говаривал: «Принеси жертву Харитам, Ксенократ!» Жил он большею частью в Академии, а когда собирался выходить в город, то, говорят, все крикуны и носильщики бежали расчищать ему путь. Гетера Фрина захотела однажды его испытать. Словно спасаясь от кого-то, она прибежала к его дому, и он по доброте душевной ее впустил; в доме было одно только ложе, и он его с нею разделил; но, сколько она ни домогалась, она так и ушла ни с чем, а на расспросы потом отвечала, что не от человека встает, а от истукана. Впрочем, другие говорят, что это была Лаида, а положили ее с ним его ученики. Но самообладание его было таково, что он умел терпеть, даже когда ему резали или прижигали срамные части. Нелжив он был настолько, что ему одному афиняне позволяли выступать свидетелем без присяги, хотя по закону это и не допускалось. Отличался он и крайней независимостью. Так, когда Александр прислал ему много денег, он отложил себе 3000 аттических драхм, а остальное отослал обратно, сказавши: «Царю нужно больше — ему больше народу кормить». От Антипатра он также не принял подарков (как пишет Мирониан в «Сравнениях»). А когда у Дионисия на празднике Кружек[314 — Второй день Анфестерий, праздника молодого вина в начале марта; награда давалась тому, кто первый выпьет большую кружку.] ему за обильную выпивку поднесли золотой венок, он вышел и надел его на статую Гермеса, как надевал обычные цветочные венки. Есть рассказ о том, что его вместе с другими послами отправили к Филиппу; остальные поддались на подарки и стали ходить на званые пиры и болтать с Филиппом; Ксенократ ничего этого не делал, и Филипп за то не желал его видеть. Поэтому, воротившись в Афины, послы заявили, что Ксенократ ездил с ними понапрасну, и народ уже готов был его наказать; но, услышав от него, что теперь надобно еще пуще заботиться об отечестве («ибо Филипп знает, — говорил он, кто здесь подкуплен, но знает и то, что меня ему ничем не подкупить»), афиняне воздали ему сугубый почет. И сам Филипп потом говорил, что Ксенократ один оказался неподкупен из всех, кто к нему приехал. Также и потом, будучи послан к Антипатру для переговоров об афинских пленниках, взятых в Ламийской войне, он в ответ на приглашение к обеду произнес такие стихи: О Цирцея, какой же пристойность и правду любящий Муж согласится себя утешать и питаем и едою Прежде, пока не увидит своими глазами спасенья Спутников?..[315 — Гомер. Од. Х 383–385.] — и Антипатр, оценив меткость этих слов, тотчас отпустил пленников. Однажды за пазуху ему залетел воробей, спасаясь от ястреба: он потрепал воробья и выпустил, сказавши, что не пристало выдавать просителя. В ответ на насмешки Биона он сказал, что не возразит ни единым словом: недостойно трагедии отвечать насмешкам комедии. Одному человеку, который не знал ни музыки, ни геометрии, ни астрономии, но желал стать его учеником, он ответил так: «Ступай прочь: тебе не за что ухватить философию!» — а по другим известиям, так: «У меня здесь не шерстобитня!»[316 — «Две рукоятки философии» — арифметика и геометрия, поясняет Суда. Не шерстобитня, а портняжная, т. е. место для тонкой работы (толкование Казобона).] Когда Дионисий при нем сказал Платону, что отрубит тому голову, Ксенократ показал на свою собственную и воскликнул: «Сперва — вот эту!» Антипатр, говорят, в бытность свою в Афинах обратился к нему с приветом, но он отозвался не раньше чем договорил свои рассуждения до конца. Чуждый всякой спеси, он не единожды в день погружался в беседу с самим собой и целый час, говорят, уделял молчанию.[317 — Пифагорейский обычай. Ксенократу приписывается известное изречение: «Жалеть о сказанном мне приходилось, о несказанном никогда» (Валерий Максим. Речения и деяния знаменитых людей VII 2). Плутарх приписывает эти слова Симониду.] Он оставил множество сочинений, стихов и увещаний, а именно такие: «О природе» шесть книг, «О мудрости» шесть книг, «О богатстве», «Аркадянин», «О неопределенном», «О дитяти», «О сдержанности», «О полезном», «О свободе», «О смерти», «О добровольном», «О дружбе» две книги, «О надлежащем», «О противоположностях» две книги, «О счастье» две книги, «О сочинительстве», «О памяти», «О ложном», «Калликл», «О разумении» две книги, «Домостроение», «О здравомыслии», «О силе закона», «О государстве», «О набожности», «О том, что можно научить добродетели», «О сущем», «О судьбе», «О страстях», «Об образах жизни», «О согласии», «Об учениках» две книги, «О справедливости», «О добродетели» две книги, «Об образах», «О наслаждении» две книги, «О жизни», «О мужестве», «О едином», «Об идеях», «Об искусстве», «О богах» две книги, «О душе» две книги, «О науке», «Политик», «О наукознании», «О философии», «О Парменидовых учениях», «Архедем, или О справедливости», «О благе», «О понимании» восемь книг, «Разрешение спорных рассуждений» — десять книг, «Беседы о природе» — шесть книг, «Оглавление», «О родах и видах», «Пифагорейские вопросы», «Разрешения» — две книги, «Разделения» — восемь книг, «Положения» — двадцать книг, 30 000 строк, «Изучение диалектики» четырнадцать книг, 12 740 строк, затем пятнадцать книг и еще шестнадцать книг «О науках, относящихся к слову», девять «Книг рассуждений», «О науках» шесть книг, «Еще о понимании» две книги, «О геометрах» пять книг, «Записки», «Противоположности», «О числах», «Наука чисел», «О расстояниях», «Об астрономии» шесть книг, «Начала царской власти» к Александру — четыре книги, «К Арибе», «К Гефестиону», «О геометрии» две книги; всего общим счетом 224 239 строк. Вот каков он был — и все-таки афиняне вывели его на продажу за то, что он не мог уплатить подать с иногородних.