его высекли, а Диогену дали новую бочку. Стоик Дионисий говорит, что при Херонее Диоген попал в плен, был приведен к Филиппу и на вопрос, чем он занимается, ответил: «Слежу за твоею ненасытностью». Изумленный таким ответом, царь отпустил его. Александр однажды прислал в Афины к Антипатру письмо с человеком по имени Афлий («Жалкий»); Диоген сказал: — Шел Жалкий с жалким к жалкому от жалкого… Когда Пердикка грозился казнить Диогена, если он не явится к нему,[473 — Анахронизм: имеется в виду время после смерти Александра, когда Пердикка был регентом в его царстве.] Диоген ответил: «Невелика важность: то же самое могли бы сделать жук или фаланга» и «Хуже было бы, если бы он объявил, что ему и без меня хорошо живется». Часто он объявлял во всеуслышание, что боги даровали людям легкую жизнь, а те омрачили ее, выдумывая медовые сласти, благовония и тому подобное. По той же причине он сказал человеку, которого обувал его раб: «Ты был бы вполне счастлив, если бы он заодно и нос тебе утирал; отруби же себе руки, тогда так оно и будет». Однажды, увидев, как храмоохранители вели в тюрьму человека, укравшего из храмовой казны какую-то чашу, он сказал: «Вот большие воры ведут мелкого». Увидев, как мальчик швыряет камешки в крест, он сказал: «Славно ты попадаешь в свою цель!»[474 — Т. е. «тебе суждено кончить жизнь на кресте».] Мальчишкам, обступившим его и кричавшим: «Берегись, он кусается!», Диоген сказал: «Не трусьте, ребята: такой белой свеклы[475 — Свекла — насмешливое прозвище развратников (ср. ниже, VI 61).] ни одна собака в рот не возьмет». Человеку, который хвалился львиной шкурой, он сказал: «Перестань позорить облачение доблести». Когда кто-то, завидуя Каллисфену, рассказывал, какую роскошную жизнь делит он с Александром, Диоген заметил: «Вот уж несчастен тот, кто и завтракает и обедает, когда это угодно Александру!» Нуждаясь в деньгах, он просил друзей не «дать ему деньги», а «отдать его деньги». Рукоблудствуя на глазах у всех, он приговаривал: «Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!» Увидев мальчика, который шел на пир к сатрапам, он оттащил его в сторону и отдал домашним под надзор. А когда мальчик в пышном наряде обратился к нему с вопросом, он сказал, что не ответит, пока тот не скинет наряд и не покажет, мужчина он или женщина. Мальчику, забавлявшемуся в бане игрой в коттаб,[476 — Очень популярная застольная игра, в которой по плеску вина гадали «любит — не любит».] он сказал: «Чем лучше играешь, тем хуже тебе!» На одном обеде застольники швырнули ему кости, как псу; он отошел и помочился на них, как пес. Ораторов и вообще всякого, кто хотел прославиться красноречием, он называл «трижды человеком», то есть «трижды несчастным». Невежественного богача он называл златорунным бараном. Увидев дом одного распутника с надписью: «Продается», он сказал: «Я так и знал, что после стольких попоек ему нетрудно изрыгнуть своего владельца». Мальчику, жаловавшемуся, что все к нему пристают, он сказал: «А ты не выставляй напоказ все признаки своей похотливости». Об одной грязной бане он спросил: «А где мыться тем, кто помылся здесь?» Он один хвалил рослого кифареда,[477 — Кифареды (см. прим. 67 к кн. III) слыли в Греции глупцами и были обычным предметом насмешек за свое пустое чванство.] которого все ругали; на вопрос, почему он это делает, он ответил: «Потому что, несмотря на свои возможности, он занимается кифарой, а не разбоем». Кифареда, от которого постоянно убегали слушатели, он приветствовал: «Здорово, петух!» — «Почему петух?» — «Потому что ты всех поднимаешь на ноги». Один юноша разглагольствовал перед народом. Диоген набил себе пазуху волчьими бобами,[478 — Люпин, пища для скота.] сел напротив него и стал их пожирать. Когда все обратили взгляды на него, он сказал: «Удивительно, как это вы все забыли о мальчишке и смотрите на меня?» Один человек, известный крайним суеверием, сказал ему: «Вот я разобью тебе голову с одного удара!» — «А вот я чихну налево, и ты у меня задрожишь!»[479 — Чихание справа считалось добрым знаком, слева — дурным.] — возразил Диоген. Гегесий просил почитать что-нибудь из его сочинений. «Дурак ты, Гегесий, — сказал Диоген, — нарисованным фигам ты предпочитаешь настоящие, а живого урока не замечаешь и требуешь писаных правил». Кто-то корил Диогена за его изгнание. «Несчастный! ответил он. — Ведь благодаря изгнанию я стал философом». Кто-то напомнил: «Жители Синопа осудили тебя скитаться». «А я их — оставаться дома», — ответил Диоген. Увидев, как один олимпийский победитель пас овец, он сказал: «Быстро же ты, милейший, променял ристалище на пастбище!»