вполне свободен, так и нет положения, в котором он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так страдал, как теперь, когда шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками… Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму… Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, во время которого он почувствовал новое, не испытанное им ранее чувство радости и крепости жизни… И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения».
Как говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!». Пьер в плену понял, что его жизнь, как таковая, самодостаточна. Но мы должны понимать, что отсюда совершенно не следует, что наша жизнь является самодостаточной изначально и сама по себе. Иначе говоря, из самодостаточности нашей жизни совершенно не следует, что она сама себя произвела в качестве именно таковой — самодостаточной.
Самодостаточность нашей жизни — это ее самоценность и свобода к самоопределению. Свободной к самоопределению и самоценной нашу жизнь создал наш Творец!.. Ранее я сказал, что подлинно счастлив лишь тот человек, который занят созидательной (творческой) деятельностью. Если это действительно так, то какой же созидательной деятельностью был занят Пьер Безухов в плену, когда он, казалось бы, был обречен на полное внешнее бездействие и несвободу? Предельно краткий ответ таков: Пьер воссозидал себя как человека. Он восстанавливал себя как внутренне свободное, самоценное и уникальное Божье творение, был в процессе восстановления (очищения) в себе образа Божия и замысла Бога о нем. Именно этот творческий процесс восстановления в себе Божьего замысла о нем и нашел свое выражение в испытанном им чувстве радости и крепости жизни.
Можем ли мы быть счастливы, пока живем на земле? Вряд ли, — отвечает царь Соломон в «Книге Экклезиаста» (далее идет цитата в переводе С.Аверинцева):
Ибо, участь сынам человека и участь скоту
— Одна и та же им участь: Как тому умирать, так умирать и этим,
И одно дыханье у всех, и не лучше скота человек:
Ибо все — тщета. Все туда же уходит,
Все — из праха, и все возвратится в прах;
Кто знает, что дух человека возносится ввысь,
А дух скота — тот вниз уходит, в землю?
…
И еще я увидел все угнетение, творимое под солнцем:
Вот слезы угнетенных, а утешителя нет им,
И в руке угнетателя — сила, а утешителя нет им!
И прославил я мертвых, что умерли давно,
Более, чем живых, что живут поныне;
Но больше, чем тем и другим, благо тому, кто
совсем не жил,
Кто не видел злого дела, что делается под солнцем.
Поглядел я на весь труд, а весь успех работы —
Зависть человека к другому человеку;
Это — тоже тщета и ловля ветра:
Глупец сложит руки, а зависть себя пожирает!
Лучше покоя на одну ладонь,
Чем полные горсти тщеты и ловли ветра.
Вот такие слова — правдивые, сильные и очень горькие.
Л вот что пишет древнеегипетский автор произведения «Спор разочарованного со своей душой». Время написания этого «Спора…» неизвестно, но, видимо, не позже времени написания «Экклезиаста».
— Кому мне открыться сегодня? —
Братья бесчестны,
Друзья охладели.
Кому мне открыться сегодня?
Алчны сердца,
На чужое зарится каждый.
Кому мне открыться сегодня?
Раздолье насильнику.
Вывелись добрые люди.
Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.
А.С.Пушкин категорически заявляет:
На свете счастья нет, —
Но есть покой и воля…
Заявление русского поэта все же оптимистичнее, чем Соломона и древнего египтянина.
Философом, который наиболее энергично и аргументированно отстаивал мнение, что жизнь ничтожна и горестна, был немецкий мыслитель Артур Шопенгауэр (1788–1860). Он приложил значительные усилия на поиск доказательств того, что наша жизнь — это почти сплошные несчастия. Счастье же, по его мнению, — это не более чем краткие мгновения избавления от одного несчастья при переходе к другому, очередному несчастью. Лишь мгновения перехода от несчастья к несчастью составляют наше бедное человеческое счастье — считает Шопенгауэр.
Например, у меня сильно болит зуб. Я несчастен, страдаю и не могу думать ни о чем другом, кроме зубной боли. И вдруг — через некоторое время — боль отступает и, наконец, прекращается. И меня захлестывает радость — наконец-то мое мучение прекратилось! Но эта радость длится очень недолго — лишь до того мгновения, когда меня начинает одолевать очередная забота, может быть, не такая мучительная, как зубная боль, но тем не менее прогоняющая чувство радости от прекращения зубной боли.
И еще немного о пессимистических взглядах на возможность счастья. Сторонники пессимистического отношения к жизни считают, что сумма зла в мире превосходит сумму добра в нем. По этой теории мы, пока живем, обречены действовать. А любое действие представляет собой усилие, которое направлено на обладание тем, чего мы не имеем, и из-за отсутствия чего мы испытываем большие или меньшие лишения и страдания.
С пессимистической точки зрения, вся активная жизнь человека представляет собой почти беспрерывное страдание: человек работает, чтобы зарабатывать деньги; затем он тратит эти деньги, чтобы получить то, чего он не имеет. На смену одному лишению, которое ему удалось устранить, приходит следующее; значит, нужно опять зарабатывать деньги и т. д…
Жизнь, согласно пессимистической теории, является чем-то вроде изнуряющего безостановочного бега белки в колесе… Когда бег прекращается, колесо останавливается, и мы умираем, так и не успев ни разу отдохнуть.
