это последнее пагубно как телу, так и душе; злословил он даже о Сократе, говоря так: «…если он желал Алкивиада и воздерживался, то это глупость, а если не желал его и воздерживался, то в этом нет ничего особенного». Он говорил, что дорога в Аид легка, потому что на нее вступают с закрытыми глазами. Алкивиада он порицал за то, что, когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда стал юношей — жены бросали мужей. В бытность свою на Родосе он учил философии афинян, приезжавших туда учиться риторике;[357 — Родос славился риторской школой; впоследствии там учился Цицерон.] на вопрос, почему он это делает, он отвечал: «Как я могу продавать ячмень, если привез пшеницу?» Он говорил, что если бы Данаиды носили воду не в продырявленных, а в целых сосудах, это было бы им более тяжким наказанием. Когда один болтун просил его помочь ему на суде, он сказал: «Я исполню твою просьбу, если ты защитников пришлешь, а сам не придешь». Однажды он плыл по морю вместе с дурными людьми и попал вместе с ними в плен к пиратам. Спутники стали плакаться: «Мы погибли, если нас узнают». — «А я погиб, если меня не узнают», — сказал Бион. Самомнение, говорил он, — помеха успеху. Про богатого скупца он сказал: «Не он владеет богатством, а оно им». Он говорил, что скупцы так много заботятся о богатстве, словно оно их собственное, но так мало им пользуются, словно оно чужое. В молодости, говорил он, можно отличаться мужеством, а в старости надобно зрелое разумение. Разумение же, по его словам, настолько превосходит все остальные добродетели, насколько зрение — остальные чувства. Он говорил, что не следует бранить старость: ведь мы и сами были бы рады дожить до старости. Увидев завистника мрачным, он сказал ему: «Не знаю, то ли с тобой случилось что-нибудь плохое, то ли с другим хорошее». Безрадостность он считал плохой подругой свободоречию: Оно и смельчака порабощает.[358 — Еврипид. Ипполит 424.] Друзей надо выбирать осмотрительно, чтобы не подумали, что мы общаемся с дурными людьми или отвергаем хороших. Сначала он принадлежал[359 — Перевод по чтению Рейске, proeireto.] к Академии, хотя в это же время был слушателем Кратета. Затем он обратился к киническому образу жизни, надел плащ и взял посох: в самом деле, как было иначе достигнуть бесстрастия? Затем, послушав софистические речи Феодора Безбожника на всевозможные темы, он принял его учение. После этого он учился у перипатетика Феофраста. Он умел производить впечатление на зрителей и поднять на смех что угодно, не жалея грубых слов. За то, что речь его была смешана из выражений разного стиля, Эратосфен, по преданию, сказал, что Бион первый нарядил философию в пестрое одеяние. Был он также искусником в пародии: таковы его строки: О нежнейший Архит, лирородный, блаженный во чванстве, Ты, в мастерстве пререканий из всех искуснейший смертных![360 — Пародия на стихи «Илиады» III 182.] Над музыкой и геометрией он постоянно подшучивал. Он любил роскошную жизнь и поэтому часто переезжал из города в город, пускаясь иной раз даже на хитрость. Так, приехав на Родос, он уговорил матросов переодеться его учениками и следовать за ним; в их сопровождении он вошел в гимнасий и привлек к себе всеобщее внимание. У него был обычай усыновлять молодых людей, чтобы наслаждаться их любовью и пользоваться их помощью. Но больше всего он любил самого себя и постоянно твердил: «У друзей все общее!» Поэтому, хотя у него было много слушателей, никто не считал себя его учеником. Впрочем, некоторые переняли его бесстыдство: так, говорят, что один из его спутников, Бетион, сказал однажды Менедему: «А я вот, Менедем, провожу с Бионом целые ночи и не вижу в этом ничего плохого!». В своих беседах с близкими ему людьми он высказывал много безбожных мыслей, заимствованных у Феодора. Однако потом, когда он заболел, — так рассказывают жители Халкиды, где он умер, — он дал надеть на себя амулеты и покаялся во всем, чем грешил перед богами. Ухаживать за ним было некому, и он сильно страдал, пока Антигон не прислал к нему двух рабов; и Фаворин в «Разнообразном повествовании» сообщает, что его носили в носилках следом за царем. Так он и умер, и я написал о нем такие сатирические стихи: Поэт Бион, борисфенит, в земле рожденный скифской, Как мы слыхали, говорил: «Богов не существует!» Когда б на этом он стоял, то мы сказать могли бы: «Что думает, то говорит: хоть худо, да правдиво». Но ныне, тяжко заболев, почуяв близость смерти, Он, говоривший: «нет богов!», на храмы не глядевший, Он, издевавшийся всегда над приносящим жертвы, Не только начал возжигать и тук и благовонья На очагах и алтарях, богам щекоча ноздри, Не только говорил: «Винюсь, простите все, что было!», Нет, взяв у бабки талисман, чтобы носить на шее, Он, полон веры, обвязал кусками кожи руку И двери дома осенил шиповником и лавром, Готовый все перенести, чтоб с жизнью не расстаться. Дурак, хотел он подкупить богов — как будто боги Живут на свете лишь тогда, когда ему угодно! И лишь когда, почти прогнив, свою он понял глупость, То, руки простерев с одра, вскричал: «Привет Плутону».[361 — АПл. V 37.] Всего было десять Бионов: первый, расцвет которого приходится на время Ферекида Сиросского, — от него сохранились две книги на ионийском наречии, а родом он из Проконнеса; второй — сиракузянин, написавший учебники по красноречию; третий — тот, о ком была речь; четвертый математик Демокритовой школы, из Абдер, писавший по-ионийски и по-аттически (он первый заявил, что есть места, где шесть месяцев длится ночь и шесть месяцев день); пятый — из Сол, написавший об Эфиопии; шестой — ритор, от которого сохранились девять книг, озаглавленные именами Муз; седьмой — мелический поэт; восьмой — ваятель из Милета, упоминаемый Полемоном; девятый — сочинитель трагедии под заглавием «Тарсийцы»; десятый — ваятель из Клазомен или с Хиоса, упоминаемый Гиппонактом.
