было хорошо. Она очень просила нас заходить. Вчера целый день был проливной дождь. Я сидел дома, писал статью для журнала и думал, что никто не придет. Вдруг звонок. Пришел Александр Яковлевич[542]. Только что стал уходить он, вдруг новый звонок. Пришла Валя[543]. Я очень ей обрадовался, потому что у меня все еще не прошел неприятный осадок от того разговора с Мишей. Она просидела часа полтора, и мы очень хорошо с ней говорили. Она изумительно была ясной, простой и доброй. Скоро горечь та пропала совсем. Слава Богу! Ее отношение ко мне слишком прочно, и того отдаления, которое произошло у меня с Люсей[544] и Павлушей[545], у нас наверное не будет. Я ужасно радуюсь за тебя, что придется познакомиться с Валей. Ты будешь отдыхать на ее лице и наверное глубоко полюбишь ее. Когда она спрашивает что-нибудь о тебе, она говорит с затаенной любовью. <… /> Все готово уже для твоего приезда. <… />
107. Н.А.Бердяев — Вяч. Иванову[546] <1908 ? Москва — СПб>
Москва, Мясницкая,
Кривоколенный пер., д. Микини
17 марта
Дорогой и милый Вячеслав Иванович!
Очень живо вспоминаю я башню[547] и милых ее обитателей, и наши с Вами разговоры до 4 ч<асов /> ночи, огромное между нами сближение, а минутами страстное расхождение. Все это время силюсь я осмыслить наше общение и хочу довести до ясности степень нашей близости. Не должно ведь быть кажущейся общности веры, не должно быть двухсмысленности в религиозном сближении. Я ведь люблю Вас, Вячеслав Иванович, и потому воля моя устремлена к Вам. Я хочу религиозной близости с Вами и этим уже очень многое дано. И чем сильнее устремление моей воли к Вам, тем сильнее хочу я знать, знать не внешне и формально, а внутренно и материально, какая Ваша последняя святыня, не экзотерическая и не разложимая уже никаким оккультным объяснением. Я знаю и чувствую, что в Вас есть глубокая, подлинная мистическая жизнь, очень ценная, для религиозного творчества плодоносная. И все же остается вопрос коренной, вопрос единственный: оккультное ли истолкование христианства или христианское истолкование оккультности, Христос ли подчинен оккультизму или оккультизм подчинен Христу? Абсолютно ли отношение к Христу или оно подчинено чему-то иному, чуждому моему непосредственному, мистическому чувству Христа, т.е. подчинено оккультности, возвышающейся над Христом и Христа унижающей? На этот вопрос почти невозможно ответить словесно, ответ может быть дан лишь в религиозном и мистическом опыте. Я знаю, что может быть христианский оккультизм, знаю также, что лично Ваша мистика христианская. И все-таки: один отречется от Христа во имя оккультного, другой отречется от оккультности во имя Христа. Отношение к Христу может быть лишь исключительным и нетерпимым, это любовь абсолютная и ревнивая. Все эти вопросы я ставлю не потому, что я такой «православный» и такой «правый» и боюсь дерзновения. Я человек большой свободы духа и сама моя «православность» и «правость» есть дерзновение. Не боюсь я никакого нового творчества, ни дерзости новых путей. Всего больше я жду от нарождения какой-то новой любви. Но к Христу должно быть отношение консервативное. И должно быть консервативное отношение к умершим через Христа.
Существует в мире таинственное умерших, живых и рождающихся, связанное консервативно, и единственный глава этого общества, источник жизни и любви — Христос, конкретный, реальный и единственный. Должно быть дерзновение во Христе, небывалое дерзновение и вне Христа неведомое. Но для этого мы должны пройти какой-то путь аскезы, путь отречения от многого. Я не готов еще для самого главного и боюсь, что слишком многиееще не готовы. Дерзость против Христа и вне уже изжита, «против» и «вне», нужно быть скромнее. А известного рода «правость» сейчас может оказаться очень «левой» и радикальной. Для меня, непокорного кшатрия[548], нов и желанен опыт богопокорности. Я не благочестивый человек и не боюсь соблазна благочестия. О Вас же я себя спрашиваю, что для Вас главное и первое, мистика или религия, религией ли просветляется мистика или мистикой религия? Это старый наш спор, но теперь он вступил в новый фазис.
Для меня мистика, с одной стороны, есть стихия, таинственная среда, с другой, метод и особый путь, но никогда мистика не есть цель и источник света. Мистика сама по себе не ориентирует человека в бытии, она не есть спасение. Религия есть свет и спасение. И я все боюсь, что Вас соблазняет автономная, самодовлеющая мистика, слишком господствует у Вас мистика над религией. Я знаю, что в истории мистика играла творческую религиозную роль и спасала религиозную жизнь от омертвения и высыхания, от косности и реакционности. И никак без живой, творческой мистики мы не перейдем к новой, возрожденной религиозной жизни. Но такая мистика должна имманентно заключать в себе религиозный свет, в мистической стихии должен уже пребывать Логос, мистический опыт должен быть в магическом кругу таинственного общества Христова. Я знаю, что Вы со мной согласитесь, помню, что мы доходили почти до полного согласия, но тут вся суть в опытном переживании. И я не совсем еще знаю, вполне ли мы тождественно переживаем отношение между мистикой и религией, между оккультизмом и христианством, вполне ли схож нашмолитвенный опыт, т.е. интимнейшее, неизреченное отношение к Богу. А я ищу сходства и тождества наших религиозных переживаний. Быть может, я еще буду бороться с Вами, буду многому противиться в Вас, но ведь настоящее общение и должно быть таким. Взаимное противление может быть творческим. И наш спор Востока и Запада поможет их соединению, а не разделению. А что меня страшит, так это то, что так мало людей религиозно и мистически живых и творческих. Религия Кн. Е.Трубецкого также мало меня утешает, как и мистика А.Белого.
