Распутине и выглядит по-моему плохо, постарел, похудел. Мамонов его шлет на месяц в Крым. Остальные по-прежнему. Целую Вас.
Пишите о своих делах. Ваш С.Б.
186. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <19.04.1910. Москва — Тифлис>
19 апреля 1910 г.
<…> Меня радует, что уже 19-е, и какие-нибудь недели отделяют меня от радостного мига соединения с тобой. И эти недели будут полны такой кипучей работой, что для меня время будет лететь незаметно. Да оно и летит! Мне кажется, что все эти последние месяцы я мчусь в каком-то экспрессе и пролетаю жизнь в какой-то головокружительной стремительности. Впечатления яркие и так быстро сменяются одни другими. У нас пасхальные дни великолепны <…> Заутреню был с Ольгушей и Надей в Девичьем монастыре. На другой день пошли в монастырь. Все зелено, тепло, тепло. Чистая лазурь, изумительные облака. Ты знаешь, как красив монастырь. Я забыл о существовании всего мира. В дремотном состоянии упивался солнцем .
<…> Пошел к Г<ригорию> А<лексеевичу> и не застал дома, от него к С<ергею> Н<иколаевичу> — тоже безрезультатно. Пришел домой и лег. Представь, хозяева-то какие добрые! Я ничего себе не покупал. Прихожу и вижу у себя в комнате: чистая скатерть и кулич, крашеные яйца. Очень даже кстати! Вот что значит Москва! У меня в кармане четвертак, а вечером гости. Пригласил Валера с сестрами, Надю и Ольгушу. Но пришел еще Вася и пришла Ольга Ивановна Зарубина. Был один чай, но вечер прошел великолепно. Валер (для которого собственно вечер был устроен) был в ударе, смешил публику и наконец… запел. О ужас! Но из ужаса родилась приятная неожиданность. Валер своим «порывом» заразил О.И., которая вдруг стала петь. У ней очень приятный голос, прекрасный слух, никакой школы, очень хорошая дикция. Народные песни, малороссийские у ней выходили великолепно. Валер в заключение воспроизвел Вяльцеву артистически! Он так нежно скандировал, так томно закрывал глаза и откидывал голову—что вызвал общий восторг <…ш>
187. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <20.04.1910. Москва — Тифлис>
20 апреля 1910 г.
<…ш> А у нас какие чудные дни! Я выставил окошко и теперь блаженствую: чистый воздух, солнце, тепло. Кричат мои любимые петухи, распевают птицы и гудит город звоном и шумом.
<…ш> Между прочим, «Филадельфий» говорил, что вряд ли тебе с Иринкой будет хорошо жить в Москве на будущий год. Он говорил, что совсем другое — жить под Москвой <…ш> и указывал, как на хорошее здоровое место Лосиноостровскую.Там великолепный лес и прекрасные зимние дачи. Этопервая станция от Москвы по Архангельской ж.д. Я, конечно, обо всем этом буду говорить с Титовым <…ш>
188. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <24.04.1910. Москва — Тифлис>
24 апреля 1910 г.
<…ш> Представь, я сегодня получил великолепнейший подарок. Можно сказать, в первый разв жизни такой получил. Евгения Юдифовна (она ведь очень недюженный скуьптур— Паолош Трубецкой, увидев ее работу в Париже, в ее отсутствии сказал: эуеста сигнора ча таленте[790]. А он очень строг) прислала мне сработанную ею самою копию с чудеснейшей средневековой Мадонны. Я просто не могу насмотреться: так хорошо! <…ш>
189. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <2.05.1910. Москва — Тифлис>
2 мая 1910 г.
<…ш> Я был вчера у Титова <…ш> В почках моих ухудшение — больше белка. Еще припухлость лица. В общем же, если принять во внимание экзамены и пр., мое состояние «ничего». Во всяком случае не то, что в прошлом году[791]<…ш>
190. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <5.05.1910. Москва — Тифлис>
5 мая 1910г.
