к нему полагающееся. Оставшиеся деньги Аркесилая получить от Олимпиха, не стесняя его, однако же, сроками. Аркесилаю же расторгнуть договор, заключенный Стратоном с Олимпихом и Аминием и хранящийся у Филократа, сына Тисамена. О памятнике моем распорядиться так, как почтут за благо Аркесилай, Олимпих и Ликон». Таково его завещание, известное по сборнику Аристона Кеосского. Сам же Стратон, как показано выше, был муж, достойный всяческой похвалы, отличавшийся в науках всякого рода, преимущественно же в древнейшем и важнейшем их роде в физике. 4. ЛИКОН Преемником его был Ликон, сын Астианакта из Троады, человек весьма речистый и с отменными способностями к воспитанию детей. Так, он говорил, что мальчиков нужно направлять к цели честолюбием и стыдом, как коней — шпорами и уздой. А выразительность и пышность его слога видны из того, как он говорил о бедной девушке: «Тяжкое бремя родителю — девица, по бесприданности своей минующая цвет своего возраста!» За это, говорят, и Антипатр сказал о нем, что как красоту и аромат яблока не отнять от яблока, так каждое его речение нужно было ловить на его устах, словно плод на ветвях дерева. Дело в том, что у него был замечательно приятный голос — некоторые даже звали его не Ликоном, а Гликоном [«Сладким»]. В письменном же слоге он был недостоин самого себя. Так, о тех, кто слишком поздно раскаивается, что не учился вовремя, и мечтает об учении, он изысканно говорил так: «Они обвиняют сами себя, бессильной мечтой обличая раскаянье в неисправимой праздности». О тех, кто впадал в ошибки, он говорил, что они перебивают себе рассуждение, словно мерят прямое кривою мерою или судят о лице по отражению в зыбкой воде или в кривом зеркале. И еще он говорил, что на торжище за венками гонятся многие, а в Олимпии — немногие, чтобы не сказать никто. Сам он не раз подавал афинянам советы, которые были им весьма полезны. Одежду он носил самую чистую, и ни у кого не было мягче плаща (как утверждает Гермипп). При этом он усердно занимался телесными упражнениями, тело его всегда было в хорошем виде, совсем как у атлета, уши прибиты и кожа намаслена (так пишет Антигон Каристский). Говорят, у себя на Илионских играх[405 — Местный праздник в Троаде.] он выступал и в борьбе, и в игре в мяч. Он был близок и с Евменом и с Атталом, которые много заботились о нем. Антиох тоже хотел его приблизить, но без успеха. А с Иеронимом-перипатетиком он настолько враждовал, что один не бывал у него даже в те ежегодные праздники, о которых упоминалось в жизнеописании Аркесилая.[406 — См. выше, IV 41.] Школою он руководил сорок четыре года, приняв ее по завещанию от Стратона в 127-ю олимпиаду. Был он также слушателем диалектика Панфоида. Скончался он восьмидесяти четырех лет, измученный подагрической болезнью. Вот наши стихи о нем: Не умолчу я в стихах и о том, как Ликона сгубила Злая ножная болезнь: право, я диву даюсь — Тот, кто умел по земле ступать лишь чужими стопами, Длинный в единую ночь вымерил путь под землей.[407 — ПА VII 112.] Были и другие Ликоны: первый — пифагореец, второй — тот, о ком шла речь, третий — эпический поэт, четвертый сочинитель эпиграмм. Я читал и завещание философа, вот какого вида: «Нижеследующее завещание делаю я о своем имуществе на случай, если не найду сил сопротивляться болезни. Все мое имущество на родине отказываю моим братьям Астианакту и Ликону; из этих средств пусть оплатят и все, что на мне остается долгов или обязательств в Афинах, а также расходы на погребение и все, что при нем полагается. Все мое имущество в городе и на Эгине отдаю Ликону, ибо он носит мое имя, жил со мною по-хорошему много лет и по праву считается мне как сын. Прогулочное место[408 — Т. е. «перипатос» ликейского училища.] оставляю тем из моих ближних, которые его примут, — Булону, Каллину, Аристону, Амфиону, Ликону, Пифону, Аристомаху, Гераклию, Ликомеду и Ликону-племяннику, а они по усмотрению пусть назначат над школою того, кто сможет быть при работе долго и вести ее широко, остальные же ближние будут ему содействовать из любви ко мне и к нашему общему крову. О похоронах моих и о погребальном костре позаботиться Булону и Каллину с товарищами, чтобы не было ни скаредности, ни излишества. От моих оливковых деревьев на Эгине Ликону после моей кончины уделять юношам масла для умащения, чтобы умащение это было в подобающую память обо мне и о чтившем меня. Ему же поставить мою статую, а место, удобное для постановки, приискать с помощью Диофанта и Гераклида, сына Деметрия. Ликону же возместить из моего имущества в городе все, что я задолжал в его отсутствие. Булону и Каллину обеспечить все траты на погребение и что к нему полагается, а покрыть их из домашних средств, что я оставляю им сообща. Им же вознаградить врачей Пасифемида и Мидия, которые за их искусство и заботу обо мне достойны и большей награды. Сыну Каллина дарю пару Ферикловых чаш, а жене его — пару родосских чаш, ковер без ворса, ковер с двойным ворсом, покрывало и две лучших подушки из своего наследства — не хочу, вознаграждая их, показаться неблагодарным. О