[318 — Как уроженец Халкедона, Ксенократ был в Афинах неполноправным гражданином (метэком) и облагался небольшой податью. По Плутарху («Фокион», 29), ему предлагали гражданство, но он ответил: «Я не могу его принять, после того как я был в посольстве, согласившемся лишить ваш город свободы».] Выкупил его Деметрий Фалерский, сразу дав и ему свободу, и афинянам деньги. (Так пишет Мирониан Амастрийский в I книге «Оглавления исторических сравнений».) Школу он принял от Спевсиппа и возглавлял ее двадцать пять лет, начиная от архонтства Лисимахида, что во 2-м году 110-й олимпиады. Умер он ночью, упавши на какой-то сосуд, на 82-м году жизни. О нем мы написали так: Медный сосуд задел ты ногой и разбил себе череп, Громкий крик испустил и без дыханья лежишь, О Ксенократ, о лучший муж из всех мужей![319 — ПА VII 102.] Было также шесть других Ксенократов: первый — весьма старинный военный писатель, […];[320 — Пропуск в тексте (может быть: «второй наш философ…»).] [третий] — родственник и земляк названного философа, от него сохранилась «Арсинойская речь», написанная на смерть Арсинои; четвертый — философ, писавший также и элегии, но неудачно (любопытно, что когда поэты берутся за прозу, это им удается, а когда прозаики — за стихи, то спотыкаются, из чего следует, что одно дается от природы, а другое — от искусства); пятый — ваятель; шестой — сочинитель песнопений, о котором говорит Аристоксен.
3. ПОЛЕМОН
Полемон, сын Филострата, афинянин, из дема Эй. В юности он буйствовал и жил так распутно, что повсюду ходил с деньгами, готовыми к утолению любого желания.[321 — «Обращение Полемона» — один из самых популярных анекдотов о философах; ср., напр., Лукиан. Дважды обвиненный, 16, где о Полемоне спорят Философия и Пьянство.] Он даже припрятывал их по закоулкам — в самой Академии у одного столба отыскалась монета в три обола, припасенная по такому же случаю. Однажды, сговорившись с молодыми приятелями, пьяный и в венке, он вломился в Ксенократову школу; тот не обратил на него никакого внимания и продолжал речь как ни в чем не бывало, а речь была об умеренности. Юнец послушал его, постепенно увлекся, стал так прилежен, как никто другой, и наконец сам сменил Ксенократа во главе школы, начиная с 116-й олимпиады. Антигон Каристский в «Жизнеописаниях» говорит, что отец Полемона, один из первейших граждан, разводил скаковых коней; а сам Полемон был привлечен к суду своей женой за дурное обращение, потому что он жил с мальчиками. Но с тех пор как он взялся за философию, нрав его обрел такую твердость, что он никогда не изменялся в лице и голос его всегда был ровен; именно этим он так поразил Крантора.[322 — См. ниже, IV 24.] Когда бешеная собака вцепилась ему в ногу, он даже не побледнел, и когда весь город шумел, расспрашивал, что случилось, он один оставался невозмутим. Даже в театрах он не выражал никаких чувств. Никострат (по прозвищу Клитемнестра) читал как-то ему и Кратету стихи из Гомера; Кратет весь проникался ими, а Полемон словно ничего и не слышал. Весь он был таким, как писал в книгах «О живописи» Меланфий-живописец; а писал он, что в изделиях, как и в нравах, всюду должна быть некая уверенность и твердость. Сам Полемон говорил, что должно упражнять себя на поступках, а не на диалектических умозрениях: выучить гармонику по учебнику, но без упражнений — это все равно что изумлять всех вопросами, не противоречить самому себе в распорядке собственной жизни. Был он настоящий и подлинный афинянин, чуждавшийся, по словам Аристофана о Еврипиде, «той остроты и пряности», которые, как выражался тот же поэт, Для мяса щекотание блудливое.[323 — Отрывок из несохранившейся комедии.] Он, говорят, даже не присаживался, чтобы разобрать утверждения собеседников, а разделывался с ними на ходу. За свою любовь ко всему достойному он пользовался в Афинах большим почетом. Несмотря на это, жил он затворником в саду Академии, а ученики его селились вокруг, поставив себе хижины близ святилища Муз и крытой галереи. Во всем, казалось, Полемон был ревнителем Ксенократа — и даже его любовником, как пишет Аристипп в IV книге «О роскоши древних». Во всяком случае он всегда помнил о Ксенократе и всегда по примеру его был невозмутим, сух и важен на дорийский лад.[324 — Т. е. как спартанец.] Он очень любил Софокла, особенно в тех местах, где, по выражению комического поэта, Казалось всем, что был при нем молосский пес, и где, по словам Фриниха, в нем был Неподслащенный хмель и неразбавленный.[325 — Отрывки из несохранившихся комедий. Молосский пес (охотничья порода) и неподслащенный хмель — символ поэтической силы.] Он говаривал, что Гомер — это Софокл в эпосе, а Софокл Гомер в трагедии. Скончался он в преклонном возрасте от чахотки, оставив многие сочинения. Вот наши о нем стихи: Слышал ты или нет, что мы погребли
