки. М., 1992.

8. Современная западная социология науки. М., 1988.

9. Степин B.C. Философская антропология и философия науки. М., 1992.

10. Современный философский словарь. Лондон, 1998; статьи: «Гносеология», «Истина», «Наука», «Познание», «Сциентизм» и «Асциентизм», «Эпистемы».

5. Мотрошилова Н. Проблема внутренней социальной детерминации познания // Философия и социология современной науки. М., 1992.

6. Прайс Д. Наука о науке // Наука о науке. М., 1966.

7. Пригожин И. Наука, цивилизация и демократия // Философия и социология науки и техники. М., 1989.

8. Социальная природа познания. М., 1979.

9. Филатов В.П. Научное познание и мир человека. М., 1989.

10. Холтон Д. Что такое «антинаука» // Вопр. философии. 1992.

Дополнительная литература

1. Библер B.C. Мышление как творчество. М., 1975.

2. Кемеров В.Е. Методология обществознания: проблемы, стимулы, перспективы. Свердловск, 1990. Гл. 9 — 11.

3. Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. Разд. I. Наука — общество — культура.

4. Методологические проблемы взаимодействия общественных, естественных и технических наук. М., 1981.

Разд. II.

Взаимосвязь наук в их историческом развитии.

ГЛАВА XVII

СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ НА ПОРОГЕ XXI СТОЛЕТИЯ

Существует ли современность? — Проблема воспроизведения реальности: со схемами или без схем? — Постмодерн и социальная эволюция. — Реальность как проблема самоопределения общества. — Понятие новизны: еще один «поворот». Какая история завершается? — Деавтоматизация стандартов и перспективность современности. — Россия: недостаток средней области культуры. — Российская перспектива: сочетание различных ориентиров и выработка общих норм.

1. Современность и постсовременность

Рассматривая перспективы современного социального мира, мы вдруг обнаруживаем, что понятие «современность» оказывается проблематичным. Возникают сомнения относительно его способности прояснить наличную социальность.

Отчетливый сдвиг в отношении к этому понятию со стороны критически настроенной публики демонстрируют дискуссии о постсовременности и постмодернизме, развернувшиеся на Западе с конца 60-х годов и освоившиеся на российской почве в конце 80-х.

Сложность вопроса о современности усугубляется, когда мы пытаемся трактовать его применительно к России наших дней, к той стране, которую как предполагается — мы знаем.

Если под реальностью страны подразумевать более или менее отчетливое ее расположение не только в пространстве, но и во времени, если реальность видеть в достаточно определенных экономических связях и в юридических формах, в общепонятных социальных значениях и культурных ориентирах, то социальная картина (или карта) России оказывается довольно условной и неконкретной, чем-то вроде контурной карты из школьной географии. Причем сохранность (и условность) этой картины оказывается в значительной степени зависимой от идеологических представлений и психологических стереотипов, традиционно используемых людьми в их обыденном поведении и мышлении. Кажущаяся естественность этих представлений лишь скрывает отсутствие практически освоенных людьми и ясно ими осмысленных форм, обеспечивающих внутреннюю связность и воспроизводимость общества. В этой ситуации общество естественно предрасположено к болезненной тоске по силовым средствам («рычагам») управления, склонно опираться на мифы искать их или создавать заново.

Разрушение привычных философско-исторических схем, опирающихся, например, на догматическое изображение истории как «лестницы» формаций, также затрудняет описание и трактовку российской современности: шкала измерений оказалась «стертой», и объект, в данном случае целая страна, стал как бы неизмеримым, ненаблюдаемым, нефиксируемым. Возникла, как принято говорить в науке XX столетия, неклассическая ситуация: чтобы зафиксировать объект или вступить с ним в контакт, необходимо создать специальный инструментарий, изменить позицию исследования, скорректировать или сформировать специальный язык описания. Если перевести это на язык повседневности, можно сказать так: люди, пытающиеся понять реальность российского общества, сталкиваются с жесткой необходимостью пересмотра своих духовно-теоретических и жизненно-практических отношений, привычек, ориентации…

Заметим: в этой неустойчивой ситуации остается одна постоянная величина или форма — форма ориентации человека в социальном мире. Другой вопрос — для всех ли?.. Во всяком случае для тех, кто хочет как-то самоопределиться в динамичной, меняющейся социальной реальности, выявить ее современные структуры.

Но тут-то