это вообще возможно — искусно и закономерно отыскать ту надлежащую пропорцию, с которой в рамках подлинного человековедения должны взаимно сочетаться столь разнородные подходы. В действительности исследователи человека чаще всего бывают либо слишком эмпиричны, либо слишком спекулятивны. Поэтому лучшая школа человековедения — это жизнь, и наибольшего успеха в ней добьется тот, чей собственный характер стоит на высокой ступени развития, тот, кто обладает богатством форм и в то же время достаточно привычен к суждениям, основанным на законах. Ибо тот, кто сам сочетает в себе необходимую свободу и закономерность, не испытывает недостатка ни в восприимчивости, необходимой для охвата данного ему материала, ни в силах, необходимых для строгой проверки этого материала в соответствии с законами.
VII. О различии характеров вообще
Первая отличительная черта, которую мы отмечаем в массе случаев и которая не может ускользнуть даже от самого беглого взгляда, — это различие в предметах занятий людей, в продуктах их труда, в способе удовлетворения их потребностей и в образе их жизни. С этими очевидными вещами прежде всего связано представление о своеобразии как отдельных индивидуумов, так и целых наций, из которых о многих только это и известно, то есть известны лишь их одежда, занятия, развлечения, образ жизни и т. п.
Второй класс различительных признаков, присущих людям, уже ближе затрагивает их личность, хотя еще и не характеризует непосредственно ее внутреннюю сущность. К нему можно причислить все внешние особенности телесного строения и поведения: фигуру, цвет лица и волос, физиономию, язык, походку и мимику вообще. Этот вид различительных признаков важен в основном постольку, поскольку он, с одной стороны, более приближает нас к самому человеку, чем признаки первого класса, а, с другой стороны, дает нам более верную и правдивую картину, чем та, которая получается на основании умозаключений, исходящих только из внутренних факторов. Поэтому на этих признаках основывается не только естественный п здравый смысл, который, хотя и совершает отдельные промахи, в целом все же ошибается редко, но и самый философический знаток людей обязан неизменно держать их в поле зрения, чтобы на них, как на непосредственных фактах, проверять и корректировать свои глубинные суждения.
От обеих этих разновидностей признаков можно, наконец, перейти к собственно внутренним различиям. Последние обнаруживаются не в силах как таковых, поскольку ими обладает весь, без исключения, человеческий род, но, скорее, в их степени, ибо они могут у одного индивидуума достигать такой высоты, на которую никогда не вознесется другой, в их соотношении, когда в одном господствующей является, к примеру, фантазия, а в другом — рассудок и пр., или же в их движении, ибо один может быть неутомимым и деятельным, а другой — вялым и пассивным, и т. п.; далее, в чувствах, которые у одного могут быть более нежными и ранимыми, чем у другого, наконец, в склонностях и страстях.
Но все эти различия, если рассматривать их по отдельности, как это сделано выше, указывают скорее на разницу в отдельных внешних проявлениях, а не на разницу самих характеров. Пока каждое из них рассматривается само по себе, всегда остается неясным, не коренятся ли они в различии внешних условий и обстоятельств, нежели во внутренней форме характера, которую сам индивидуум либо вообще не в силах изменить, либо может изменить лишь в незначительной степени. Но только в последнем случае налицо собственно различие характеров, и для того, чтобы к нему подойти, необходимы другие и более глубокие наблюдения
О духе, присущем человеческому роду
Человек, нуждающийся в соблюдении последовательности и единства своих мыслей и действий, при определении предметов своей деятельности и выборе средств не может довольствоваться лишь условными соображениями, не может соразмерить по масштабу качества и достоинства вещи, которые сами по себе имеют ценность только в соотношении с другими; он должен искать конечную цель, единый и абсолютный масштаб, и таковой должен находиться в тесном и непосредственном родстве с его внутренней природой.
Если в иные времена он и мог ограничивать свой исследовательский дух более узкими рамками, то в настоящую эпоху это уже стало для него невозможным. Пока за пределами человечества многое еще держится прочно и непоколебимо, это внешнее и дает надежные критерии для сравнения, и непосредственно необходим только вопрос: грозит ли опасность этим опорным столпам человеческого благополучия? Но когда все окружающее нас теряет устойчивость, надежное убежище остается только внутри нас, и с тех пор, как в одной из самых важных и развитых частей свега произошла фактическая переориентация всех отношений, остается неясным, в какой мере они сохранили стабильность в других местах, тем более что в наш философский век эта переориентация выглядит как нечто единственно правомерное, абсолютно и морально необходимое.
Но обязательность стремления к чему-либо конечному и безусловному имеет еще одну причину. Все опосредованное и обусловленное может лишь односторонним образом удовлетворять либо наш рассудок, либо наши чувства; только к тому, что близко затрагивает нашу собственную и внутренюю сущность, тянется вся, а следовательно, лучшая и истинно человеческая наша природа.
Поэтому человек должен стремиться к тому, чему он как конечной цели может подчинить все и в соответствии с чем, как
WilheimvonН umbо Idt. UeberdenGeistderMenschheit(1797), с абсолютным масштабом, он может все соразмерить. Этого он не может найти нигде, кроме как в самом себе, ибо во внутренней сущности всех вещей все соотносится только с ним; но это не может быть связано ни с его преходящим наслаждением, ни с его счастьем вообще, ибо к благородным достоинствам его природы принадлежит способность пренебрегать наслаждением и обходиться без счастья; следовательно, это должно заключаться только в его внутренних качествах, в его высшем совершенстве.
