«Русскую мысль»? Пишу тебе под впечатлением противного и глупого письма Радлова. Зато Струве сделал такую милую заметку, которая служит прекрасным ответом на это письмо и все исчерпывает, что можно сказать[1457]. Само собой разумеется, что тебе нечего отвечать на такую личную бессильую досаду Радлова, но ты даже и не сердись, мой ангел, ради Бога. Пожалуйста, не сердись. Ты должен привыкнуть к мысли, что ты многое затронул, всколыхнул твоей книгой и многое разрушил! Это не может пройти безболезненно для тебя и для других. Твоя роль вообще трудная и ответственная. Я много прислушиваюсь к впечатлением от твоей книги. Надо, необходимо, чтобы ты писал твою книгу — ее невольно ждет каждый прочитавший твоего Соловьева. Вообще, впечатление твоя книга производит острое! Милый ангел, пиши ради Бога, работай во всю, чтобы доказать, что ты не только разрушаешь, а главное, то,насколько ты развиваешь и ведешь линию Соловьева, что твоя книга не есть кризис религиозной мысли в России, а перелом и внесение свежего элемента в нее и более осознанное и пережитое освещение. Мне ужасно хочется, чтобы ты всем существом теперь вошел в твою работу. Напиши мне об этом, пожалуйста.
О Лопатине не беспокойся, он очень поправился[1458]. Огнев говорит, что он давно не выглядел таким свежим и здоровым, как сейчас. Вся суть в том, чтобы он впредь бросилсвои ужины на ночь с вином и ресторанной едой и вел немного более правильную жизнь. Еще хочется сказать о твоей работе. Я говорю не для тебя, так как ты меня не слушаешь, а для успокоения своей души, так как я этим всем много и глубоко живу. Твоя работа должна быть сильным доказательным оправданием трансцендентального метода мышления, и в этом будет ее связь со всей философией. Но она должна быть горячим всепроникающим подтверждением и приведением к Абсолютному. В этом будет весь пафос и устремление твоей работы. Напиши, так ли это.
Я тебя ужасно люблю и ужасно тоскую по тебе! Главное, всегда болезненно чувствую себя оторванной душевно, никогда не могу развивать и углублять, и переживать с тобой твои и свои мысли. Это очень трудно и тяжело! Все как-то отрывочно и недостаточно глубоко мы общаемся! Неужели ты этого не чувствуешь?
Во время нашего Рождественского пребывания в Михайловском хочу серьезно отрезвить Григория Алексеевича в его безумной влюбленности в Иванова. Я понимаю его эстетическое к нему отношение, но религиозного тут быть не может. Надо прежде всего определить мистически «откуда» человек, от Бога или от дьявола! Так, по-моему, Иванов — вампир темный! Все это я буду внушать Григорию Алексеевичу, пусть он кричит.
Недавно был вечер у Григория Алексеевича. За ужином мы сидели вчетвером с Ивановым и Булгаковым, и я пригляделась к Вяч. Иванову. — Это ужас, что за глаза! Ну, да ты чувствуешь! Какой ребенок Григорий Алексеевич!
Милый мой, как ты нужен и мне, и всем, и всему! Для выяснения и охранения светлой линии жизни среди хаоса! Ты опять скажешь свое на это в душе, читая эти строки. Хорошо, мой светлый ангел, отвечаю я твоей душе, давай бороться вместе, но горячо, близко-близко и дружно! А то я не хочу и боюсь страшно потерять мою опору! Тоже никто не захочет потерять светлое утешение и источник жизни!
Вяч. Иванов говорил мне за ужином, что у меня страшно дионисическая природа! Видишь, как страшно, хотя бы ты немножко испугался и вышел из равнодушия, мое сокровище. Пиши ответ в Михайловское. Целую нежно.
475. М.К.Морозова — Вяч.И.Иванову[1459] <14.11.1913. Москва — Москва>
Глубокоуважаемый Вячеслав Иванович!
Кружок молодежи, организовавшийся для совместных занятий по литературе и искусству, решается обратиться к Вам в надежде, что Вы не откажете ему в своем сочувствии и помощи советом и указанием в его молодом деле. Ввиду этого он единогласно просит Вас не отказаться принять скромное звание почетного члена сказанного кружка.
Председательница кружка
М.Морозова
476. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[1460] <26.12.1913. Бегичево — Москва>
26 декабря 1913.
Милая и дорогая Гармося,
Еще раз поздравляю тебя с Рождеством и Новым годом у тебя в милом Михайловском. Хочется мне сказать тебе все ласковое, что есть в душе, а главное, что все это время я как-то особенно горячо о тебе думаю, потому что вижу тебя постоянно и вижу в близком любимом деле.
Как-то само сабой сложилось, что за все это время я занят исключительно «Путем» и ничем другим, т. е. в конце концов — тобою, потому что настоящая собирательница «Пути» — именно ты; а двигательница твоя — любовь ко мне; и на этом деле я вижу и силу ее и то, что она может сделать хорошего.
Что я делал за все это время. Редактировал перевод Фихте (кончил), получил книгу Кечекьяна с милым трогательным письмом, перечел Дурылина, читаю Волжского о преподобном Серафиме. Все это — какой-то расцвет «Пути», особенно в этом 1913 году. Сколько он выпустил крупного, значительного. Новый крупный талант Флоренского, несомненный литературный талант Дурылина, вновь зарождающийся талант Кечекьяна, начало библиотеки классиков-философов и, наконец, теплая, горячая задушевная брошюра Волжского, в которой обычные недостатки его стиля поглощены глубоким религиозным чувством. Не говорю уже о Щукине, который имеет такой заслуженный успех.
