(Bildung); лишь в ней первозданное своеобразие души легко одерживает полную победу; лишь над нею не имеет такой власти все разнообразие сословий и занятий. Как мы видели, поэт, не мешая основному воздействию поэмы, мог придать Доротее более тонкое воспитание, более вольный полет души. Поэтому наряду с ее прекрасной индивидуальностью он мог одновременно представить в ней чистый образ женственности.

Ибо сколькими бы описаниями женских характеров ни были мы обязаны Гёте, его мастерству, ни одно из них не является столь верной картиной чистой и естественной женственности, как характер Доротеи. Все другие представлены в особенных ситуациях, все другие испытывают особые чувства, или, лучше сказать, — в этом-то и все различие, — ни один не обрисован в духе эпоса. В Доротее же мы видим лишь два свойства, заметные прежде всех иных, — это деятельное пособление и рассудительная проворность; иные качества выступают на мгновение — по тому или иному поводу; не будь повода, и они были бы скрыты от нас в глубинах ее души; те же два — это нити всей ее жизни, пока остается она в привычном для себя кругу.

Место, где говорится о всеобщем предназначении женщины, принадлежит к числу самых прекрасных и прочувствованных вы- оказываний об этом предмете. Ни в каком сословии, ни в каких житейских обстоятельствах не может существовать женский характер, не наделенный таким нравом, этой сердечной готовностью помогать другим. Без этого немыслимо проникновенное чувство домашних добродетелей, — женская красота, величие женщины цветут лишь здесь. Женский род призван царить изящно и достойно, царить над душами. Сознание такого предназначения женщины, сознание, что такая моральная власть достижима лишь путем полнейшего отказа от материальной власти — вот что составляет в своем соединении сущность женственного, описанный женский нрав. Не будь этого сознания, власть женского пола была бы ужасной и возмутительной; не будь этой власти, женская покорность и услужливость сделались бы раболепными и презренными.

Подобная же черта женственности, девичества — кажущаяся холодность, с которой Доротея то отпугивает робкие чувства юноши, то обрывает его полувысказанные и неясные слова. Она всегда рассудительна, проворна, она всегда начеку, она редко бывает тронута чем-либо или взволнована. Живая деятельность женской фантазии, внимательность к окружающему, та изящная легкость, с которой женщина, предаваясь мысли или чувству, не упускает из виду всего остального, — все это хороший контраст бурному нраву, глубокомыслию и торжественности мужчины, контраст еще более заметный, если, как это происходит здесь, его не смягчает, а лишь больше усиливает индивидуальность характера. Кроме того, все эти свойства таковы, что в том положении, в каком находится Доротея, они могли развиться самым естественным путем; они же более других способны к высшему и более тонкому развитию.

XCVIII.Идеальность в описании характеров. Соотношение характеров

Своим описанием Доротеи наш поэт доказал, что умеет соединять правду природы и подлинную идеальность. Доротея на деле — то самое, что говорит она о себе:

…покладиста нравом, вынослива, чутка душою *.

Такова она и есть, если смотреть на нее холодным взглядом наблюдателя. Но насколько же больше в ней всего, если смотреть на нее глазами любящего, если смотреть на нее в зеркало воображения, как смотрим мы, вдохновленные поэтом! Образ естества ничуть не переменился, и, однако, мы можем приписать ей женское величие, любую добродетель женщины, красоту, — все, что можно соединить с этим характером, и ничто не будет ей чуждо, все окажется присущим ей.

Но, быть может, еще более бросается в глаза эта идеальность в описании отца Германа. Такой характер, как он, вполне мог бы существовать в самой природе, иной раз мы находили бы его терпимым и занятным, но в целом едва ли слишком приятным. Отчего же может он претендовать на идеальность у поэта? Просто лишь оттого, что он своеобразен, просто оттого, что все в нем взаимосвязано, взаимоопределено, что он несет на себе печать чистого порождения фантазии. Отчего удостаивается он нашего одобрения? Почему производит он здесь иное впечатление, нежели в самой действительности? Вновь потому, что мы смотрим на него глазами нашего воображения, потому, что в жизни мы видели бы в нем менее совершенного человека, вечно и неизменно приверженного своему ограниченному характеру, сейчас же видим чувственное изображение характера, какой встречается и в жизни, но здесь является перед нами отдельной черточкой на великой картине человечества: в сфере действительности мы направляем свое внимание, с известным беспокойством и озабоченностью, лишь на ограничения и несовершенства характера, тогда как в области фантазии мы, настроенные чище и лучше, постигаем своим взором лишь подлинную силу, подлинное существо характера, а на ограничения смотрим лишь как на момент, придающий характеру его индивидуальный облик.

Сколь хорошо соблюдено у нашего поэта соотношение различных персонажей, мы отмечали выше. Мы показали, как великолепно представлены среди всех прочих юноша и девушка; как окружают их, приближаясь к ним или дальше отстоя от них, согласно степени родства с ними, все остальные характеры, сколь естественно составляют Герман и его родители образ одной семьи, — все они и оба друга — образ соседей-обитателей одного и того же местечка, — как, наконец, все они вместе с общиной изгнанников, вместе с судьей и Доротеей составляют единый образ одной и той же нации, лишь поделенной на различающиеся по внешнему виду и культуре племена.

Повсюду замечаем мы великолепное равновесие, совершенную целостность, самую естественную прагматическую истину, повсюду — подлинный чистый характер эпической поэзии *.

