религией и воспринимающего его как обычный кусок дерева).
Однако из того факта, что социальная реальность предполагает присутствие и духовных и материальных компонентов, отнюдь не следует, что эти компоненты имеют равное значение для существования общественных явлений, не могут рассматриваться как первичные и вторичные, определяющие и определяемые в общественной жизни людей.
Конечно, такой социальный объект, как том Шекспира, лежащий на вашем столе, есть синтез духовных значений, которыми английский драматург поделился с человечеством, с определенным образом переплетенной и склеенной бумагой со свинцовыми литерами, нанесенными на нее. Однако лишь сумасшедший, полагает Сорокин, возьмется утверждать, что идеи Шекспира, т.е. явления внутреннего духовного аспекта книги, в какой-то мере выводимы и зависят от свойств внешнего, материального аспекта — скажем, физико-химических свойств бумаги, на которой напечатан текст. Лишь сумасшедший может пытаться вывести эстетическое содержание Венеры Милосской из свойств мрамора, из которого изваяна эта скульптура, или объяснять социальную функцию флага — священного символа, ради которого солдаты жертвуют жизнью на войне, — особенностями материала, из которого изготовлены полотнище и древко.
Вывод из сказанного однозначен: в противоположность мнению социально-философского материализма духовное в общественной жизни всецело определяет материальное, а не наоборот.
В самом деле, именно духовные, а не материальные компоненты общественных явлений определяют их сущность, их отличие как от природных явлений, так и от общественных явлений с иной «социокультурной физиономией».
В самом деле, представим себе два материальных предмета, имею-щих одинаковое природное происхождение. Представим себе, далее, что эти предметы имеют совершенно одинаковые физико-химические свойства, подобны друг другу по весу, размеру и форме. И тем не менее между нашими предметами существует глубокое качественное различие. Один из них — обычный камень, валяющийся на дороге, а другой — «чуринга», священный символ австралийских аборигенов, их бережно охраняемый тотемный знак. Спрашивается: какая чудодейственная сила превратила обычный минерал в предмет культа, перевела заштатное явление природы в ранг значимых социальных явлений? Ответ очевиден: камень преобразился потому, что стал носителем смысла, вместилищем некоторой религиозно-мифологической идеи. Именно она, а не субстратные свойства камня определяет его новый социальный статус, его место и роль в системе социальных явлений. Достаточно сказать, что в глазах непосвященного европейца, не ассоциирующего с камнем никаких духовных значений, он является обычным предметом природы, неотличимым от миллионов подобных ему камней.
Что позволяет нам, продолжает Сорокин, различать общественные явления к примеру, отличить хирургическую операцию от разбойного покушения на человеческую жизнь, если и в том и в другом случае нож вонзается в тело человека? Почему одно и то же с точки зрения физики и биомоторики поведения явление — выстрел в человека — признается в одном случае актом воинской доблести, одобряемой и поощряемой обществом, а в другом — тягчайшим преступлением, подлежащим строгому наказанию?
Ответ во всех этих случаях один и тот же — характер социальных предметов и процессов определяется идеями, целями, замыслами людей, а не вещественно-энергетическими средствами, используемыми для их воплощения. Достаточно этих простейших рассуждений, полагает Сорокин, чтобы убедиться, что духовное не выводится из материального — напротив, полновластно распоряжается им, подбирая себе наиболее удобные «материальные одеяния», перекраивая и меняя их по своему разумению. В самом деле, одна и та же идея может воплощаться в жизнь с помощью самых различных «проводников»: так, драма Шекспира ничуть не меняет своей сути в зависимости от того, воплощена ли она на страницах книги, в радиопостановке, театральном спектакле или киноэкранизации.
Таким образом, заключает Сорокин, знакомство с функциональной организацией простейших актов социальной деятельности убеждает нас в том, что и статус субъекта, и статус объекта, и характер их взаимодействия всецело определяется «внутренним аспектом», духовными значениями человеческого поведения, факторами сознания, а не материальными средствами его объективации в реальной социальной среде.
Комментируя эти взгляды сторонника классического социально-философского идеализма14, мы должны отметить как правоту, так и неправоту позиции Сорокина. В самом деле, Сорокин прав, когда фиксирует первичность духовных компонентов человеческой деятельности перед ее предметно-вещественными средствами. Однако он не прав, когда квалифицирует эти формы социальной предметности в качестве материальных явлений общественной жизни, смешивая тем самым общефилософские критерии материальности с социально-философскими (согласно которым вещественные продукты целереализа-ции являются всего лишь реальным, а не материальным в общественной жизни).
Но если предметы человеческой жизнедеятельности не могут рассматриваться в качестве «социальной материи», то какие факторы деятельности могут считаться таковыми, существуя не только вне, но и независимо от сознания, определяя его содержание, а не определяясь им?
Нужно сказать, что философы-материалисты предлагали разные ответы на эти вопросы, далеко не всегда соответствующие реальному положению дел. Так, мы не можем согласиться с распространенной точкой зрения, полагающей, что критериям материального в общественной жизни соответствуют особые организационные связи совместной человеческой деятельности, а именно экономические общественные отношения, или отношения собственности.
Ниже нам предстоит рассматривать это действительно важное явление общественной жизни. Пока же заметим, что ученые, предлагающие рассматривать экономику как «материальное бытие общества», используют как доказательство одну из функциональных характеристик деятельности, которая еще не упоминалась нами.
В самом деле, до сих пор мы говорили о начальных причинах деятельности, побуждающих людей к активности. Мы обсуждали вопрос о том, сводятся ли эти причины к состояниям человеческого сознания (целям, стимулам, мотивам, программам) или же нам следует искать некоторые первопричины деятельности, предпосланные сознанию и определяющие его содержание.