Итак, то, к чему человек должен стремиться, — это его достоинство, а вопрос, на который он должен ответить, сводится к следующему: что есть то, в соответствии с чем, как с общим мерилом, можно определять ценность вещей для человека и ценность людей друг для друга? Как узнать, где это найти? Как вызвать его появление там, где его еще нет?
Поскольку это нечто должно иметь универсальное применение, оно должно быть чем-то общим, но, поскольку никому не придет в голову моделировать различные натуры по одному-единствен- ному образцу, оно не должно наносить ущерб различиям индивидуальностей. Следовательно, это нечто, будучи всегда одним и тем же, должно обладать способностью реализоваться разнообразными способами.
Когда человек ищет это неведомое нечто и средства в него проникнуть, то есть пока он осуществляет теоретическую деятельность, он должен, исходя из возможности всеобщего взаимодействия, направлять свое внимание на всех, на облагораживание всего человеческого рода. Но когда он хочет реализовать эти средства на практике, он должен ограничиться самим собой, поскольку было бы нелепо включать в определенный план то, что не заложено определенным образом в собственной воле. Рассудок ищет своего завершения в мире и не знает никаких границ, кроме мировых; воля находит свое завершение в индивидууме и никогда не выходит за его пределы.
Но чтобы оба эти фактора не вступали во взаимное противоречие, проблема эта должна решаться так, чтобы индивидуальное продвижение к цели в то же время способствовало общему при- билжению к этой цели всех, причем способствовало бы этому прямо и непосредственно (а не только в той мере, в какой индивидуум является частью общества). Собственное развитие индивидуума должно побуждать прочих, пусть помимо их воли или даже вопреки ей, осуществлять аналогичное продвижение. Постоянное взаимовлияние теоретического мышления и практической воли всегда резуль- тирует в таком образе действий, при котором каждый, полностью реализуя свою индивидуальную энергию, все же играет лишь отведенную ему роль во всеобщем плане.
То, чего он ищет, он не может почерпнуть в одной лишь морали, а потому это нельзя рассматривать как нечто уже известное. Ибо, хотя только моральные качества определяют человеческое достоинство в целом, они все же ограничены лишь одной сферой нашего существа — системой взглядов. Здесь же требуется также воспитание (Bitdurig) ifвообще нечто столь всеобщее, что может объ* ять всего человека со всеми его силами и во всех его проявлениях.
Ибо отличительный характер того, к чему мы здесь стремим* ся, заключается как раз в том, что оно должно выносить окончательное суждение о ценности любой человеческой энергии, любого человеческого произведения, равно как и решать, является ли стихотворение подлинно поэтическим, философская система — подлинно философской, а характер — подлинно человеческим.
На всем великом, исходящем от человека, обязательно лежит печать — это печать истинно великой человечности; обнаружить эту печать и научиться во всем распознавать ее черты — вот та задача, которую мы намерены решить.
Чтобы действительно этого добиться, человек может идти двумя путями: путем опыта и путем разума.
Путь опыта. Исследователь осматривается вокруг себя и выбирает тех индивидуумов, которые, по его представлению, являют собой наилучший и самый возвышенный пример человеческого совершенства. Поскольку он не может наблюдать сам идеал, он обращается к наиболее точным слепкам с него. Из массы времен и народов он выискивает поэтов, художников, философов и естествоиспытателей, которые работали в истинно возвышенном стиле, которые лучше всего представляют каждое из этих занятий в его оптимальном своеобразии. Но он не забывает и о том, чтобы из самой жизни черпать примеры людей, внутренние свойства и внешний облик которых являют ему наиболее наглядную картину возвышенного и благородного в человеке.
Всех их он тщательно сравнивает друг с другом и старается в первую очередь обнаружить в них то общее, что заставляет его помещать их на столь высокую ступень своей внутренней оценки. В процессе этого наблюдения он постепенно приходит к следующим выводам:
Это, еще не известное ему общее (1), не является чем-то механическим; его нельзя скопировать путем простого следования исчерпывающим образом сформулированным правилам, нельзя даже понять при помощи одного только рассудка, не имея определенного опыта, основанного на уже встречавшихся аналогиях. Кто не имеет для него чувственного образа, его не видит; а кто его видит, не может его описать.
В случае с искусством это вполне очевидно. Пока еще никто не понял и не объяснил, как возникает подлинно художественная идея, и в еще меньшей мере то, как она реализуется, хотя почти каждый имеет об этом туманное представление, а многие отчетливо это чувствуют.
Не менее явно это и в практической жизни. Энергию, с которой мы исполняем долг просто из чувства долга, нельзя отчетливо выразить словами. Это угодно нашей природе, а потому это так. Наиболее наглядно это видно на том примере, что для неиспорченных натур такой образ действий ясен, как день, а извращенным он кажется пошлым и смешным. Но еще хуже поддаются описанию нежные движения души, прежде всего женской, которые придают характеру как раз наибольшую