Передайте от меня сердечный привет Марье Михайловне[549] и горячую благодарность за все заботы обо мне. Мне было очень хорошо на башне, и я всех ее обитателей вспоминаю с любовью и чувством родства. Нежный привет Вере[550] от меня и Лидии Юдифовне. Когда же приедет в Москву мой любимый друг Евгения Казимировна[551]? Передайте, что очень ее жду и очень чувствую ее отсутствие. Привет и ей, и Вам от Л<идии /> Ю<дифовны />. Очень крепко целую Вас и люблю.
Христос с Вами, Вячеслав Иванович.
Ваш Николай Бердяев
108. Е.Н.Трубецкой — Д.В.Философову[552] < 4.11. 1908. Москва — СПб>
Многоуважаемый Дмитрий Владимирович,
Очень благодарен за интересную статью[553], которую уже сдал в печать и спешу ответить на Ваше письмо. Никакого недовольства Вашим сотрудничествоми в «Московском Еженедельнике» не было и нет, напротив, я очень пожалел, когда мне показалось, что Вы это сотрудничество прекратили.
В разговоре с М.М.Федоровым я говорил лишь по поводу одной статьи (не помню заглавия), за которую я сетовал и на «Слово» и на Вас. На «Слово» потому, что этой газете обвинять меня, Булгакова и Бердяева в «реакционерстве» значит ставить себя в положение унтерофицерской вдовы; печатать подобные вещи для «Слова», значит просто напросто отказаться от своей физиономии и впадать в совершенно непростительную бесхарактерность.
Что же касается Вас, то зная Вас по Вашей литературной деятельности иначе, я прочел эту статью с известным чувством душевной боли не потому, что она меня касается, а потому, что видеть Вашу подпись под статьей эсдековско-трудовического типа было для меня большим разочароваием[554]. Нападки на меня с точки зрения политической благонадежности слева, применение политической точки зрения как критерия к области религии, Боже мой, как это банально! Неужели Вы этого не чувствуете. Я уже не говорю о том, что никто не давал Вам оснований смешивать в одну кучу меня, Булгакова и Бердяева, людей, стоящих на весьма различных точках зрения, — под именем «церковно-обновленцев» (точка зрения Булгакова православная, моя же — вневероисповедная). Это — просто литературная небрежность от спешности, которая бывает у пишущих в ежедневных газетах. От души приветствую, что Вас от ежедневных газет стошнило. Но вот, что меня удивило: когда Вы обвиняли нас в реакционерстве, как Вы могли не подумать, что не Вам это говорить, и не нам слушать! Во время освободительной борьбы где были Вы и где были мы? Давно ли Вы вернулись в Россию? Неужели Вы не чувствуете, что относительно людей, вынесших освободительную борьбу на своих плечах, следовало бы выражаться осторожнее?
Не могу не указать и на невероятные поспешности Ваших обообщений, например, сопоставление православной «метафизики» с самодержавием. Меня лично это не задевает, так как родись я католиком или протестантом, я бы не перешел в православие, как и теперь не перехожу из православия в католицизм или протестантство. Но тут меня интересует легкость Вашего отношения к существу дела. Скажите на милость, чем кроме Филиоэуе православная метафизика отличается от католической? Рискнете ли Вы сделать попытку доказать, что самодержавие коренится в этом? На днях я слышал упрек Вам и Д.С.Мережковскому, что Вы «олитературили» христианство; я же лично боюсь другого, что Вы его «огазечиваете».
Простите такую откровенность; но, во-первых, Вы ееш сами вызвали, а во-вторых, такое отношение к «эмпирическому характеру» Вашей деятельности обусловливается единственно высоким мнением о ее «умосозерцательном характере». Если бы Ваша статья принадлежала человеку, от которого я не ждал многого, я бы прошел мимо нее без внимания. А кроме того, этот разговор с глазу на глаз объясняется и нежеланием выступать против Вас в печати; но в споры о политической моей благонадежности перед побликой не вступал и вступать не желаю. Крепко жму Вашу руку
Ваш кн. Е.Трубецкой.
109. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[555] <12.12.1908. Москва — Симбирск>
Москва, 12 декабря 1908 г.
Вы исчезли из Москвы внезапно, очевидно, невтерпеж стало, и нет от Вас известий. А мы здесь кошмаримся помаленьку и пережили еще кошмар мережковщины, который — внутренно и для большинства, м<ожет /> б<ыть />, и незаметно, стоил мне кое-чего, но, молитвами святых угодников, пока пронесло сравнительно благополучно. Заседание о Лермонтове было страстное[556]: досталось и Лермонтову[557], и всем и всему (хотя и не соблазнительно было по существу), но самое-то <неприятное?] — это вывезенная из Парижа невыносимая демагогия манеры Св<енцицк />ого, но без его внешнего темперамента[558]. Была схватка — полуличная — с кн. Трубецким. Был неприятный выпад Белого, который в их бытность вообще страшно омережковился и повернулся как-то не примиряющей, скорее непримиримой своей стороной, которую хотелось преуменьшить, и тоже была демагогия. Вообще впечатление от вечера было невыносимо отвратительное. Кроме того, они выступали еще несколько раз, но как-то шумно и несколько скандально, так что и сами смущены[559].
Наконец, в доме М.К.Морозовой в «кружке философском» мы имели некий бой[560], причем, «православные»