CIII.Совпадение особенного характера поэмы с общим характером поэтического рода, к которому она принадлежит

Мы завершили двоякое критическое обсуждение, какому намеревались подвергнуть нашу поэму.

Вновь обращая к ней свой взор, мы находим, что субъективный характер поэта находится в полном согласии с объективными законами поэтического жанра, какой разрабатывал поэт.

Мы обнаружили в нем прежде всего чисто поэтический дар представления вещей, природу и истину, покой и простоту, силу и ту полноту содержания, какая приносит удовлетворение силам души, целому человеку. Но именно этих свойств и требует экиче- екая поэма, причем именно в этом смешении и настроении — тот особенный вид таковой, к какому мы причислили поэму „Герман и Доротея».

Но благодаря такому совпадению не могло не возникнуть то самое, из чего, как из целостного воздействия всей поэмы, мы исходили в самом начале (гл. 1), — строжайшая а чисто поэтическая объективность, сочетание совершенной индивидуальности с подлинной идеальностью. Так и возник такой феномен, что простой и безыскусный предмет переносит нас в мир идеальных фигур, один-единственный образ возвышает нас до самого высокого взгляда на мир, и мы проникнуты самыми глубокими чувствами.

Если нам удалось разъяснить наши мысли, то теперь читатель не просто видит, как все это происходит, но и самым ясным образом понимает, что возможным это стало лишь благодаря тому, что поэт исключительно овладел нашим воображением.

CIV.Заключение

Нам ничего не осталось добавить о нашем предмете, а потому да будет нам позволено бросить общий взгляд на эстетику вообще.

Нам в своем исследовании пришлось восходить к ее перво- принципам, пришлось задаваться вопросом: Каким образом вообще возможны эстетические воздействия, осуществляемые художником? Неизбежно мы должны были затронуть существо искусства, — поскольку из всех поэтических натур натура нашего поэта и из всех поэтических видов вид эпический несут на себе самый чистый отпечаток искусства представления вообще.

Пользуясь таким поводом, мы подвергли более точной проверке наши представления о сущности и методе эстетики вообще, установив, по нашему мнению, что все свои законы она должна выводить исключительно из природы воображения, взятой как таковая и соотнесенной с иными душевными силами, и ради достижения полноты должна описывать двойной круг — объективный круг возможностей эстетических воздействий и субъективный круг возможностей эстетических настроений, то есть, чтобы применить сказанное к поэтическому искусству, она должна представлять и оценивать по отдельности как различные поэтические натуры, так и различные поэтические виды.

Таким принципам мы последовали в своем критическом разборе, и он, безусловно, достиг бы своей цели, если бы мог притязать на значение фрагмента разработанной в таком духе целой теории искусства.

Полная же разработка подобной теории была бы наиболее желательной именно сейчас, — она привела бы в более тесную связь, чем прежде, искусство и моральную культуру, все время сопрягая искусство с человеком и его внутренним существом; никогда еще не б&ло большей потребности в том, чтобы соединять и закреп-

Лять внутренние формы характера, — нежели теперь, когда внешние формы обстоятельств и привычки грозят нам всеобщей, ужасной катастрофой.

Размышления о всемирной истории

Существует ряд попыток рассматривать отдельные рассеянные, как будто случайные события под одним углом зрения и выводить их друг из друга в соответствии с принципом необходимости. Первым наиболее систематично и абстрактно осуществил это Кант; за ним последовали многие другие*. К попыткам такого рода относятся все так называемые философии истории, и стремление создавать исторические системы едва ли не вытеснило саму историю или, во всяком случае, чувство истории.

Однако, не говоря о том, что эти системы не историчны, и уж меньше всего всемирно-историчны, то есть что события толкуются в них произвольно и опускаются целые разделы, если они не соответствуют общему построению, они обычно обладают еще и тем недостатком, что рассматривают человеческий род преимущественно в аспекте его интеллектуального развития, совершенствования индивидов и общества, — развития, которое к тому же часто понимается односторонне, просто как культура, — и не уделяют достаточного внимания связи людей с их почвой и мирозданием, то есть естественноисторическому аспекту их существования.

Тем не менее отказаться от такого рода задачи невозможно. Слишком очевидна связь между событиями, чтобы можно было уклониться от попытки сделать эту связь более ясной там, где она недостаточно отчетливо проступает, привнести ее туда, где она как будто отсутствует. Власть, которую идеи на протяжении веков осуществляют над людьми, слишком очевидна, она заставляет нас верить в то, что все преобразования в судьбах людей подчинены одной великой руководящей идее, придает нам смелость пытаться разгадать ее сущность. И наконец, глубокий интерес у индивида и общества вызывает следующий вопрос: каким будет последующее раз-

WiJhelm von Нишb оI d t. Betrachtungen uber die Weltgeschiehte (1814).

витие человечества, которое возникнет из нынешнего его состояния так же, как нынешнее возникло из предыдущего?

Итак, для того чтобы провести столь привлекающее нас исследование, полностью отдавая себе при этом отчет во фрагментарности наших сведений об исторических событиях, мы со всей добросовестностью и тщательностью соберем и сопоставим в нашем дальнейшем изложении все данные, предоставляющие нам возможность, как со стороны идеи, так и в рамках опыта обосновать и показать связь изменений в жизни человеческого рода, его предполагаемый прогресс, уходящий в бесконечность, или постоянно возвращающееся к своему началу движение по кругу. Не желая следовать заранее преднамеренно поставленной цели, мы бросим ретроспективный взгляд