Рассматриваемая нами точка зрения акцентирует внимание на иной стороне деятельности — ее реальных результатах, полученных действующим субъектом. Иными словами, поиск материальных детерминант деятельности переносится с фазы целепостановки, с выяснения обстоятельств, при которых формулируются человеческие цели, на фазу целереализации, т.е. рассмотрение реальных последствий воплощения идеальных программ и замыслов человека.
Выше мы отказались рассматривать подобные результаты в качестве материальных элементов деятельности, поскольку в них опредмечиваются цели и замыслы людей, создавая мир социальных реалий, существующий вне сознания, но генетически (по происхождению) и функционально (по способу использования) зависящий от него.
Однако ныне пришла пора заявить, что наше утверждение нуждается в определенных оговорках. Мы продолжаем утверждать, что люди действуют всегда сознательно (даже если не вполне осознают подлинные причины своего поведения20). Но это все же не означает, что все результаты их деятельности могут рассматриваться как материализация сознания, воплощение идеального замысла, выступающего в качестве «целевой причины».
Приведем несложный пример. Человек в автомобиле вполне сознательно стремится проехать узкий участок дороги. Столь же осознанно действуют, нажимая на педали и крутя руль, водители соседних автомобилей. Теперь спросим себя: результатом чьего умысла явился автомобильный затор, «пробка» на дороге? Очевидно, что этот реальный результат совместной деятельности представляет собой не «материализацию» сознания, а стихийное последствие взаимного столкновения не координированных волевых усилий автомобилистов.
Подобные рассуждения привели некоторых философов к идее обнаружить материальное начало общественной жизни в особых отношениях между людьми, которые — подобно автомобильной пробке — возникают вполне стихийно, без всякого предварительного осмысления в сознании людей. Все общественные отношения были разделены на два класса: «идеологических» и «материальных», т.е. сознательно создаваемых людьми и стихийно складывающихся «за спиной» исторических субъектов, не проходящих в своем генезисе через их сознание. К числу «идеологических» были отнесены, в частности, политические связи, которые оформляет, к примеру, институт государства, сознательно «изобретаемый» людьми. В числе же «материальных» оказались экономические связи, действительно способные возникать стихийно.
К примеру, каждый из нас знает имя изобретателя паровой машины, созданию которой предшествовал вполне очевидный «авторский замысел». Но кто в состоянии назвать нам «автора» капиталистической организации общества, которая явилась результатом внедрения машин? Существовал ли в истории человек, который за столом своего рабочего кабинета разработал саму идею и план мероприятий по перестройке натурального хозяйства в рыночную экономику, основанную на отношениях товарообмена между производителями ? Историческая необходимость принудила людей «изобрести» политические партии и государство, но можем ли мы считать, что кто-то из них изобрел экономические группы — к примеру, класс крестьянства?
Отрицательный ответ на эти и подобные вопросы стал главным аргументом в пользу концепции, полагающей, что экономические отношения людей есть искомая «социальная материя» — поскольку они не входят в область творимых сознанием реалий, не зависят от него в своем возникновении и оказывают на него определяющее воздействие (через систему практических интересов субъекта — об этом ниже).
Отнюдь не считая такую точку зрения вздором (как это делают ныне многие гиперрадикальные критики «исторического материализма»), мы все же не можем согласиться с подобной локализацией, «материального начала» человеческой деятельности. Все дело в том, что приведенные аргументы не имеют для социальной философии универсального значения, так как не могут быть распространены на «деятельность вообще», имеют лишь частное, исторически ограниченное действие.
Такие аргументы теряют свою силу в условиях, когда сознание оказывается способным влиять не только на функционирование, но и на становление экономических реалий, — как это происходит в современной истории, знающей множество примеров удачных и неудачных инноваций сознания в некогда закрытой для него сфере «экономического базиса». В самом деле, во все ли периоды человеческой истории экономические связи людей складывались стихийно, «не проходя через их сознание»? Так, разрушившаяся ныне советская экономика явилась результатом вполне сознательного выбора в пользу огосударствления средств производства, ликвидации парцеллярных форм частной собственности и их носителей в лице «традиционной» буржуазии. Вполне сознательной реформацией экономических основ общества, своего рода экономической революцией явился «новый курс» президента США Ф. Рузвельта и многое другое, включая сюда современные попытки российского руководства сознательно «построить» экономику рыночного типа.
Сказанное позволяет утверждать, что с ходом истории все большее число явлений, некогда неподвластных сознанию, складывается как результат реализации целей и замыслов людей, опосредуется сознанием как реальной «целевой причиной» своего возникновения. Сбылось предсказание Ф. Энгельса, который полагал, что взгляд, согласно которому люди сознательно создают важнейшие условия своей жизни, в будущем может стать соответствующим действительности.
Но означает ли этот факт самоочевидное крушение «материалистического понимания» деятельности, отсутствие в ней таких факторов, которые противостояли бы сознанию в качестве постоянно не зависящей от него и столь же постоянно определяющей его силы? Не будем торопиться с выводами и продолжим свое рассмотрение функциональных механизмов человеческой деятельности.
3. ПОТРЕБНОСТИ И ИНТЕРЕСЫ СОЦИАЛЬНОГО СУБЪЕКТА
Итак, выше мы признали, что любая деятельность программируется и направляется сознанием, которое выступает в качестве причины человеческих действий. Отрицать это обстоятельство могут лишь поклонники самых вульгарных философских взглядов, делающие акцент на том обстоятельстве, что сознание, будучи идеальным образованием, лишенным веса, протяженности и прочих «материальных свойств», само по себе не способно менять социальную реальность и потому не может рассматриваться в качестве причины подобных изменений.
Действительно, одного желания Сальери убить гениального Моцарта (если верить романтической гипотезе, принятой Пушкиным) явно
