он не имеет 959;973;963;943;945;. Но Диавол пользуется чужой усией и служит для нее <> {1005}: #c1005, возбуждая ее против Творца. Тктаническое право, по-своему, ибо борется против сущностного Лица, считая и себя таким же, не менее. Но Диавол и по-своему неправ, ибо борется с Лицом из зависти, не считая его таким же, как и сам он. На титаническом лежит роковая слепота, допускающая разрушения, у Диавола же злобное упорство, не имеющее выхода. Титаны вопрошают, не всюду ли
«Гeи (ль) творческие тайны?»,
(Вяч. Иванов){1006}: #c1006
а Диавол же просто говорит «нет».
1915.921;921;.8
Борьбою с диавольским началом в человеке занята теодицея, борьбою же с титаническим—антроподицея.
1914.935;921;921;.29. Ночь. Серг<иев> 928;ос<ад> Переп<исано> в поезде 1915.II.8]
Начало титаническое, пока оно только хочет что-то сделать—благородно, высоко, прекрасно <в записи 1915.II.8: «величественно»). Но замечательно, что лишь только оно осуществит себя до конца, как оно оказывается мерзким. Оно, как бытие,—от Бога. Почему же плоть <1 нрзб.>? Воля резвится, горячится, злоба, кровь, etc. Не следует ли отсюда, что титанум и должен оставаться потенцией, напряженный—как двигатель чего-то другого, но переход его в иное, в реальность для него противоестественен. Это видно в поле.
1914.XII.30. Сергиев Посад. Переписано в поезде 1915.11.8
Титаническое +
Титаническое разрешается или, точнее, умиряется в таинствах. Шире,— оно умиряется в богонисхождении и, еще определеннее,—в боговоплощении. Во Христе (т. е. Христом, чрез Христа, о Христе) титаническое приводится на свое место, вправляется в сочленение свое. Как?—не тем ли, что тут Божество делается страдательным и аффект мощи, Wille zum Macht{1007}: #c1007 пред Богом и над Богом, находит свое удовлетворение. Да, именно аффект, ибо титаническое безумно и безлико, и объяснить ему нет возможности.
Растерзав Христа, человечество сорвало свой гнев на Бога,—и потому во Христе (Христом) примирилось с Богом.
Евхаристия, т. е. возвращающееся периодически богоубиеиие, богозаклаиие и пролитие Божественной Крови, есть условие равновесия титанического начала в человечестве: восстающий гнев удовлетворяется Богом.
1915.921;921;.8
Только евхаристия может приводить в равновесие противоборствующие ипостась и усию в человеке.
1914.XII.30—31. Ночь. При свете лампады.
Переписано 1915.921;921;.8. Поезд. Около Петрограда
+
«Титаническое начало не грех, но ведет ко греху».
— Всегда ли?
«Нет. Ибо и добро осуществляется на почве стихийной силы—на начале титаническом. Это начало — потенция всякой деятельности».
1915.11.22. Ночь. Ночное дежурство, санитарный поезд
Титаническое +
Все таинства суть окружение; условие или следствие,— таинства таинств,— евхаристии, т. е. богозаклания и богоядения. Другими словами, все таинства должно рассматривать как обрамление, как обряд евхаристии, евхаристию же—как сердце всей церковной жизни.
Вот почему, если евхаристия направлена на умягчение именно титанического начала в человеке, то, значит, и вся иерургия имеет не иную цель, хотя бы это непосредственно и не было видно с полной ясностью.