Все это ты собрала, и у тебя в твоем милом «Пути» собралось все, что есть теперь наиболее значительного в русской религиозной мысли. И кроме того, что есть, ты можешь радоваться еще и тому, что многого нет, например, Иванова, Мережковского, Философова. Не пускай их, душа моя: все, названное мною, так хорошо своей чистотой. И вот тебе ответ на вопрос, нужна ли ты мне или не нужна. Нужна, ангел мой дорогой, — не внешнее дело твое нужно, а сама ты, — моя милая собирательница и вдохновительница этого дела.
Какое же это дело? Ну тут уж ты не сердись, моя дорогая, на меня. «Дионисического» экстаза, — того исступленя, которым человек выходит из себя, чтобы впасть в низшую природу, тут нет совсем, есть высший экстаз, коим человек выходит из себя к высшему. Есть сплошной гимн Божией Матери ицеломудрию.
Вот что вышло из недр «Пути», вот, что из тебя вышло, вот в чем я вижулучезарную тебя ту, которую я так бесконечно, так горячо люблю. Вот твоя «аура» — твой солнечный аспект, а то, другое «я», которое говорит противоположное, которое борется против твоей же «ауры», есть только твой двойник, обманчивая тень тебя!
Пойми же всю глубокую двойственность моей любви к тебе; пойми почему мне так тяжело когда я укрепляю и утверждаю твоего «двойника» и затемняю «ауру». И пойми всю силу моего желания, чтобы оно — твое светлое, твое солнечное «я» в тебе победило. А разве эта победа так невозможна? Душа моя, есть чудное место у Флоренского, где он напоминает еще во сто крат более чудное место из Евангелия. Когда двое или трое на земле согласятся между собою просить о всяком деле, то исполнится молитва их, будет то, о чем они просят[1461].
Дорогая моя, ангел мой, давай условимся с тобой просить об одном и том же, чтобы пришло в нас Царствие Божие, чтобы осуществилось в нас совершенное целомудрие, чтобы наша светлая «аура» победила жгучий и темный огонь, дающий не жизнь, а обманчивый призрак жизни. А теперь — до свидания, мой милый, мой несравненный, мой радужный и горячо любимый друг.
477. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1462] [? 12.1913. Михайловское — Бегичево]
<… /> Родной мой,прости, но я не могу не упрекнуть тебя; зачем ты так давишь все, так убиваешь, когда жизнь так коротка, так полна лишений и страданий! Зачем?! Это и не нужнои жестоко! Ангел мой, ну умоляю тебя, поезжай со мной в Михайловское! Если бы ты знал, как я боюсь потерять эти драгоценные минуты! Нет этого я не могу допустить. Когда поправишься, то приезжай, а потом в Москву. 10 дней в Москве не стоят одних суток в Михайловском. Не лишай мою душу этого утешения и отдыха! Ну прости, что тебя тревожу, но уж очень я сражена и взволнована! Ангел мой, будь осторожен, вылечись хорошенько. Я тоже больна, кашляю неистово! Завтра приедет доктор! Какой ты хитрый, написал в телеграмме: приехал сын! А я уже обдумывала, как поехать и хоть на минуту тебя повидать. Помни, что в четверг 15-го заседание философского кружка, а 17-го в Психологическом Общ <естве /> реферат Новгородцева[1463]. Если твой сын уедет, телеграфируй мне — я приеду, остановлюсь в другой гостинице, возьму паспорт чей-нибудь, чтобы тебя не смущать и приду к тебе хоть ненадолго! Ангел, позволь ради Бога. Скучаю по тебе ужасно.
Если ты не поспеешь на реферат Новгородцева, то скажи прямо, что для «Пути», решения разных дел — твое присутствие необходимо. Что же такое, так нельзя жить, в таком рабстве — это возмутительно! Что же ты хочешь похоронить себя в имении и в хозяйстве. Какой это ущерб — твое отсутствие, для дела это ужасно! Я постоянно это чувствую и понимаю! Я тебе многое скажу, когда увидимся!
Пиши, ужасно прошу. Если останешься один, позволь мне приехать. Все выйдет очень хорошо, я очень осторожна и дипломатична, когда нужно, уверяю тебя.
Сегодня послала тебе 3 наших книги. Просмотри их. Еще послала моего издания — Канта[1464]. Дорогой, чудный мой, благодарю за письмо. Оно оживило меня, озарило светом мое горестное настроение! Ну, Христос с тобой, молюсь ему, чтобы Он сохранил моего бесценного, дорогого, прелестного моего! Пиши, умоляю тебя! Целую миллион раз, мой ангел, нежно, горячо, крепко!
Твоя Г.
1914 год
478. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[1465] <1.01.1914. Бегичево — Михайловское>
<…> Одновременно с письмом к тебе я в прошлый раз послал в Михайловское письмо Рачинскому, где затронул тему об Иванове[1466]. Я сделал это не без умысла — ввиду высказанного тобою намерения — затронуть эту тему. Это письмо к нему было послано тебе в подкрепление. Жду с нетерпением твоего рассказа о разговоре, который по этому поводу произойдет (точнее говоря — произошел). Я столько приятного ему попутно сказал о «Пути», что, надеюсь, жало негодования будет этим хоть отчасти притуплено! <…>
479. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1467] <3.01.1914. Москва — Н.Новгород>
Дорогой Александр Сергеевич!
Поздравляю Вас с прошедшим праздником Рождества Христова и Новым годом, да пошлет Создатель Вам и семье Вашей всех благ. Благодарю вас за письмо Ваше, с призывом к простоте и правдивости. Конечно, Вы правы были в нем. Мы вступили в квартиру в самый праздник Рождества Христова. Конечно, это
