Полемона, Погибшего от злого истощения? Не Полемон это был, а лишь Полемоново тело, Оставленное духом, восходящим ввысь![326 — АПл. II 380.]
4. КРАТЕТ
Кратет был сын Антигена, афинянин, из дема Фрии, слушатель и любовник Полемона, которому он и стал преемником во главе школы. Они так любили друг друга, что и при жизни жили одним и тем же, и чуть ли не до последнего дыхания оставались подобны друг другу, и по смерти разделили общую гробницу. Потому и Антагор писал о них вот каким образом: Путник, поведай о том, что в этой гробнице сокрыты Рядом мудрец Полемон и богоравный Кратет, Великодушием схожие двое мужей, у которых Сонмы божественных слов жили на вещих устах. Чистою жизнь их была, посвященная вечным заветам, К мудрости вышней стремясь, в коей бессмертие их.[327 — ПА VII 103. Антагор Родосский сам был современником Полемона и Кратета.] Потому и Аркесилай, покинувший ради них Феофраста, говорил, что это или боги, или наследники золотого века. К народу они не были привержены, а держались, как тот флейтист Дионисодор, который гордился, что ни в гавани, ни у колодца никто его игры не слышал, как какого-нибудь Исмения. Общий стол у них был (по словам Антигона) в доме Крантора, где они были душа в душу с Аркесилаем Аркесилай, как известно, делил жилище с Крантором, между тем как Полемон и Кратет обитали у одного из горожан по имени Лисикл. Кратет, как сказано, был любовником Полемона, Аркесилай же — Крантора. По смерти своей Кратет оставил книги философские, книги о комедии, речи всенародные и речи посольские (так пишет Аполлодор в III книге «Хронологии»). Оставил он также и знаменитых учеников, в их числе вышеназванного Аркесилая (ибо Аркесилай был его слушателем) и Биона Борисфенского, о котором мы будем говорить после Аркесилая (хотя потом его называли феодоровцем по школе, к которой он пристал). Всего Кратетов было десять: первый — поэт древней комедии; второй — ритор из Тралл, Исократовой школы; третий — подкопных дел мастер при Александре; четвертый — киник, о котором речь далее; пятый — философ-перипатетик; шестой вышеназванный академик; седьмой — грамматик из Малла; восьмой написал книгу по геометрии; девятый — поэт, сочинитель эпиграмм; десятый — философ-академик из Тарса.
5. КРАНТОР
Крантор из Сол, которым восторгались уже в отечестве, приехал оттуда в Афины и стал слушать Ксенократа одновременно с Полемоном. Он оставил записки в 30 000 строк (впрочем, кое-что из них иные приписывали Аркесилаю). На вопрос, чем привлек его Полемон, он ответил: «Тем, что он никогда не повышал и не понижал голоса». Однажды он заболел, удалился в храм Асклепия и стал там прогуливаться. Люди подумали, что он это сделал не по болезни, а из желания основать там собственную школу, и стали стекаться к нему со всех сторон. Среди них был и Аркесилай, желавший через Крантора попасть к Полемону (хоть Крантор и был в него влюблен, как о том будет сказано в жизнеописании Аркесилая).[328 — См. ниже, IV 29.] И все-таки, выздоровев, он остался слушателем Полемона — и за это его все особенно хвалили. Имущество свое, говорят, он завещал Аркесилаю, а было в нем двенадцать талантов. А на вопрос, где он хочет быть погребен, отвечал: Прекрасно опочить в родной земле![329 — Отрывок из неизвестной трагедии.] Говорят, он сочинял и стихи, которые оставил под печатью в храме Афины в своем родном городе. А поэт Феэтет написал о нем так: Людям угоден ты был, а более Музам угоден, Крантор, и старости злой ты, умирая, не знал. О земля, прими в свое лоно усопшего мужа, Да обретет он и там мир и блаженство души.[330 — АПл. II 28.] Больше всех поэтов Крантор любил Гомера и Еврипида: трудно, говорил он, писать по сути трагично и в то же время трогательно — и приводил такой стих из «Беллерофонта»:[331 — Несохранившаяся трагедия Еврипида.] Увы! Увы ли? Смерть — людской удел… Говорят, у поэта Антагора есть также слова Крантора о Любви: Дух мой сомненьем объят: Любовь, из какого ты рода? То ли назвать тебя богом из тех, кто первыми в мире Были Эребом седым рождены и царственной Ночью В давние веки в бескрайной пучине глубин Океана? Или Киприда тебя родила многоумная? Или Гея-Земля, или Ветры над ней? Такое ты людям Благо приносишь и зло, что видишься нам ты двуликой.[332 — АПл. III 60.] Он был на редкость меток в выражениях. Об одном трагике он сказал, что голос у него необтесанный и корявый; об одном поэте — что в стихах его полная нищета; о положениях Феофраста — что они писаны пурпуром. Из сочинений его более всего славится книга «О страдании».[333 — «Все мы читали книгу «О страдании» Крантора из Древней Академии — невеликую, но поистине золотую, ту самую, которую Панэтий советовал Туберону выучить наизусть от слова до слова» (Цицерон. Академика первая II 44).] Скончался он раньше и Полемона и Кратета, потому что заболел водянкой. Наши о нем стихи таковы: Осилен был ты, Крантор, тяжкою болезнью, И с нею ты спустился в пропасти Плутона, А здесь осиротели без твоей беседы И роща Академа, и родные Солы[334 — АПл. II 381.]