1915
1915.1.5. Серг<иев> 928;ос<ад>
Время и праздники
Праздники[1008 — Запись на полях: «этимология слова «праздник»».], разрывая монотонный поток времени, дают чувство длительности и позволяют осознать и измерить внутренним чувством время. Для нас время есть потому, что есть праздники,— время конструируется системою праздников, ритмом праздников. И, кстати сказать, современное нивелирование праздничных служб, выравнивание всех их по одному шаблону, ослабление индивидуальности праздников ведет к тому, что и самые праздники теряют остроту перерыва будничного времени, теряют свою соль—делать время и, стираясь, превращаются или, точнее, имеют стремление превратиться в монотонный и бесцветный ряд, не представляющий точек ярких и приметных. Праздник есть пауза будничного потока жизни. Но что есть праздник? Т. е. не должно ли быть праздников меньшего размера, чем обычно полагают, не суточного, а часового и т. д. Конечно. Всякая церковная служба есть праздник. Всякая молитва есть праздник. Обед, напр<имер>, предваряется и оканчивается маленьким праздником. Всякое крестное знамение, всякий вздох к Богу, наконец, есть тоже праздник. Всякое вторжение потустороннего в посюстороннее есть праздник, когда он исходит <от Бога). Праздник дал ритм жизни, а ритм дал сознание. (Далее говорить о пространстве—со-положения в пространстве; потом о времени—со-последования во времени) бинары двух типов. 1915.II.8. Петроград. Переписано 1915.11.10. Сан<итарный> поезд
Праздники +
Сегодня воскресенье. Не пришлось служить, не был в церкви. На душе пусто и нехорошо. Праздники—эти паузы жизни— вносят в непрерывный, слитно-текущий ток вещей начало расчленения, начало ритма. И этим расчленением жизнь делается узором, мелодией.
Без праздников жизнь аритмична, расчленения случайны, без внутреннего Логоса. Но снять и эти случайные паузы, расчленения—и тогда, жизнь слышится как неартикулированный звук, как сплошной вой.
Речь делается речью именно чрез молчание, привносимое в звук,—гласные,—ибо молчанием, согласными, паузами, перерывами звука производится артикуляция. И мелодия делается мелодией от молчания, присоединенного к вою. И узор делается узором лишь чрез разрывы сплошности света. Всякая артикуляция, всякая расчлененность есть плод некоторого содержания и разрывающего его отрицания этого содержания. Молчание вносит в звук закон, внутренний разум данного содержания, его 923;972;947;959;962;. Другими словами, отрицание данного содержания есть условие его умности. Так, кружево есть кружево, ибо в нем дыры, т. е. отрицание нитей. Определим кружево. Не нити, а дыры делят кружево.
В отношении к нашей жизни расчлененность ее определяется тем, что не есть наша жизнь. А т. к. наша жизнь есть все, эмпирически взятое, то условием ее умности может быть ничто,—ничто эмпирически. Но т. к. эмпирически эмпирического ничто нет, и все, что есть, есть нечто эмпирическое же, то расчленяющее начало жизни есть начало трансцендентное. Но трансцендентное должно вступать в связь с эмпирическим и быть как-то определимым эмпирически, причем это определение не определяет его как начала трансцендентного. Другими словами, расчленяющее начало жизни может быть лишь символическим образом трансцендентного. Каждый вид эмпирического бытия дает свой символ трансцендентного; следовательно, расчленяющее начало является в стольких видах, сколько есть основных типов бытия эмпирического. Но, далее, бытие эмпирическое, прежде всего характеризуется как бытие временно-пространственное: в этом-то его эмпиричность. Следовательно, трансцендентное в образе времени и трансцендентное в образе пространства—вот основные два расчленяющие начала жизни. Иначе говоря, основными расчленяющими началами служат: трансцендентное время и трансцендентное пространство. Трансцендентное время—это праздник, трансцендентное пространство—это храм. Эти оба начала могут потенцироваться: в празднике м<ожет> б<ыть> праздник и в храме— храм. Но везде сохраняется один и тот же основной характер: символ высший тождествен по образу с символом низшим, но изолирован от него линией раздела, непреступаемой без нарушения самого начала жизни. Преступать линию раздела праздника и храма в какой угодно степени их усиления—это значит лишать жизнь ее структуры, лишать жизнь ее логоса, лишать жизнь ее умности—т. е. отрешаться от разума жизни и тем, от своего разума. Пройди сквозь царские двери, и лишишься разума, убьешь себя. Тогда жизнь, потеряв свои расчленения, делается слитной, скучной, однообразной. А далее, т. к. воспринимается и осознается лишь разнообразие, лишь расчлененность, <то> {1009}: #c1009 такая жизнь уходит из сознания, делается несознательной, неразумной. Без расчленений нет и сознания жизни.
Время и пространство—условия являемости жизни, но между собою нераздельные. Такими же условиями являемости трансцендентного служат праздник и храм, тоже между собою нераздельные. Но как время и пространство суть только условия являемости <жизни) {1010}: #c1010, но не сама являемость, так же храм и <праздник> {1011}: #c1011—условия являемости трансцендентного, но сами не явление трансцендентного. Являемость есть сама жизнь, и являемое трансцендентное есть жизнь, сделавшаяся символом. Это—культ.
