Ты спрашиваешь, нравятся ли мне фотоснимки с маленького. Да, они вышли хорошо, и все маленького одобряют. — Относительно гипса. Попробуй сделать ряд фотоснимков излома пластинки в поляризован, свете: тогда замечательно красиво выступает ступенчатость, свидетельствующая о пластин- чатости строения. Это «пластинчато–дисперсная система», по Во. Оствальду (см. его статью в «Успехи Химии» 1936, т. 5, вып. 5, стр. 69). Целую тебя, дорогой, и маленького, кланяюсь Наташе.
г. Москва Ольге Павловне
Флоренской
Плющиха,
угол Долгого переулка и Новоконюшенной улицы, д. 12, кв. 51
Флоренский Павел Александрович
Cn. I, Доп. 2
1937.III.23 Соловки. № 96. Дорогая мамочка, письмо твое получил 20 марта (оно от 16 февраля). Эта длительность передачи усиливает чувство разстояния, хютя я и всегда мыслями с вами. Последнее время живу бешенным производственным темпом, ничего не поспеваем, хотя! напрягаем все силы настолько, что горою кажется: вдруг изнеможем. Как видишь, и уединенный остров не спасает от вихря исторической жизни. Расчленение времени на дни и ночи давно утратилось и вся жизнь идет, хотг и стремительно до головокружения, однако монотонно. Это как в поезде, который летит по безконечным равнинам Сибирі. Время тянется до тошноты монотонно, а ты пролетаешь тыочи километров. Естественно, что в такой обстановке нет ни минуты для того, чтобы обдумать или даже осознать действітельность. Скорей и побольше, побольше и скорей—вот единственное, что стойт в голове. Ты пишешь о записи мыслей Некогда, мамочка, — и не для чего. Записываю, но не мысіи, а фактические сведения, то что собирать долго и, если ніпал на что, то снова в другой раз уж не найдешь. К тому же мне, для себя, факты говорят более теорий, и всевозможные живые данные из биологии, физики, химии, геологии и т. п. кажутся значительнее обобщений, —м. б. потому, что обобщений у меня всегда вороха. Хотелось бы научить, чему могу, детей собственная же деятельность меня не влечет и я предпочел бы оставаться со своими мыслями в уединении. He уверен даже, тто восприняло бы будущее, т. к. у будущего, когда оно подойдет к тому же, будет и свой язык и свой способ подхода. В конце концов мало радости в мысли, что когда будущее с другого конца подойдет к тому же, то скажут: «Оказывается, в 1937 г. уже такой‑то NN высказывал те же мысли, но на старомодном для нас языке. Удивительно, как тогда могли додуматься до наших мыслей». И пожалуй еще устроят юбилей или поминки, которым я буду лишь потешаться. Все эти поминки через 100 лет удивительно высокомерны. Люди каждого времени воображают только себя людьми, а все прошлое животноподобным состоянием; и когда откроют в прошлом что‑то похожее на их собственные мысли и чувства, которые только и считаются настоящими, то надменно похвалят: «Такие скоты, а тоже мыслили что‑то похожее на наше». Моя точка зрения совсем другая: Человек везде и всегда был человеком, и только наша надменность придает ему в прошлом или в далеком обезьяноподобие. He вижу изменения человека по существу, есть лишь изменение внешних форм жизни. Даже наоборот, человек прошлого, далекого прошлого, был человечнее и тоньше, чем более поздний, а главное—не в пример благороднее. — Читаю Юма, Историю Англии во франц. переводе. Знаешь ли? Хоть ее писал архискептик и архианалитик в философии, однако она художественна и читается как шекспировская хроника. Жаль, нет времени вести чтение сколько- нибудь быстрым темпом. Нравы были как будто жесткие, но вероятно и к жестким нравам люди приспособлялись и приучались: люди легко приминаются к любой форме. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Целую Люсюи Шуру, если он в Москве. Кланяйся тете, которую ты впрочем вероятно не видишь.