служителях моих распоряжаюсь так. Деметрию, давно уже вольному, отпускаю его выкупной платеж и дарю пять мин, хитон и плащ, чтобы за многие свои для меня труды у него была достойная жизнь. Критону Халкедонскому тоже отпускаю выкуп и дарю четыре мины. Микра отпускаю на волю, а Ликону его кормить и воспитывать с этой поры шесть лет. Харета тоже отпускаю на волю, а кормить его Ликону; и дарю ему две мины и мои книги, которые изданы, неизданные же — Каллину, чтобы издать их тщательным образом. Сиру, уже отпущенному, дарю четыре мины и рабыню Менодору, а если за ним есть долги мне, то прощаю их. Гиларе дарю пять мин, ковер с двойным ворсом, две подушки, покрывало и ложе, какое она пожелает. Отпускаю на волю также Микрову мать, Ноэмона, Диона, Феона, Евфранора и Гермия; а по миновании двух лет Агафона; а по миновании четырех — носильщиков Офелиона и Посидония. Деметрию, Критону и Сиру дарю из наследства каждому по ложу с покрывалами, на усмотрение Ликона. Все это они заслужили, выполняя честно все, что им было поручено. Погребение мое совершить здесь или в моем отечестве, как того пожелает Ликон, ибо я уверен, что о должном благообразии он позаботится не меньше, чем я. А по выполнении этих распоряжений основное мое гам находящееся имущество да будет за ним. Свидетели — Каллин, Гермионей, Аристон Кеосский, Евфроний Пеанийский». Вот каким образом, обнаружив свой ум во всем, что он ни делал, как в науке, так и в воспитании, Ликон показал не меньшую тщательность и распорядительность и в том, как он составлял завещание, — стало быть, и здесь он достоин восхищения. 5. ДЕМЕТРИЙ ФАЛЕРСКИЙ Деметрий Фалерский, сын Фанострата. Он был слушателем Феофраста; но речами своими перед народом он достиг власти над Афинским государством на целые десять лет, в честь его были воздвигнуты 360 медных статуй, по большей части представляющих его верхом или на колеснице четверкой или парой, а отлиты они были меньше чем в триста дней — таково было к нему рвение. Начал он заниматься государственными делами тогда, когда в Афины бежал от Александра Гарпал[409 — Гарпал, казначей Александра Македонского, бежал в Афины с большими деньгами в 324 г. до н. э.; вопрос о том, выдавать его или нет, был предметом политических прений между промакедонской и антимакедонской партиями.] (так пишет Деметрий Магнесийский в книге «Соименники»). Стоя у власти, он сделал для родного города много самого хорошего, обогатив его и доходами и постройками. И хотя был он не из знати, а из прислуги Конона (как утверждает Фаворин в I книге «Записок»), но любовницей своей имел знатную гражданку Ламию (по его же утверждению в той же I книге), и пострадать ему пришлось от Клеона (о чем рассказывается во II книге). Прозван он был одной гетерою Милоглазым и Светлячком (как сообщает Дидим в «Застольных разговорах»). И говорят, будто в Александрии он лишился зрения, но вновь обрел его милостью Сараписа, за что и сочинил в его честь пеаны, которые поются по сей день. Но сколь ни блистал он меж афинян, однако и его постигло затмение от всепожирающей зависти. Обвиненный некими злоумышленниками в смертном преступлении, он был приговорен заочно;[410 — Деметрий Фалерский вслед за Аристотелем и другими перипатетиками держался македонской ориентации афинской политики; поэтому он был утвержден правителем Афин, когда над Грецией господствовал Кассандр Македонский, и пал, когда это господство стал оспаривать Деметрий Полиоркет, сын азиатского правителя Антигона (упоминаемого ниже, 78).] и так как обвинители не могли овладеть им самим, то изрыгнули яд свой на медные его изваяния: все те статуи были низвергнуты, иные проданы, иные потоплены, а иные (рассказывают и так) перекованы в ночные горшки; только одна уцелела на акрополе. Фаворин в «Разнообразном повествовании» говорит, что афиняне сделали это по приказанию царя Деметрия; а год, когда он был архонтом, стали именовать «годом беззакония» (по словам того же Фаворина). Гермипп сообщает, что после смерти Кассандра он из страха перед Антигоном бежал к Птолемею Сотеру, прожил там немалое время, был советником при Птолемее, и в частности побуждал облечь царской властью сыновей Евридики. Но так как царь не согласился и отдал диадему сыну Береники,[411 — Евридика — первая, Береника — вторая жена Птолемея I; на престол притязали сын Евридики Птолемей Керавн и сын Береники Птолемей Филадельф; царь высказался в пользу младшего, вопреки советам Деметрия Фалерского.] то после царевой кончины Деметрия сочли нужным взять под стражу в Египте впредь до выяснения и решения; и он доживал жизнь в упадке душевных сил, пока во время сна его не укусила в руку ядовитая змея и он не испустил дух. Погребли его в Бусиридском округе близ Диосполя. Вот что мы написали о нем: Змея сгубила мудрого Деметрия, Горького яда полна; Не белый свет очам открылся спавшего, А бесконечная ночь.[412 — ПА VII 113.] Гераклид же (в «Обзоре Сотионовых «Преемств»») говорит, что Птолемей сам хотел уступить царскую власть Филадельфу, но Деметрий отговорил его, сказав: «Если дашь другому, то потеряешь сам».
