что кафедра по-прежнему пустует. Между тем весною я слышал от Г.И.Челпанова[688], что декан[689] ведет переговоры с какими-то византинистами и, стало быть, вопрос устраивается. Раз нет, надо употребить все усилия, чтобы заполучить эту кафедру в свои руки. О себе скажу так, что, конечно, я с радостью взял бы ее, если бы мне предложили. Но я до такой степени уверен, что не предложат (и главное, исходя из этой уверенности, и не предпринимаю никаких шагов), что лучше обо мне и не ворошить вопроса. Вас же это прямо идеально устраивает, иначе Вам в университете Московском, вероятно, и не устроиться, и хотя трудности и с Вами велики, но в ином роде, чем со мною: Вы — своего факультета, и пока еще не вызываете против себя такой озлобленности (конечно принципиальной), как я. Но трудность, кроме Вашей академической незрелости в том, что по понятиям историков, не только с Виппером[690], но даже и Виноградовым[691] во главе, на эту кфедру нужно историка в их смысле, то есть или такого, который бы исследовал связь свиноводства с реформацией, или же политическую историю католицизма. Для нас же история церкви, конечно, совпадает с внутренней ее историей,— догмы, жизни и т.д. Но, с другой стороны, одно время предполагалась кафедру эту поручить С.Н.Трубецкому, коего Вы ученик и в некотором роде школьник (в смысле школы, а не школьничества). Практически же надлежит действовать так. Я думаю, что Г.К.Челпанов, сочувствующий моему стремлению, поддержит и Ваше для этой именно кафедры, хотя распинаться за Вас он не будет. Во всяком случае, как человек трезвый, знающий превосходно дела и дрязги факультета и в нем действительно влиятельный, он даст оценку положения и, может быть, практический совет; и лишь имея его заручку, можно продолжать это дело. С ним же может поговорить Н.А.Бердяев, которому он выскажет откровенно свое мнение и сделает оценку положения, возможно ли заполучить эту кафедру и кому легче, мне или Вам (хотя, повторяю, для меня здесь нет никакого вопроса). Кроме того, через того же Н.А. можно спросить мнение М.О.Гершензона, который в прошлом году делал для меня нужные справки и давал совершенно верную оценку положения дел (а также и обещаний Котляревского). В заключение скажу, что как не желал бы я чтобы Вы устроились, но веры в это имею очень мало и Вам увлекаться не советую, — в прошлом году я дорого поплатился за свое легковерие, — впрочем, тогда во мне поддерживал эту надежду Новгородцев. Рад, что В.А.Тернавцев прочел блестящий доклад. Н.А.Бердяев сообщил мне, будто в совет Общества Григорием Алексеевичем вводится Астров. Неужели это правда? Меня это крайне огорчило[692]. Впрочем, вам там виднее. Жаль, что слабы были прения. Мы благополучны. Обнимаю Вас. О всем, происхоящем с кафедрой, уведомляйте.
Волжский писал М.А.Новоселову, что его опять постигла неудача на экзамене. Больно думать о нем! Ваш
147. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <15.12.1909. Москва — Тифлис>
Москва, 15 декабря 1909 г.
<…> Устал, конечно, от экзамена, который благополучно свалился с моих плеч. Пришлось ожидать ужасно долго. Ты только подумай, я ждал 3 с половиной часа! Я пил неимоверное количество чая, разговаривал с кем только можно, наконец разболелась голова и наступила полная апатия! Только тогда появился Лев Михайлович[693] и позвал меня на допрос о Спинозе, Лейбнице и Платоне. Я говорил совершенно механически, без всякого одушевления; просто выкладывал все, что нужно. Вялые вопросы Лопатина меня не оживили и хотя они, видимо, остались довольны, но сам я остался экзаменом очень мало доволен. Это какая-то профанация! Мечтаю скорее сдать все, что осталось, и больше никогда в жизни не переживать этого глупого состояния! <…>
148. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[694] <22.12.1909. Москва — Москва>
Моя дорогая, родная и хорошая
Пишу тебе рано утром, пока никто не вставал, и пошлю так, что никто не узнает, через масажиста. Вот уже третий день, что я лежу: повредил себе ногу гораздо сильнее,чем предполагал: не только ходить не могу, но вчера ещеш шедва мог ступить на ногу: возможно, что порваны связки.
О тебе имею известия через Елену Кирилловну[695], слава Богу, недурные; но тоскую ужасно без тебя. Поврежденье моей ноги также связано с тобой: я бежал стремглав в редакцию, чтобы там уединиться и оттуда написать тебе письмо, и растянулся на тротуаре так, что сам потом не мог подняться из-за подвернутой ноги. Поднимал меня извозчик.
Хорошо еще, что это случилось, когда видеться мы все равно не можем. Лежанье предрасполагает к усердной работе над Соловьевым. Он двигается хорошо! Но больно, обидно и тоскливо тебя не видеть. Когда можно будет, извести, изменив почерк на конверте. Я к Рождеству надеюсь выходить, если массажист не обманывает.
Боборыкина[696] в Среду секли вчетвером: я, Бердяев, Хвостов, Лопатин. Он почти ничего не был в состоянии ответить. Высекли так больно, что среди речи Лопатина он ушел со скандалом, не дослушав. Подобного не было с основания Псих<ологического> Общества[697] Ну прощай, моя радость ненаглядная, дорогое мое сокровище. Ах, как хочется тебя видеть. Целую крепко.
149. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[698] <24.12.1909.Корeиз — Симбирск>
24 декабря 1909 г. Кореиз
Милый Александр Сергеевич!