1937.II.23 Соловки. № 96. Дороюй Олень, письмо твое от 11-ro февраля, получил 21 марта. При такой медленности сообщения не знаешь, стоит ли отвечать на вопросы. М. б. интерес к ответу уже исчезнет, когда ответ дойдет до тебя. Тем не менее отвечаю. Спрашиваешь о Чайковском и Скрябине. Прежде всего, я никак не могу ставить их рядом. He по значительности: и тот и другой, и с этого начну, конечно большие люди, безспорно одаренные. Ho по смыслу и характеру своей деятельности они существенно различны. Ты спрашиваешь меня о моем отношении к ним обоим. Повторяю, признаю их большую силу, но внутренне отталкиваюсь и их не приемлю. Когда я хочу дать себе окончательный отіет на вопрос о ценности произведения, то спрашиваю себя: іто было бы, если этого произведения не существовало. Потерял ли бы мир без него? Закрылся ли бы один из лучей жизни? — И вот. Если бы не было Моцарта, Баха, Бетховена, даже Шуберта, Глинки, мир бы потускнел. А если бы не было Чайковского и Скрябина? Боюсь, — это слишком резко и неуважительно, мне самому неприятно высказывать свою мысль, — эоюсь мир несколько просветлел бы. He хорошо желать смерти кому бы то ни было. Ho бывают тяжелые люди, после ухода которых из жизни делается легче. Я и боюсь, что по исчезновении из людского сознания этих произведений, т. е. Чайковского и Скрябина, стало бы веселее. Однако не думай, что я хочу опорочить их, я знаю их силу. Например «Пиковая дама», мне кажется, едва ли не самая цельная, самая выкованная из опер, но—тем хуже, ибо она клубок отчаяния, т. е. самого ядовитого из чувств. И она властно заражает отчаянием. Изысканность одежд и завлекательность форм не меняет сути дела, —того, что это Смерть, закрадывающаяся в душу, и закрадывающаяся тем безпрепятствен- нее, что она нигде не называет себя своим именем, не доводит до спора и протестов, внутренней борьбы против себя и противления себе. Против Чайковского и против Скрябина я имею разное, но это разное повидимому объединяется в одном, в их ирреализме. Один уходит в пассивную подавленность собственными настроениями, другой—в активную, но иллюзионистиче- ски–магическую подстановку вместо реальности своих мечтаний, не преобразующих жизнь, а подставляющих вместо жизни декорацию, хотя и обманчивую. Ho оба не ощущают недр бытия, из которых выростает жизнь, оба живут в призрачности. —Чайковский — без стержня, в его музыке нет онтологии, и он сознательно бежит от онтологии, закутывая ее своим унынием. Безспорно, эти призрачные тени красивы, но я не могу назвать их прекр; сными, ибо прекрасное не только красиво, но и истинно. Скрюин хочет быть матичным, и он достигает своего, он магичеі. Ho ведь магия—обман, не в том смысле, что она только шарлітанство (хотя в этой области между шарлатанством и обмаюм в высшем смысле граница текуча и никогда не м. б. установлиа с уверенностью, — в этом существо магии), а в высшем, всегді обман: вместо «так есть» она подставляет Я, я так хочу и теми или другими приемами заставляет видеть как хочет маг, но линь на время, пока морока ни разсеется. Она может дать сдвіг сознанию—род внушения и перестройки восприятия, но э~а насильственная перестройка неустойчива, а неустойчива, ибэ небытийственна. Если хочешь, можно сказать, Скрябин и Байковский антипушкинцы и антитютчевцы. Этим все сказано. Мне припоминается один вечер, устроенный после кончины Скрябина. Участвовали лучшие пианисты Москвы и некоторые из Ленинграда. Играли кто‑как, т. е. технически все превосходно, но с