торопитесь печатанием и писанием диссертации, причем, кажется, героическими усилиями Сусанны Михайловны и Григория Алексеевича удалось сдвинуть типографию и заставить ее набрать все, Вами присланное.
У нас это время прошло благополучно в смысле внешнем и внутреннем. Очень отрадным фактом является исключительный внешний успех кнги о. Павла, — все почти издание (2000) уже разошлось! К сожалению, можно опасаться, будет ли она иметь такой же успех и как диссертация.
Повидимому, мне удастся получить на осенний семестр отпуск, которым я предполагаю воспользоваться и для своей работы, и для поездки в Италию[1504]. Во всяком случае из Москвы буду отсутствовать <нрзб>.
Кн. Е.Н.Трубецкой тоже уедет на год за границу, так что бедный Григорий Алексеевич временами впадает во вполне законное уныние о том, как будет он нести бремя Религиозно-философского общества и «Пути». Но для облегчения его, на счастье, есть в Москве Вяч. Иванов, так что кое-как протянут, а к январю и я на подмогу поспею.
Про людей московских ничего особенного, чего бы Вы уже не знали, не могу сообщить, — живем как жили.
<конец письма отсутствует>
495. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[1505] <9.05.1914. Москва — Тифлис>
<…> О себе пока не пишу. напишу подробно завтра. Дом Гриневич рассыпается[1506]. Завтра переезжаю к Ивановым[1507], у которых за отъездом Веры[1508] и Димы[1509]. в деревню будут свободными целых две комнаты. Мои дела с диссертацией идут туго, но все же идут. «Пищит да лезет». <…>
496. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <10.05.1914. Москва — Тифлис>
10 мая 1914 г.
<…> Мне у Ивановых очень хорошо. Имею отдельную комнату, ухожу к себе, когда есть работа, с полной свободой. У них стало совсем по-иному, чем было в Риме. Спокойно, уравновешенно, просто и семейно. Вяч<еслав> встает в 11 ч. и ложится в три. К Вяч<еславу> ходит много людей и все его любят по настоящему, не то, что в Петербурге. Очень привязаны к нему Булгаков и Рачинский. Вообще кругом Вячеслава мистически чисто. О Голубкиной[1510] расскажу в другой раз <…>
497. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <11.05.1914. Москва — Тифлис>
Москва, 11 мая 1914 г.
<…> У Ивановых я встретился с Голубкиной — скульптором гениальным и изумительно вдохновенным, хотя и молчаливым человеком. Она сделала бюст Вячеслава — силы Бетховенской — титанический размах, Вяч<еслав> взят не в эмпирии, а в каком-то умопостигаемом пределе. Вячеслав гордится и говорит, смеясь, что чувствует себя «китайским императором». Представь мою радость, когда вчера Голубкина нарочно пришла к Ивановым, чтобы сказать, что хочет с меня лепить бюст. Я счастлив, что смогу смотреть на нее в процессе ее творчества. Она высокая худая, атлетически сильная, грубая на словах, прямая, из крестьянской среды, живет иногда впроголодь и раздает по 500 р. — страшно добрая, с лицом некрасивым и гениальным, не говорит, а бормочет и то смотрит так серьезно и глубоко, что жутко делается, а то улыбается прекрасной кроткой улыбкой. С Вяч<еславом> она познакомилась всего месяц назад на его лекции и сейчас же захотела лепить. Мне кажется лепка для нее метод особого художнического узнавания людей. <…>
498. Е.Н.Трубецкой — В.Ф.Эрну[1511] <б.д., весна 1914?] Дорогой Владимир Францевич, Получил Ваше письмо и имел еще разговор с Г.И.Челпановым. от него узнал довольно неприятную вещь. Именно, Правление Университета в целях экономии требует, чтобы авторы печатаемых трудов представляли целиком рукописи, дабы типография заранее определяла сколько листов приблизительно, выйдет в печати. На такое число листов и дается разрешение каждому автору. Что же выйдет сверх сего, то он печатает уже за свой счет или получает новое разрешение. Повидимому, для печатания требуется кроме того и благоприятное заключение профессоров-специалистов данной кафедры в факультете. Словом, есть затруднения не для Вас лично, а для всех авторов. Мой совет — не обращать на это внимания и пытаться войти в соглашение. Челпанов мне говорил, что в типографию (если профессор-специалист на это согласен) можно представить и неполную рукопись. Допустим даже, что Вам дано разрешение напечатать часть: если труд выйдет больше, возможна приплата со стороны "Пути". Обо всем этом я доложил "Пути" вместе с Вашей просьбой. Мы все присоединяемся к ней, тем более единодушно, что мы должны считаться с возможностью отказа напечатать за счет Университета Ваш труд[1512]. Надеюсь, что Вам был переслан мой первый том о Соловьеве с моей подписью. Второй выйдет вскоре после Пасхи и будет Вам выслан. Сердечно Вам преданный Кн. Е.Трубецкой "Непрактичность" советов Лопатина не должна Вас смущать: он в делах практических понимает столько же, сколько Вы — в жителях Марса. 499. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <14.05.1914. Москва — Тифлис>
14 мая 1914.