Поздравляем Вас с праздником Рождества Христова. Да пошлет родившийся в Вифлееме Господь мир в Вашу душу! Слышал от М<ихаила> А<лександровича>[699] о Вашей новой неудаче и скорблю о Вас. Дай Вам Бог сил и бодрости справиться и как-нибудь выкарабкаться. За все это время ничего ни от Вас, ни о Вас не имел, кроме этого коротенького известия и истолковывал это в том смысле, что Вам не до писем.
Мы живем, пока Бог грехам терпит. Время и сила низости Карамазовской помогли пережить наше горе, давшее испытать много и благодати Божией, оставляющей однако, ее недостойных и отвращающейся от одебелевших сердцем. В сегодняшнюю Христову ночь будем впервые вспоминать о рождении от нас ушедшего.
Мы несколько раз уже собирались уезжать отсюда, но всякий раз удерживал тихий зов могилы. Теперь определили отъезд на 2-е января, так что с 4-го будем в Москве, и начнется мой беличий бег. Эрн сдает экзамены в Москве, дела его, очевидно, сносны. О здоровье М<ихаила> А<лександрови>ча знаю лишь из его писем. Если можете, дайте знать о себе сюда или в Москву по прежнему адресу. Христос с Вами!
Обнимаю Вас крепко. Если нужны какие-либо справки, хождения и подобное, пишите без стеснения.
Ваш С.Булгаков
1910 год
150. А.В.Ельчанинов. Дневник[700] 01.1910. Сeргиeв Посад>
На все доводы он <Флоренский> говорит одно: «Я хочу настоящей любви; я понимаю жизнь только вместе; без «вместе» я не хочу и спасения; я не бунтую, не протестую, а просто не имею вкуса ни к жизни, ни к спасению своей души — пока я один. Если меня будут спасать, я не стану протестовать, но сам не хочу. Ты говоришь о старце; я советовался много раз, и всякий раз мне говорили: подожди, перетерпи, это пройдет; я жду — может быть это действительно самое лучшее».
151. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[701] <21.01.1910. Москва — Тифлис>
Милая, дорогая и любимая моя девочка! Только что опустил открытки мамочке, в которых изложил все интересные и для тебя сведения о Домночке. Что касается меня, то я еду самым обыкновенным образом. Единственная особенность этого моего путешествия заключается в том, что я решил дорогой заниматься. Напившись утром молока и закусив пирожками, я преспокойно погрузился в чтение взятых в корзинку книг — получилось недурно — сразу два зайца — и дорога проходит незаметнее, и экзаменационные карманы пополняются. Пожалуйста, ты напиши мне немедленно письмо, чтобы я, приехав в Москву, сразу мог иметь о тебе весточку. Как твоя спинка? Тысячу раз целую твои ручки и ножки, а также ручки и ножки нашей дорогой девочки. Горячо и нежно обнимаю твою чудную абиссинскую фигурку. Привет всем. Христос с тобой! Всем сердцем твой Володя.
152. А.В.Ельчанинов. Дневник[702] <25.01.1910. Сергиев Посад>
I/25
Сегодня как будто прояснело. Пришел к нему — он один, пишет. Вид светлый, тихий.
— Смотри-ка: я Антонию[703] письмо пишу. Почти уже написал.
Я было не поверил.
— И не только Антонию; вот еще одно — совсем готово. И кому?! Девице!! Только, Антонию я еще может быть не пошлю. Ты сам посуди — что он может помочь, а что я написал — все-таки польза — объективация. <…> Разговор на этом оборвался и начался снова по поводу еп. Гавриила[704]. Вчера он служил у нас литургию, и я был поражен той торжественностью и значительностью, с которой он провел ее. Я спросил об этом Павла.
— Ты ведь знаешь мое мнение о нем, — с неудовольствием начал он. — Все это звучит фальшью и театральностью. Он произносит слово, и чувсвуется, что тон, дикция придуманы, и что он смотрит, какое это производит впечатление. Весьма возможно, что объекивно все это воспринимается иначе, но я его знаю и не могу освободиться от этого чувства. Он хорошо знает богослужение, любит его, но эта чинность и выделанность — не православное дело. В тебе сказывается западник, а нам наоборот мило, когда служба идет так, как она идет везде в России, спотыкаясь, некрасиво и т.д.; мы любим рабий зрак, а ты хочешь, чтобы даже лохмотья были не настоящие, а подшитые на подкладке. Это — евангельское, а не только православное. Почему Христос так любил общество блудниц, мытарей; ведь нужно представить, что это были настоящие блудницы, которые ссорились, вели неприличные разговоры, бранились, а Христос все же предпочитал их обществу фарисеев. Ты подумай, почему сказано: «сила Божия в немощи совершается». Ведь немощь не только слабость, какая-нибудь оэтическая болезнь вроде чахотки, а греховность, скверность. Христос был с грешными не только потому, что они больше нуждались, а потому что ему приятнее было с ними, он любил их за простоту, смирение.
153. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[705] <25.01.1910. Москва — Тифлис>
25 января 1910 г.
Москва, Моховая, д. кн. Хилковой, кв. 18
Моя милая, моя золотая, моя любимая девочка! Я еще полуустроившись сажусь за письмо к тебе. Вчера, вставши и напившись чаю, искал очень недолго и остановился на второй комнате. Местоположение прекрасное. Румянцевская библиотека — вис а вис, не более 60 шагов, Так же близко старинная небольшая прелестная церковка. Это меня радует. Близость и уютность этой церкви позволит мне удовлетворить мою всегдашнюю потребность ходить к вечерней. Остановка трамвая у самого дома. № 24 довозит до 1-ого Зачатьевского. № 23, 24 везут прямо к Бердяеву.