разною степенью проникновенности. Зато игра одного, Буюкли (говорят, он—сын Ник. Рубинштейна) была гениальна. И сам он, и игра его—прямо из Іофманна. Ho не только во время его исполнения, при всех, я почти глазами видел, что стулья скачут, столы пляшут, диваны бегают по комнате, —что еще немного—и разсыплются стены. Было ли хорошо? —Нет, скорее жутко. Сеанс магии. He менее чудесные действия производят ультразвуки, вызывающие химич. реакции, механич. эффекты, согревающие, даже обжигающие и убивающие. Ho с музыкой у них нет ничего общего. Если несколько преувеличить, то и о Скрябинских произведениях хочется сказать: поразительно, удивительно, жутко, впечатлительно, магич- но, сокрушительно, но это не музыка. Скрябин был в мечте. Он предполагал создать такое произведение, которое, будучи исполнено где‑то в Іималаях, произведет сотрясение человеческого организма, так что появится новое существо. Для своей миро- дробящей мистерии он написал либретто, довольно безпомощ- ное, но дело не в том, а в нежелании считаться с реальностью музыкальной стихии, как таковой, в стремлении выйти за ее пределы, тогда как Музыка Моцарта или Баха безконечно действеннее Скрябинской, хотя она и только музыка. Один третьестепенный писатель высказывает мысль: «Россия—страна пророков». Да, только лжепророков. Каждый одаренный человек хочет быть не тем, что он есть и чем он может быть реально, а презирает свои реальные способности и в мечтах делается переустроителем мироздания: Толстой, Гоголь, Достоевский, Скрябин, Иванов (художник), Ie и т. д. и т. д. Только Пушкин и Глинка истинные реалисты. Мудрость—в умении себя ограничить и понимании своей действительной силы. Скрябин же жил в туманах мечтаний. Крепко целую тебя, дорогая Оля.
Дорогая Тика, твое письмо пол/чено. Относительно книг напишу тебе в след, раз, сейчас нет іремени думать. Получила ли ты подарок лисички? Достала ли гы Пушкина? Когда я был маленьким, то очень много из Пушкіна знал наизусть, а теперь все позабыл. Остались в памяти лишь отдельные стихи и выражения. Надеюсь, ты принимаешь участие в Олиных занятиях немецким языком с ее товарищами и подругами. Оля пишет о твоих успехах в игре, я очень рац им. По твоему письму я вижу, что у тебя стал гораздо л)чше и тверже почерк, да и грамотности гораздо больше, чеіѵ; было например осенью. Тебе остается учиться ставить знакі препинания. Для этого, когда читаешь, старайся вглядываться, как они разставлены в книге и вдумывайся, почему именно так, а не иначе. Недавно я узнал, что в здешнем Пушхозе, т. е. Пушном хозяйстве, где разводят животных (а раньше пыталась разводить гаг) держат кошек и собак для выкармливания детенышей лис и еще чьих- то. Меня заинтересовало, как кошка кормит лисенка. Спроси у Васи и Киры, почему надо дуть на угли, чтобы разжечь их. Поцелуй крепко мамочку, Васю, Киру, Мика, Павлика, кланяйся бабушке и Наташе. Крепко целую свою дорогую дочку и жду от нее письма.
г. Загорск (б. Сергиев)
Московской области
Анне Михайловне Флоренский
Флоренской Павел Александрович
Пионерская у л., д. 19 Cn. I, Осн.
1937.ІѴ.4. Соловки. № 97. Дорогая Аннуля, мною получено твое письмо от 14 марта, № 8. Очень жаль, что лисичка не доехала до вас, но сделать ничего не могу. Относительно «мимозы» с желтыми цветочными кистями в виде шариков Тика вполне права: действительно, это не мимоза, а род акации, но по форме листьев напоминает мимозу и потому произошла путанница в названиях. — В том‑то и дело, что я тебя черезчур жалею и