8. ЛАКИД
Лакид, сын Александра, из Кирены. Он был зачинателем Новой академии и преемником Аркесилая. Человек строгого нрава, имевший многочисленных почитателей, он смолоду отличался трудолюбием, учтивым обращением и учтивой речью, хоть и жил в бедности. О домашнем укладе его есть такой забавный рассказ. Когда он что-нибудь брал из своей кладовой, то всякий раз запечатывал за собой дверь и через отверстие прятал внутрь свой перстень, чтобы никто ничего не украл и не унес. Но рабы его приметили это. и стали распечатывать кладовую и уносить, что вздумается, а перстень таким же образом просовывать на место; так их на этом и не поймали. В Академии Лакид вел свои занятия в том саду, который был устроен царем Атталом и получил с тех пор название Лакидова. Он первый из всех отказался от школы еще при жизни, передав ее Телеклу и Евандру из Фокеи. Преемником Евандра был Гегесин Пергамский, а его преемником — Карнеад. Лакиду приписывают такую шутку: его пригласил к себе Аттал, но он сказал: «На статуи лучше смотреть издали!» Геометрией он занялся поздно; кто-то спросил: «Разве теперь время для этого?» — «Неужели еще не время!» переспросил Лакид. Умер он после того, как двадцать шесть лет возглавлял школу, начиная с четвертого года 134-й олимпиады,[362 — Хронологические данные о схолархате Лакида у Диогена Лаэртского сбивчивы.] смерть была от удара после чрезмерной выпивки. Вот наши об этом шуточные стихи: Ныне, Лакид, дошло до меня, что твоими стопами Вакх тропу прочертил в дольний Аидов предел. Истинно так: Дионис, проникая в телесные узы, Им разрешенье несет он Разрешитель-Лиэй.[363 — ПА VII 105. Лиэй (Разрешитель) — одно из прозвищ Диониса.]
9. КАРНЕАД
Карнеад, сын Эпикома (или Филокома, по словам Александра в «Преемствах»), из Кирены. Он внимательно перечитал книги стоиков, особенно же Хрисиппа, возражал на них подобающим образом и стяжал такое доброе имя, что не раз приговаривал: Не будь Хрисиппа — и меня бы не было.[364 — Пародия стоической шутки о Хрисиппе, приводимой ниже, VII 183.] Он был трудолюбив, как никто другой, хотя в этике был сильнее, чем в физике; занятия не оставляли ему досуга даже постричь волосы и ногти. Он так был силен в философии, что даже риторы покидали свои школы, чтобы прийти к нему и его послушать. Голос у него был очень звучный. Начальник гимнасия[365 — По-видимому, указание на то, что Карнеад выступал не только в саду Академии, но и, как многие греческие философы, в публичных гимнасиях.] однажды послал ему просьбу не так громко кричать; Карнеад ответил: «Дай мне мерку для голоса». Но тот ловко нашелся: «Слушатели — вот твоя мерка». Он замечательно умел возражать и был непобедим в разбирательствах. От званых обедов он уклонялся по причинам, указанным выше. Один ученик его, Ментор Вифинский, сошелся с его наложницей (как о том пишет Фаворин в «Разнообразном повествовании»); потом, когда он стал выступать в его собеседовании, Карнеад, возражая ему, сказал, между прочим, такие пародические стихи: Здесь пребывает издавна морской проницательный старец, Ментора образ принявший, с ним сходствуя видом и речью, — Из нашей школы должен быть он выключен![366 — По «Одиссее» IV 384 и II 268.] А тот встал и отозвался: Так повестили они, и все устремились поспешно.[367 — Гомер. Ил. 1152.] Менее стоек оказался он перед смертью. Он часто повторял: «Природа создала — природа и разрушит!»; узнав, что Антипатр умер, выпив яд, он был взволнован его мужеством перед концом и сказал: «Дайте и мне!» — «Чего?» переспросили его; а он ответил: «Вина с медом!» Когда он умирал, случилось, говорят, лунное затмение, словно в знак сочувствия с ним этого прекраснейшего из небесных светил после солнца. Скончался он (как утверждает Аполлодор в «Хронологии») на четвертом году 162-й олимпиады в возрасте 85 лет. Существуют его письма к Ариарафу, каппадокийскому царю; остальные же его сочинения записаны учениками, а сам он не оставил ничего. Есть и о нем наши стихи логаэдическим Архебуловым размером: Для чего осуждать Карнеада велишь мне, Муза? Разве кто-то не знает, как он оробел пред смертью? Как, терзаясь чахоткой, вконец изнурен недугом, Все равно не посмел он спасенья искать от муки. Услыхавши о том, что погиб Антипатр от яда, Простонал он: «Подайте, подайте и мне!» — «Чего же?» — «Ах, подайте, — сказал он, вина на меду!» Как часто Повторял он: «Природа, создавши меня, — разрушит!» Но и это его не спасло от пути к Аиду, —