<…ш> Я согласен: материя не подходит. Это не комильфотно, не кавалерственно. Но позвольте дать «сдачу». Вы находите лучшим: зонтик плюс сумку? Меня этот плюс смущает. Может быть, зонтик и сумку плюс чайный сервиз? М<ожет> б<ыть> зонтик, сумка, чайный сервиз плюс дюжину полотенец? Не находите ли Вы, моя прелестная супруга, что подарок по самой идее своей един. Вся энергия желающего подарить что-нибудь должна непременно сосредоточиться на чем-нибудь одном. И в этом должна быть сосредоточена самая мысль подарка? Дарить два, а не одно, при кавалерственности, которую Вы хотите соблюсти — совершенно нельзя. Всякое прибавление к единому будет звучать «довеском»![792]<…ш>
191. С.Н.Булгаков — А.С.Глинка[793] <5.05.1910. Москва — Симбирск>
Дорогой Алексндр Сергеевич!
Большое письмо Ваше получил ичень было от него больно. Ответ на него откладываю до Крыма (куда уезжаю 10-го), а сейчас извещаю Вас, что только что написал Анне Григорьевне, относительно изданий писем к Федору Михайловичу. Сообщаю о Вашем согласии и адрес. днако, перечитывая ее письмо, еще раз прихожу к заключению о том, как мало надежды на ее посулы. Ваш адрес ей сообщил, ее адрес: СПБ, Преображенская, 40. Сегодня поучил Ваше письмо для Рачинского. По этому делу еще нет движения, потому чтло не было еще редакционного собрания, но будет перед отъездом. К осени выяснится.
О всем остальном буду писать позже.
Целую Вас. Да хранит вас Бог! Ваш С.Б.
192. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[794] <9.05.1910. Москва — Тифлис>
9 мая 1910 г.
<…ш> Завтра у меня лекции. Одну я вчера уже закончил, а другую нужно кончить завтра утром. Я ужасно устал, потому что работать пришлось сгущенно. Не знаю поэтому во сколько дней я успею сораться и ликвидироваться. Для летней работы (которая будет кормить нас осенью) я должен непременно прочесть в Румянцевском три рукописи Сковороды. Я думаю, что в 2-3 дня я справлюсь и таким образом выеду 13-14-го.
<…ш> Меня прервали. Сейчас я только что с лекций. Спешу отправить письмо и птому в трех словах: лекции сошли великолепно. поздравляю тебя с приват-доцентурой <…ш> Я неимоверно устал и напишу тебе завтра. Раньше 14-го не выеду, потому что дела в факультете. Но и позже не выеду.
Итак, я свободен и передо мной лето <…ш>
193. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[795]<10.05.1910.Москва — Симбирск>
Дорогой Александр Сергеевич,
Ваша рукопись и письмо переданы Григорию Аексеевичу, он будет заниматься летом, и раньше осени не следует ждать результатов, хотя не невозможно и раньше. Насчет переводов я получи Ваше письмо слишком поздно, чтобы мог повидать Сабашникова, тем более, что он в Крыму был. Буду об этом памятовать и думать. Сегодня едем в Крым, адрес прежний (Кореиз). Адрес Григория Алексеевича: Кудрино, д. Найденова.
Целую Вас. Напишу из Крыма. Господь с Вами.
194. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <11.05.1910. Москва — Тифлис>
11 мая 1910 г.
