сила, благосостояние, безущербность, красота и многое другое, или такие внешние обстоятельства, как богатство, слава, знатность и прочее. Избегаемое — это такие душевные свойства, как неблагодарность, неискусность и прочее, или такие телесные свойства, как смерть, болезнь, немощь, нездоровье, увечье, уродство и прочее, или такие внешние обстоятельства, как бедность, бесславие, безродность и многое другое. А не предпочтительное и не избегаемое — это все, что не содержит ни того ни другого. Далее, среди предметов предпочтительных иные предпочтительны сами по себе, иные — ради других, иные как сами. по себе, так и ради других. Сами по себе предпочтительны дарование, совершенствование и прочее; ради других — богатство, знатность и прочее; как сами по себе, так и ради других — сила, здоровые чувства, безущербность. Само по себе предпочтительно то, что оказывает многие услуги. Точно так же и предметы избегаемые избегаются по причинам, противоположным вышеназванным. Надлежащее, по словам стоиков, — это такое дело, которое имеет разумное оправдание: например, последование жизни; таков, например, рост растений и животных, ибо здесь тоже можно усматривать надлежание. Название надлежащему первым дал Зенон, произведя его от слова «налегать» на что-то сверху.[593 — Надлежащее — cathecon om catheco.] Это — действие, свойственное устроениям природы. Из всех поступков, совершенных по побуждению, иные бывают надлежащими, иные — ненадлежащими, (иные — ни теми ни другими). Стало быть, надлежащие поступки — это те, на которые толкает нас разум: например, чтить родителей, братьев, отечество, любить друзей. Ненадлежащие поступки — это те, на которые разум не толкает: например, пренебрегать родителями, не заботиться о братьях, не водиться с друзьями, презирать отечество и прочее. Ни те ни другие это такие, к которым разум не толкает и от которых не отвращает: например, собирать хворост, владеть пером, скребницей и прочее. Иные надлежащие поступки являются безусловно надлежащими, иные — по обстоятельствам. Безусловно надлежит, например, заботиться о здоровье, об органах чувств и т. п.; по обстоятельствам надлежит, например, ослепить себя[594 — Намек на миф об Эдипе.] и раздать имущество. То же относится и к ненадлежащим поступкам. Далее, иные надлежащие поступки являются постоянно надлежащими, иные непостоянно. Постоянно надлежит, например, вести добродетельную жизнь, а непостоянно — задавать вопросы, давать ответы, прогуливаться и т. п. То же самое относится и ко всему ненадлежащему. Надлежащие действия имеются и среди промежуточных: например, детям надлежит слушаться наставников. Душа, по словам стоиков, состоит из восьми частей: это пять чувств, речевая часть, мыслительная часть (она же мысль) и порождающая часть.[595 — Несвязность текста позволяет предполагать здесь лакуну (Рейске).] Заблуждения вызывают извращение мысли, а отсюда происходят многие страсти, причина душевной неустойчивости. Страсть (по словам Зенона) есть неразумное и несогласное с природой движение души или же избыточное побуждение. Главные страсти составляют четыре рода: скорбь, страх, желание и наслаждение (так пишут Гекатон во II книге «О страстях» и Зенон в книге «О страстях»). Страсти, по мнению стоиков, представляют собой суждения (так пишет Хрисипп в книге «О страстях»): так, сребролюбие есть предположение, что деньги — это благо, и то же можно сказать о пьянстве, о буйстве и т. п. Скорбь есть неразумное душевное сжатие. Виды его — это жалость, зависть, ревность, соперничество, тоска, тревога, безысходность, горе, смятение. Жалость есть скорбь о незаслуженном страдании. Зависть — скорбь о чужом благе. Ревность — скорбь, что другому досталось то. чего хочется самому. Соперничество — скорбь, когда другой располагает тем же, чем и ты. Тоска — скорбь пригнетающая. Тревога скорбь теснящая, заставляющая чувствовать себя не на своем месте. Безысходность — скорбь от размышлений, неотвязных и напряженных. Горе — скорбь болезненная. Смятение — скорбь неразумная, бередящая и не дающая видеть все, что есть. Страх есть ожидание зла. К страху причисляются также ужас, робость, стыд, потрясение, испуг, мучение. Ужас есть страх, наводящий оцепенение. Стыд — страх бесчестия. Робость — страх совершить действие. Потрясение — страх от непривычного представления. Испуг — страх, от которого отнимается язык. Мучение — страх перед неясным. Желание есть неразумное возбуждение. К этой страсти относятся томление, враждебность, упрямство, гнев, любовь, ненависть, ярость. Томление — это отторженное желание, которое словно отделено от своего предмета, но все еще попусту устремлено к нему и напряжено. Враждебность — это желание зла другому, притом долгое и усиливающееся. Упрямство — это желание держаться избранного мнения. Гнев это желание наказать того, кто, по-твоему, незаслуженно обидел тебя. Любовь — это желание, несвойственное взыскующим: это стремление к сближению, вызванное видимостью красоты. Ненависть — это гнев застарелый и злобный, выжидающий случая прорваться, как видно из строк: Вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет, Но сокрытую злобу, доколь ее не исполнит, В сердце хранит.[596 — Гомер. Ил. I 81–82.] Ярость — это гнев, который вспыхивает. Наслаждение есть неразумное возбуждение к предмету, который лишь по видимости предпочтителен. К этой страсти относятся очарование, злорадство, распущенность, разомлелость. Очарование — это наслаждение, получаемое через слух. Злорадство — это наслаждение от чужих несчастий. Распущенность — это, так сказать, разворот души к разврату.