Как христианину относиться к этой теории? Напоминаю, что эта теория, правда в смягченном виде, содержится в ветхозаветной «Книге Экклезиаста». Преобладающий тон этой книги — глубокая меланхолия, печаль, скорбь: жизнь — это не более чем «суета сует и ловля ветра»… Как относиться к этому умонастроению премудрого Соломона? Его, на мой взгляд, извиняет то, что он жил примерно за 1000 лет до Иисуса Христа и не Мог иметь твердой уверенности в загробной жизни, которую дает нам только Христос. Но я убежден, что он хотел обрести эту уверенность, поэтому «Экклезиаста» можно считать выражением страстного желания Соломона, а в его лице и всего человечества, обрести Спасителя, найти подлинное счастье в обретении Спасителя.
С приходом к нам Иисуса Христа суетность нашей жизни уже не является неизбежным уделом, неизбежной судьбой. Со Христом в наш мир вошла реальная возможность чистой радости и возвышенного, подлинного счастья — счастья жизни во Христе.
Кстати, Сам Иисус ни разу не употребил слово «суета» в качестве характеристики земной жизни. И лишь один раз Он использовал слово «суетиться»: предостерег Марфу, чтобы она не «суетилась о многом», то есть не разменивалась на мелочи (Лк. 10:41). Иисус всегда учил радости. Слово «радость» — это ключевое слово Нового Завета. И во Христе человечество обрело свою самую большую радость — радость возможности полной, славной, подлинно счастливой жизни.
Но христианство, конечно же, не может отрицать того, что в жизни каждого человека много несчастий, огорчений и страданий. Тем не менее, христианское мировоззрение, в конечном счете, оптимистично: счастье жизни во Христе Иисусе вполне достижимо и не только в будущей (загробной), но и в земной жизни. Бытовая несчастливость в земной жизни — это следствие нашего грехопадения во Адаме. Повседневные горести и скорби неизбежны, но Иисус говорит нам, что они некоторым образом превращаются в свою противоположность — в необходимое условие достижения блаженства, то есть счастья. Наши горести и скорби превращаются в необходимое условие достижения счастья во Христе Иисусе, если мы принимаем их на себя как наш крест — как искупительный крест страданий.
О ВОЗМОЖНОСТИ ЖИТЕЙСКОГО СЧАСТЬЯ
Как я говорил, существует пессимистический взгляд на мир и на возможность достижения счастья в этой жизни. Но так ли уж плохи наши дела? Обречены ли мы на несчастья? Думаю, что наши дела не столь печальны, и никакой «обреченности» человека на несчастья нет.
Польский философ Владислав Татаркевич в своей книге под названием «О счастье и совершенстве человека» (М., 1981) вполне убедительно показывает, что в нашей жизни возможны, по крайней мере, четыре варианта счастья. Эти варианты описываются им как четыре основных смысла, которые мы вкладываем в слово «счастье».
Первый смысл слова «счастье» является, так сказать, житейским. В данном случае мы понимаем под счастьем благоприятные для нас обстоятельства — удачу, везение и т. п. В этой связи можно вспомнить размышления пса Шарика из повести М.Булгакова «Собачье сердце»: «Так свезло мне, так свезло, просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. … Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть».
Второй смысл слова «счастье» Татаркевич называет психологическим и имеет в виду приятные переживания — интенсивную радость, блаженство, упоение и т. п. В качестве примера припоминается фрагмент юмористической «Песни о сентиментальном боксере» Владимира Высоцкого: «И думал Буткеев, мне челюсть кроша: // И жить хорошо, и жизнь хороша!». Мы, однако, помним, чем закончился этот поединок — Буткеев, в Конечном счете, потерпел поражение. Итак, счастье — это приятные переживания.
Третий смысл является сугубо философским. В данном случае под счастьем понимается высшее благо, которое доступно человеку. Подобного понимания счастья придерживались античные философы. Что они имели в виду, когда говорили о высшем благе? Самые разные вещи, например разумность и внутреннюю свободу человека при внешней покорности судьбе, житейским обстоятельствам.
Подобного понимания счастья придерживались, например, философы-стоики. Они утверждали, что все вещи подразделяются на два разряда — на зависящие от нас и не зависящие от нас. В зависящих от нас вещах мы должны мужественно исполнять свой долг, чего бы нам это ни стоило. А не зависящие от нас вещи и обстоятельства мы должны игнорировать, и тем более не полагаться на них, не строить своих жизненных планов, полагаясь на них. Например, от меня зависит, буду ли я честен и верен своему слову в обязательствах перед людьми. Поэтому я должен быть честным и верным своему слову во что бы то ни стало. С другой же стороны, от меня совершенно не зависит, получу ли я богатое наследство, а также буду ли я иметь превосходное здоровье. Поэтому я должен игнорировать подобные вещи — богатство, здоровье, мою внешнюю