<…ш> Я как в тисках. И свободен и не свободен. Можно сказать, почетное заключение! После лекций сейчас же Лопатин с Челпанчиком в один голос сказали: дайте нам Вашу лекцию для юбилейного номера «Вопросы Философии и Психологии». Я конечно с радостью согласился. Лопатин взял мою рукопись исам, оставив экзамены, свез в редакцию, дал распоряжение немедленно набрать. Но это значит, я на 2-3 дня связан! Это прекрасно. я очень ценю их расположение ко мне. Это радостно и почетно видеть как старики, заслуженные старики, обнимают юнца… Но я ведь так бесконечно хочу ехать <…ш>
Сегодня ко мне ворвался Рачинский. «Вы понимаете? Вы понимаете?» Ничего не понимаю. «Да Вы не понимаете, какой Вам почет. Вы стену пробили! Ваша лекция сдана в набор! Ведь это же юбилейный! Ах, он ничего не понимает. Вы мальчишка, а они Вас сами посадили рядом с собой! Так в свое время с Трубецким не обращались!» Дядя Гриша меня поздравлял, обнимал, вообще проявил бурную радость за меня. Он приехал прямо из редакции «Вопросов Ф<илософии> и П<сихологии>» под свежим впечатлением того, что там говорилось обо мне. Значит успех! Успех не среди толпы, а среди избранных. Но и студенты остались довольны. Честолюбие твое может быть удовлетворено. Лопатин вчера говорил много приятных вещей. И талантливо, и свежо, и оригинально, и ярко, и необыкновенная ясность мысли, и пр., и пр. Я пишу немного, потому что страшно устал. Ты пойми, что это ведь одна моя мысль, притом писанная в состоянии крайней слабости и утомления <…ш>
195. С.Н.Булгаков — А.С.Глинка[796] <6.06.1910.Кореиз — Симбирск>
6 июня 1910 г. Крым, Кореиз,
Милый Александр Сергеевич!
Целую вечность не писал Вам, хотя последние Ваши письма произвели на меня очень сильное впечатление. Но может быть именно сознание бессилия помочь Вам духовно и практически и чувство собственной вялости и слабости, всегда мне присущее, удерживали. О ваших делах, о судьбе рукописи и пр<очем>, не имею никаких известий с самого отъезда из Москвы да и не жду теперь ничего. Сабашникова здесь не видел, а письмо Ваше получил слишком поздно, чтобы сделать что-нибудь для приискания перевода для Ольги Федоровны[797]. Но об этом памятую и не теряю надежды найти, но только со временем. Как-то Вы выносите свою судьбу? И как здоровье? Я последнее время разговаривал о Ваших практических делах с Франком, которого видал по поводу дел издательства. Сам он выглядит как и прежде, замкнут и сдержан. Сюда я не получаю ни от кого никаких известий. Здесь у нас сравнительно благополучно, дети хворают, но не страшно. Елена Ивановна лечится. Каждый день бываю на могилке, которая стала для меня святыней, но поражаюсь «силе низости Карамазовской», то есть инстинкту жизненности своей.
Перед отъездом моим из Москвы возбудился опять вопрос о привлечении меня на кафедру Духовной Академии, хлопочет опять Павел Александрович. Я, конечно, отношусь к этому уже без всякого энтузиазма, но не считаю себя в праве препятствовать. Если удастся, то почему же не попробовать, ведь на худой конец это будет не хуже, чем читать лекции в другом месте, а м<ожет> б<ыть> Господь и поможет и устроит.
От аввы Владимиром Александровичем была получена тревожная телеграмма с вестью об опасной болезни сердцем его мамаши, он просит молиться. Он сам выглядел очень неважно и, по словам Мамонова, нуждался в отдыхе и покое, а вместо этого испытание. Помоги ему, Господи! Сухомлиновское дело он-таки издал и «старца» Распутина изобличил, последнее уже подхвачено газетами. Будет ли толк — не знаю.
Эрн должен был читать уже пробные лекции и сделаться приват-доцентом. Если Бог даст ему здоровья, то его ожидает рано или поздно кафедра в Московском Университете. Так складываются сейчас для него обстоятельства, неожиданно благоприятно, ввиду сочувственного отношения к нему представителей кафедры, совсем не имеющих сродных заместителей и учеников.
Владимир Александрович приезжал ко мне однажды. Читали ли Вы его книгу Федорове и что думаете о ней? Следует ли ее переиздать в нашей Библиотеке русских мыслителей[798]?
Я сам всецело занят своей богословско-экономической книгой («Философия хозяйства») и запутываюсь в собственных построениях все дальше и дальше. Для «духовной»