Основные функции жизни определяют собою и основные направления культа. Корни культа—это таинства. Культ— окружение таинств, рамы, чрез кои или посредством коих таинственность таинств осознается,—это обряды, обряжающие таинства. Обряд—это ряд не трансцендентных действий, имеющий направление такое, что в совокупности он мыслится как тело таинства. В строгом смысле слова таинство f вхаристии есть Самое Пречистое Тело и Самая Пречистая Кровь Госп<ода> И<исуса> Х<риста>. Но для эмпирическ<ого> сознания они являются только как хлеб и вино, и надо довести до сознания, что это не так. Изъявление того, что «это не так», что это не <хлеб>{1012}: #c1012 и вино, но Тело и Кровь, есть обряд. Он обряжает таинство для осознания, ведет к таинству, сам не будучи таковым.
1915.11.21. Санитарный поезд
Для статьи «Не хищением непщева» {1013}: #c1013 обязательно сделать введение на тему последней лекции из курса по «Введ<ению> в ист<орию> антич<ной> ф<илософи>и»,—о вытягивающемся мистицизме.
Сказать о католицизме, по характеристике Н. А. Бердяева (вытягивающееся к небу) {1014}: #c1014.
Еще: О благородстве. Это вытягивающееся начало Бетховена и титанизм.
Титаническое (? надо ли ?).
Антихрист. [Да.]
1915.III.1. Ночь
+
Что Бога мы на молитве, т. е. в реальном касании к Нему, сознаем превыше-времени сущим, это явствует из молитвы о прошлом: «Сделай, Господи, чтобы это было так; чтобы это случилось так, а не так…» Хотя это уже как-то или так, или иначе случилось и, по-видимому,—или мы уже удовлетворены, или безнадежны,— и лишь мы еще не знаем, как именно случилось (а иногда даже знаем или, по крайней мере, догадываемся). Приходилось ли тебе молиться о том, чтобы содержание полученного уже и лежащего нераспечатанным в твоем кармане или на письменном столе письма было такое, а не такое?—Конечно да, бывало. В особенности при получении телеграммы. Но вот это содержание (эмпирически говоря) было уже либо такое, либо не такое, так что молитва о том, чтобы оно было тем или другим была бы излишней, если бы Бог и события, поскольку они—в Нем, не были превыше времени?
Это не чудо, но это contradictio—сделать время невременным, прошлое непрошлым: «Дедушку юношей» (Спиноза) {1015}: #c1015.
1915.II 1.8. Сергиев Посад. Утро на молитве
Имеславие +
Смысл имеборчества, смысл всего субъективистического, психологистического истолкования культа может быть выражен очень просто: «захочу—полюблю, захочу—разлюблю»,—ибо при субъективизме бывает уверенность, что не икона нам помогает и нас украшает, не имя Божие, не молитва, не таинства и т. д., а, напротив, мы украшаем икону, прославляем имя, возрощаем смысл таинств и т. д., и этим-то им благодетельствуем.
Ср. стихотворение Гийо {1016}: #c1016.
а) лицемерие:
молюсь пред иконою, а в душе, в тайниках сердца думаю: «Доска!»; твержу слова молитвы, а в сокровенной глубине своей оцениваю молитву, как «слова, слова, слова»;
б) гордость:
«я благодетельствую культу, а не культ мне. Благодаря мне, моею верою он оживляется, а без меня он—ничто. Он во мне нуждается, а не я в нем»;
в) раздвоение души:
делаю нечто, а в сокровенности отрицаю свое дело, и потому у меня душа расщепляется, расслояется. Возникает истерия, раздвоение личности и т. д.
1915.111.11. Сергиев Посад
+
Иногда настаивают на чтении св<ятого> Евангелия «с выражением», «на голоса». Тут разумеется такое чтение, в котором интонации чтеца совпадают с интонациями лиц изображаемых говорящими и вообще соответствуют содержанию св<ятой> Книги, разумея это содержание в смысле событий и слов. Но такое чтение существенно ошибочно. Церковь учит нас не знанию событий, а знанию отношения Её самой к событиям, и, следовательно, не самое содержание, как таковое, составляет предмет церковного научения, а способы восприятия этого содержания духовным разумом.
Но если так, то интонации читающего должны быть отнюдь не в соответствии с содержанием, а иными и, иногда, прямо противоположными.