[597 — Игра слов в подлиннике: terpsis (распущенность) — trepsis (разворот).] Разомлелость — это разложение добродетели. Как существуют телесные немощи: подагра, или воспаление суставов, так, говорят, существуют и душевные: тщеславие, сластолюбие и прочее. Немощь — это болезнь, сопутствуемая бессилием; а болезнь — это усиленная мысль о мнимой желательности чего-либо. И как тело бывает предрасположено к некоторым заболеваниям, например к простуде или поносу, так и душа к тем или иным дурным склонностям, например к завистливости, жалостливости, сварливости и прочему. Добрых страстей существует три: радость, осторожность и воля. Радость противоположна наслаждению и представляет собой разумное возбуждение; осторожность противоположна страху и представляет собой разумное уклонение (так, мудрец не будет пуглив, но будет осторожен); воля противоположна желанию и представляет собой разумное возбуждение. И как первичные страсти имеют подразделения, точно так же и первичные добрые страсти: к воле относятся доброжелательство, добросердечие, любезность, приязнь, к осторожности — совесть, скромность; к радости — отрада, веселость, благодушие. Стоики называют мудреца бесстрастным, потому что он не впадает в страсти; но точно так же называется бесстрастным и дурной человек, и это значит, что он черств и жесток. Далее, мудреца называют несуетным — это значит, что он одинаково относится и к доброй и к недоброй молве; но точно так же несуетен и человек легкомысленный, то есть дурной. Далее, всякого взыскующего называют крепким, потому что они и сами не водятся с наслаждениями, и в других не приемлют наслаждений; но «крепкий» говорят и о других вещах, например о крепком вине, которое хорошо для лечения, но нехорошо для питья. Далее, всякий взыскующий нелицемерно заботится о том, чтобы становиться все лучше и лучше, стараясь скрыть в себе дурное и выставить напоказ хорошее. Далее, он безыскусен — ибо видом и речью свободен от всякой искусственности. Далее, он не подвержен хмелю, хоть и способен пить. Далее, он не подвержен безумию, хотя от черной желчи или вздорности его могут подавлять чуждые представления, несообразные с предпочтительным разумом и противные природе. Далее, мудрец не подвержен скорби, потому что скорбь есть неразумное сжатие души (так пишет Аполлодор в «Этике»). Далее, он божествен, потому что как бы имеет в себе бога, между тем как дурной человек безбожен («безбожный» говорится в двух смыслах: «противоположный божественному» и «отрицающий божественное» — последнее, конечно, относится не ко всякому дурному человеку). Далее, всякий взыскующий благочестив, потому что он искушен в уставах, относящихся к богам, а благочестие — это и есть знание о служении богам. Далее, он будет приносить жертвы богам и блюсти чистоту, потому что погрешения перед богами противны ему. Далее, он любим богами, потому что он свят и праведен перед ними. Далее, только мудрец есть настоящий священнослужитель, потому что он сведущ в жертвоприношениях, основании храмов, очищениях и прочих заботах, относящихся к богам. Вслед за почтением к богам они ставят почтение к родителям и братьям. Родительскую любовь к детям они также считают естественной в мудрых и несуществующей в дурных людях. Все погрешения они считают одинаковыми — так говорят и Хрисипп в IV книге «Этических разысканий», и Персей, и Зенон. В самом деле, если одна истина не более истина, чем другая, и одна ложь не более ложь, чем другая, то и один обман не более обман, чем другой, и одно погрешение не более погрешение, чем другое: кто находится за сто стадий от Каноба[598 — Город близ Александрии — указание на то, что пересказываемый Диогеном Лаэртским стоический учебник был александрийского происхождения.] или за одну стадию от Каноба, те одинаково не находятся в Канобе, — точно так же, кто больше погрешает или меньше погрешает, те одинаково не находятся на верном пути. Впрочем, Гераклид Тарсийский (ученик Антипатра Тарсийского) и Афинодор считают погрешения все-таки неодинаковыми. Государственными делами мудрец тоже будет заниматься, если ничто не воспрепятствует (так пишет Хрисипп в I книге «О жизни»), и он будет обуздывать пороки и поощрять добродетели. Мудрец будет и вступать в брак (так пишет и Зенон в «Государстве»), и рождать детей. Далее, мудрец будет свободен от мнений, то есть не согласится ни с какою ложью. Он будет киник, ибо кинизм есть кратчайший путь к добродетели (так пишет Аполлодор в «Этике»). Он будет даже есть человеческое мясо, если таковы будут обстоятельства. Он один свободен, тогда как дурные люди — рабы, — ибо свобода есть возможность самостоятельного действия, а рабство — его лишение. (Есть, впрочем, и другой род рабства — подчинение, и третий — принадлежность и подчинение; здесь противоположностью является господство, которое тоже есть зло.) Он не только свободен, но он и царь, ибо царствование есть неподотчетная власть, а она существует лишь для мудрых (так пишет Хрисипп в книге «О правильности словоупотребления у Зенона»: он говорит, что правитель должен владеть знанием добра и зла, а ни один дурной человек им не владеет). Точно так же он один может управлять, судействовать и витийствовать, а из дурных людей — никто. Он непогрешим, ибо не подвержен ошибкам. Он невредоносен, ибо не несет вреда ни другим, ни себе. Он нежалостлив и не знает снисхождения ни к кому, так как не отменяет никаких наказаний, следующих по закону, — ибо послабление, жалость и уступчивость суть ничтожества души, подменяющей наказание кротостью; и сами наказания он не сочтет излишне строгими. Далее, мудрец не удивляется ничему, что кажется странным, — ни