<…> Я ужасно занят, гораздо больше, чем мог ожидать. Каждый день хожу в типографию, уговариваю и убеждаю, каждый день правлю массу корректуры. Дело идет, но с трудностями, и мне каждую минуту нужно их устранять. Надежда, что выпущу книгу[1513] к сроку, у меня полная, и все же зевать не приходится, ибо от одного пропущенного дня могут рухнуть все мои замыслы. Виделся с Лопатиным на днях и много говорил с ним. Он определенно заявил, что защита моей диссертации раньше октября-ноября устроить никак нельзя, потому что в сентябре будет защита дисертации Аскольдова. Когда я ему указал, что для меня это создаст большие и непредвиденные затруднения, что сам он мне совсем иное говорил в январе (тогда мы решили устроить защиту до 1-го октября, чтобы успеть ходатайствовать о командировке), он мне предложил то, что меня вполне успокоило, а именно, подать прошение о командировке теперь же при подаче диссертации. Он самым энергичным образом поддержит мое ходатайство и тогда можно рассчитывать с большой уверенностью на командировку в этом же году[1514]. Потом я виделся с Челпановым, который сказал, что со своей стороны он с удовольствием присоединится к Лопатину и кроме того уверил меня, что после защиты диссертации мне совсем легко будет получить кафедру в Киеве, Харькове или Одессе. Теперь у меня, значит, забота, во-первых нигде не пропустить сроков, во-вторых сделать все по форме. Сколько я знаю, заседание факультета (момент, когда я должен подать диссертацию) будет всего лишь в последних числах мая, и значит надежда моя быстро выбраться из Москвы пропадает <…>
500. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <17.05.1914. Москва — Тифлис>
17 мая 1914
<…> Завтра еду в Посад на защиту диссертации Павлуши <…> Диссертацию мою набрали и сверстали всю. Теперь дней через пять она выйдет в свет. Заседание факультета будет все лишь 31 мая, и, значит, раньше 1 июня я никак не смогу выехать <…> Я в экстазе от мысли переводить Цонвивио. Вяч<еслав> вчера начал переводить первую канцону мастерски и удивительно, и мы с ним вполне разобрались во всех ее тонкостях[1515] <…>
501. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <21.05.1914. ? Москва — Тифлис>
21 мая
<…> Сфотографировать Голубкину я не смогу. Она не выносит фотографии. Начала она с меня лепить этюд для большой своей работы. В первый сеанс почти все было готово, и что-то значительное, Голубкинское стало проступать в глине. Во второй сеанс она решила переменить ракурс, переместила всю глину с профиля на троис эуартиерс — вдруг потеряла «нить». Билась, билась, ничего не вышло. В сердцах сорвала всю глину с «мольберта» (если можно мольбертом назвать какие-то циклопические сооружения из неструганного дерева) и начала снова. Но работа ей не далась, и напасть на свой собственный след она уже не могла. Так что пока что ничего не вышло. Но зато, во-первых, я осмотрел все ее вещи (что удается далеко не всем), во-вторых, мы хорошо поговорили с ней и внутренно подружились, в-третьих, мог долго наблюдать ее «в работе», когда она вдохновенно «кидалась» глиной в мольберт и кроме того видел несколько мгновений, став за ее спиной, когда она «подправляла» свою работу, чудесную сверхъестественную зиждительность ее пальцев. Все впечатления очень сильные <…>
502. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <21.05.1914. Москва — Тифлис>
21 мая 1914 г.
<…> Третьего дня я собрался ехать в Посад. Вяч<еслав> захотел вместе со мной. Мы отправились вместе и вышло очень хорошо. Хотя Павлуша ругался, что мы приехали на его позор[1516], но все же внутренне был доволен. Вместо позора вышло «прославление». Оппоненты вместо критики рассыпались в похвалах. Один из них (Глаголев), старый профессор так и сказал прямо: когда 10-летний брамин встречается с 100-летним кшатрием, то первый является учителем, а второй учеником. Павлуша — брамин[1517], а он, Глаголев, даже не кшатрий, а вайшья[1518] [?]. Ректор сказал, что с книгой Павлуши Совет Академии переживает затруднение. С одной стороны ему следовало бы дать не магистра, а доктора (но это по их законам нельзя), с другой стороны давать ему степень несколько зазорно: своей книгой он совершенно опрокидывает академическую науку. Павлуша в возражениях своих был ужасно хорош: тих, сдержан, добр, и говорил так, как будто это был не торжественный диспут, а простой интимный разговор. Между прочим: специально на диспут приехал из Москвы Антоний (Донской)[1519] и не переночевав уехал. Я был радостно потрясен, увидев его старческую величественную и прекрасную фигуру. После диспута был традиционно обязательный ужин (стоивший Павлуше около 200 р.). Здесь говорилось много хвалебных речей. Сказал маленькое слово и Вячеслав. Анна Михайловна[1520] в иные моменты сияла от счастья <…>
503. В.Ф.Эрн — А.В.Ельчанинову <24.05.1914. Москва — Тифлис?]
<…> Когда пришло твое письмо, в Москве был разъезд во всем разгаре. Герцык с Бердяевыми и с Гриневич «рассыпались» в начале апреля. Поэтому, несмотря на все мое желание быть тебе полезным по поводу твоих педагогических десидери, мне удалось заявить только в одном месте, тем более, что твое письмо пришло в тот момент, когда я уже начал укладывать чемоданы. Накануне отъезда Гершензон, желая почтить мое удаление из Москвы, а также близкое исчезновение Булгакова, собрал маленький соирeе, на который собрались: Вяч. Иванов с семьей, Булгаков, Шестов, влюбленный в Вячеслава[1521], художница Кругликова которая в этот вечер очень искусно резала со всех присутствующих силуеты[1522], позже пришла г-жа Орлова[1523], родственница С.А.Котляревского. Вот в этой компании я рассказал к слову о твоих «предположениях»[1524], но увы эта компания была чрезвычайно не педагогическая! Булгаков с живым интересом расспрашивал о тебе, но не о деле. Жаль, что Орлова пришла после того, как я уже на эту тему переговорил: она занимается, сколько я знаю, педагогиею и, кажется, богата; по крайней мере Гершензон живет в ее доме, и домов у Орловых несколько. Во всяком случае твоего