[480 — Игра слов; слова Диогена можно было понять: «променял Олимпию на Немею» (другое, менее славное место общегреческих состязаний).] На вопрос, почему атлеты такие тупицы, он ответил: «Потому что мясо в них свиное и бычье». Он просил подаяния у статуи; на вопрос, зачем он это делает, он сказал: «Чтобы приучить себя к отказам». Прося у кого-то подаяния (как он делал вначале по своей бедности), он сказал: «Если ты подаешь другим, то подай и мне; если нет, то начни с меня». Тиран спросил его, какая медь лучше всего годится для статуй. Диоген сказал: «Та, из которой отлиты Гармодий и Аристогитон». На вопрос, как обращается Дионисий с друзьями, он ответил: «Так же, как с мешками: полные подвешивает в кладовой, а пустые выбрасывает». Один новобрачный написал на своем доме: Зевесов сын, Геракл победоносный Здесь обитает, да не внидет зло! Диоген приписал: «Сперва война, потом союз». Алчность он называл матерью всех бед. Увидев мота, который ел в харчевне оливки, он сказал: «Если бы ты так завтракал, не пришлось бы тебе так обедать». Добродетельных людей он называл подобиями богов, любовь — делом бездельников. На вопрос, что есть в жизни горестного, он ответил: «Старость в нищете». На вопрос, какие звери опаснее всего кусаются, он ответил: «Из диких — сикофант,[481 — См. выше, V, прим. 10.] из домашних — льстец». Увидев двух скверно нарисованных кентавров, он спросил: «Какая лошадь поплоше?»[482 — Точнее: «Который из них — Хирон?»; имя кентавра Хирона по-гречески созвучно со словом «худший».] Вкрадчивую речь он называл медовой удавкой, желудок — харибдой жизни» Услышав, что флейтист Дидим [«Двужильный»] попался с чужой женой, он сказал: «Его следовало бы повесить за его имя!» На вопрос, почему у золота такой нездоровый цвет, он сказал: «Потому что на него делается столько покушений». Увидев женщину в носилках, он сказал: «Не по зверю клетка». Увидев беглого раба, который сидел над колодцем,[483 — Колодцем называлось одно из отделений («дикастериев») афинского суда.] он сказал: «Не провалиться бы твоему побегу!» Заметив мальчишку, ворующего одежды в бане, он спросил: «Что ты хочешь делать с этим добром, мыться или смываться?»[484 — Игра слов: aleimmation — «умащение», all’himation — «плащ».] Увидев женщин, удавившихся на оливковом дереве, он воскликнул: «О если бы все деревья приносили такие плоды!» Увидев вора, крадущего платье, он спросил: Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле?[485 — Гомер. Ил. Х 387.] На вопрос, есть ли у него раб или рабыня, он ответил: «Нет». — «Кто же тебя похоронит, если ты умрешь?» — спросил собеседник. «Тот, кому понадобится мое жилище». Увидев хорошенького мальчика, беззащитно раскинувшегося, он толкнул его и сказал: «Проснись — Пику тебе, берегися, вонзят лежащему, сзади!» А пирующему моту сказал: Скоро конец тебе, сын мой, судя но тому, что вкушаешь[486 — Там же, VIII 95 и XVIII 95.] Когда Платон рассуждал об идеях и изобретал названия для «стельности» и «чашности», Диоген сказал: «А я вот, Платон, стол и чашу вижу, а стельности и чашности не вижу». А тот: «И понятно: чтобы видеть стол и чашу, у тебя есть глаза, а чтобы видеть стельность и чашность, у тебя. нет разума». (И на вопрос: «Что, по-твоему, представляет собой Диоген?» Платон ответил: «Это безумствующий Сократ»).[487 — Интерполяция, находящаяся только в поздних рукописях.] На вопрос, в каком возрасте следует жениться, Диоген ответил: «Молодым еще рано, старым уже поздно».[488 — Ср. выше, 1 26.] На вопрос, по какому месту лучше получать удары, он ответил: «По шлему». Увидев прихорашивающегося мальчика, он сказал ему: «Если это для мужчин — тем хуже для тебя; если для женщин — тем хуже для них». А увидев краснеющего мальчика: «Смелей! Это краска добродетели». Услышав, как спорили двое сутяг, он осудил обоих, заявив, что, хоть один и украл, другой ничего не потерял. На вопрос, какое вино ему вкуснее пить, он ответил: «Чужое». Ему сказали: «Тебя многие поднимают на смех»; он ответил: «А я все никак не поднимусь». Человеку, утверждавшему, что жизнь — зло, он возразил: «Не всякая жизнь, а лишь дурная жизнь». Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. «Смешно, — сказал Диоген, — если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета». Когда он завтракал оливками, ему принесли пирог; он отбросил его со словами: Прочь, прочь с дороги царской, чужеземец![489 — Еврипид. Финикиянки, 40.] а в другой раз сказал: Бич на оливу занес…[490 — Гомер. Ил. V 366. «Бич, погоняя, занес…» (игра двумя значениями слова elaan).] Его спросили: «Если ты собака, то какой породы?» Он ответил: «Когда голоден, то мальтийская, когда сыт, то молосская,[491 — Мальтийские собачки были маленькими и ласковыми, молосские охотничьи псы отличались свирепостью. Ср. выше, VI 33.] из тех, которых многие хвалят, но на охоту с ними пойти не решаются, опасаясь хлопот; так вот и со мною вы не можете жить, опасаясь неприятностей». На вопрос, можно ли мудрецам есть пироги, он ответил: «Можно все то же, что и остальным людям». На вопрос, почему люди подают милостыню нищим и не подают философам, он сказал: «Потому что они знают: хромыми и слепыми они, быть может, и станут, а вот мудрецами никогда». Он просил милостыню у скряги, тот колебался. «Почтенный, — сказал Диоген, — я же у тебя прошу на хлеб, а не на склеп!»[492 — Т. е. на один раз, а не впрок на всю жизнь. Игра слов: trophe — «пища», taphe — «могила».] Кто-то попрекал его порчей монеты. «То было время, сказал Диоген, — когда я был таким, каков ты сейчас; зато таким, каков я сейчас, тебе никогда не стать». Кто-то другой попрекал его тем же самым. Диоген ответил: «Когда-то я и в