6. АРКЕСИЛАЙ
Аркесилай, сын Севфа (или Скифа, по словам Аполлодора в III книге «Хронологии»), из Питаны в Эолиде. Он был зачинателем Средней академии; он первый стал воздерживаться от высказываний при противоречивости суждений, первый стал рассматривать вопросы с обеих сторон, первый сдвинул с места учение, завещанное Платоном, вопросами и ответами внеся в него больше спора.[335 — Т. е. он сделал учение Академии из догматического скептическим.] К Крантору он попал вот каким образом. Он был четвертым среди братьев, а было их двое от одного отца и двое от одной матери; старшего по матери звали Пилад, а старшего по отцу — Мерей, он-то и был его опекуном. До отъезда своего в Афины он учился у математика Автолика, своего земляка, и сопровождал его в Сарды; потом учился у Ксанфа, афинского музыканта; потом слушал Феофраста и наконец перешел в Академию к Крантору. Упомянутый брат его, Мерей, побуждал его к риторике, но он остался предан философии. Крантор в него влюбился и спросил его словами из «Андромеды» Еврипида:[336 — Несохранившаяся трагедия Еврипида.] — О дева, наградишь ли за спасенье? а он ответил: — Бери меня — рабой или женой! С этих пор они жили вместе; а Феофраст, огорченный, сказал будто бы так: «Что за пригожий и ретивый мальчик сбежал от моих разговоров!» В самом деле, Аркесилай не только был несокрушим в доводах и легок на писательство, но и слагал стихи. Известна такая его эпиграмма в честь Аттала: Славен оружьем Пергам, но не только он славен оружьем! Славен и бегом коней возле Алфеевых струй, И прореку — если смертным дано провидеть судьбину — Станет еще он славней в песнях грядущих певцов.[337 — АПл. III 56.] И такая — о Менодоре, любимце Евгама, Аркесилаева товарища по занятиям: Как далеко от фригийской земли, от твоей Фиатиры Как далеко ты лежишь, о Каданид Менодор! Но к Ахеронту для нас одинаково меряны тропы, Древнее слово гласит: путь несказанный един, Здесь тебе ставит Евгам сей памятник, издали видный, Ибо любил он тебя более прочих рабов.[338 — АПл. II 382.] Выше всех поэтов он ценил Гомера: всякий раз, отходя ко сну, он читал что-нибудь из него, а если хотелось, читал и поутру, говоря, что отправляется к своему любимому. Пиндара он также почитал великим в его полнозвучности и богатстве слов и речений. А в молодости он изучал и описывал Иона. Слушал он и уроки геометра Гиппоника; это был ленивый зевака, но в науке своей весьма искушенный, так что Аркесилай шутя говорил, что геометрия залетает к нему прямо в зевающий рот. А когда тот повредился в уме, то Аркесилай взял его в свой дом и ходил за ним, пока он не поправился. Школу он принял после кончины Кратета, когда некий Сократил уступил ему это главенство. Книг он (как утверждают некоторые) в силу своего воздержания от всяких суждений[339 — «Аркесилай утверждал, что ничего на свете нельзя познать, даже того, что оставил для познания Сократ» (т. е. «я знаю, что ничего не знаю»), — пишет Цицерон («Академика» I 12, 45).] не писал вовсе; другие же говорят, будто его видели за правкой каких-то сочинений, которые он то ли издал, то ли сжег. Платоном он, по-видимому, восхищался и имел у себя его книги. Впрочем, и Пиррона он брал за образец, и диалектике был предан, и эретрийскими рассуждениями владел — оттого-то Аристон и сказал о нем: Ликом Платон и задом Пиррон, Диодор серединой;[340 — Пародия на стих «Илиады» VI 181 со знаменитым описанием чудовища Химеры: «Передом дев, и задом дракон, и коза серединой». Упоминаемый Диодор — киренаик Диодор Кронос, о котором см. биографию Аристиппа.] а Тимон сказал так: В сердце имея своем тяжелый свинйц Менедема, К туше Пиррона он прянет, помчится бегом к Диодору[341 — Пародия на стих «Одиссеи» V 346.] и, немного погодя, вывел его с такими словами: Путь к Пиррону держу, к кривому плыву Диодору. В речах он был сжат, сводил все к исходным положениям, любил четко различать слова, умел говорить колкости и насмешки; поэтому тот же Тимон говорит о нем так: В мыслях своих замесив попреками льстивые речи…[342 — Текст стиха испорчен, перевод предположительный.] Например, он воскликнул, когда очень молодой человек стал рассуждать слишком задорно: «Неужели никто не обставит его в бабки?» Когда человек, слывший женоподобным, утверждал перед ним, что не видит разницы между большим и меньшим, он спросил: «И нутром ты не чувствуешь разницы между штукой в десять пальцев и в шесть пальцев?» Некий Гемон Хиосский, безобразный лицом, но мнивший себя красавцем и щеголявший в тонких тканях, заявил было, что истинный мудрец никогда не влюбится. «Даже в такого красавца и щеголя, как ты?» спросил Аркесилай. А когда развратник, намекая на Аркесилаеву величавость, сказал ему: — Спросить тебя, царица, иль смолчать? то Аркесилай откликнулся: — О женщина, зачем так непристойно Ты говоришь?..[343 — Реплики из несохранившейся трагедии.] Докучному болтуну без роду без племени он сказал: — Как тяжек спор с отродьями рабов…[344 — Из несохранившейся трагедии Еврипида.] О другом болтуне он сказал: «Нет на него няньки построже!» А некоторых он
