посмотри IIIю главу у Бергсона (о Смысле жизни), он говорит много интересного, по-моему[814].

Я в восторге от того, что Эрн говорит в своей статье против «Логоса», об отсуствии систем у Русск<их> мыслителей. «Всякая система лжива, плод кабинетности (!!!). Соловьев призрачен там, где он оставляет путь интуиции, обольщается миражем систематичности»[815]. Как я с этим согласна! Этот ужасный гибельный диалектический метод, мертвое начало, потому что всегда все, им созданное, гибнет с течением времени. Бессмертным остается то слово, которое сказано из глубины и мук души, пережито, хотя и могло современникам казаться непоследовательным! Конечно, если в нем была правда живой души, то оно неизбежно глубоко логично. Самое-то важное, что оно не создано логикой, я явилось результатом действия и страдания, как откровение! Вот суть того, чтонадо, что не должно быть дилетантским богоискательством Бердяевых и Булгаковых, но ему мало быть и философией, хотя бы и прекрасной. Должно быть живое искание, живое дело, прекрасная жизнь! По-моему, кроме этого надо написать новую теорию познания, динамическую теорию познания, как хорошо сказано у Эрна[816]. Кажется у Соловьева есть только намеки на это, но нет чего-нибудь определенного, правда?

Ужасно меня волнует и интересует, как ты напишешь обо всех этих самых глубоких вопросах, которые составляют суть души Соловьева, что ты скажешь и как наметишь путь? До свидания, радость моя, надеюсь, до скорого! Жду известия. Целую крепко. Лучше пошли телеграмму.

201. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[817] <25.08.1910. Бегичево — Михайловское>

Милая, родная и горячо любимая Гармося

Ты не можешь себе представить, какою радостью наполнило мою душу твое последнее письмо. Точно сноп света в нее ударил, и тихой нежностью я наполнился к тебе. Это со мной всякий раз бывает, когда я не то что умом пойму, а осязательно, своей душой почувствую твою дружбу, твою жертву, твою глубокую ко мне любовь. Ах, как я тебя люблю, моя дорогая, как особенно люблю в эти минуты. И что ты ими делаешь со мной! Вдруг какой-то тяжелый камень спадет с души и легко становится. Ты не знаешь, моя дорогая, сколько в этом камне тоски по тебе и какой я вижу просвет, когда вдруг чувствую тебя без камня, чувствую возможность светлой, хорошей и любовной дружбы с тобой в согласии с моей совестью и с общим делом!

Как мне хочется порадовать тебя. И порадую. Вот прочитай отдел «Печать» в «Речи» за воскресенье 22 августа, что там говорится по поводу прекращения самого «Еженедельника» и порадуешься[818]. Увидишь, что мы с тобой не даром работали. — И поработаем, Бог даст, еще: потому что наше направление нужно. Но ни минуты я не раскаиваюсь в прекращении самого «Еженедельника». Во-первых, когда мы временно исчезнем, на с больше оценят. Пускай о нас «потерявши плачут». Во-вторых, воскреснуть нам надлежит в новом виде: форма «Еженедельника» обветшала.

«Вехи» имели огромный успех, хотя они питались крохами с нашего стола. В чем тут разгадка? Да в том, что сборник издается, когда есть потребность что-нибудь высказать; а в еженедельном издании, наоборот, многое пишется только для того, чтобы наполнить номер. Если мы с нашими идеями освободимся от лишнего баласта и станем писать только в меру нашей собственной потребности высказываться, то очень быть, что мы возродимся — в форме ли периодических сборников или чего другого, я не знаю, — но непременно возродимся. Жить в Москве и не делать какого-нибудь общего дела с тобой для меня невозможно! Но сейчас, и пока тебе большое спасибо за отстранение меня от «редакторства и председательства» и т.п.

Милый, дорогой и добрый мой друг! Ты понимаешь, что мне в данную минуту нужно. Ты все понимаешь своей нежной, любящей и чуткой душой. Спасибо, моя дорогая, хорошая. Крепко тебя целую.

Получила ли ты мое последнее письмо из Оболенского, или оно там застряло? Я там пишу, что наше заседание будет только 3го и что буду у тебя около 8 вечера 31го.. До скорого свидания. Целую еще раз.

202. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[819] <26.08.1910. Москва — Тифлис>

26 августа 1910 г.

<…> Я хорошо сделал, что приехал пораньше. Оказывается, много всяких задержек, которые можно устранять только личной настойчивостью. Бумага о моем утверждении в «чине» приват-доцента была послана попечителю Округа только в начале августа (почему не в мае — я совершенно не понимаю). Потребовались дополнительные сведения, каковые посланы Университетом только на днях. Без утверждения я не могу начинать лекций (это отчасти сходится с моими желаниями), и первую лекцию при благополучном исходе дела я смогу прочесть лишь в 20-х числах сентября. Итак, предстоит масса канители, которую я добросовестно и энергично начну расканителивать с завтрашнего дня. Декан сообщил мне неприятное известие. В этом году кроме меня хлопочет о заграничной командировке Д.Викторов[820]. Это грозит осложнениями. Если в Министерстве не найдется достаточных сумм — будет сделан выбор и Д.Викторов будет предпочтен как старший, и тогда — прощай моя заграница. Впрочем, Любавский[821] и Челпанчик ободряют. Говорят, что скорее всего пошлют обоих <…> Словом, вместо прямой линии масса зигзагов, и я самую усиленную подготовку к курсу должен совмещать с совершенно ненужными глупым делом выпрямления канцелярских зигзагов <…>

203. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <27.08.1910. Москва — Пятигорск>

27 августа 1910 г.

<…> В наши обмудировальные планы я решил внести изменения: я увидел, что нет никакой необходимости в сюртуке. Наши профессора ходят в самых различных одеяниях, и я к декану вчера ходил в своем паршивом грязном пиджачишке (чистил, сколько мог, честное слово!), не возбуждая в нем никаких эмоций. Я закажу себе хорошую пару рублей в 45 — и этого с меня хватит. Куда я денусь с сюртуком? Что я с ним буду делать? Ходить к Булгакову, Бердяеву, Рачинскому и т.д. — в сюртуке даже как-то неловко <…>

204. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <28.08.1910. Москва — Пятигорск>

28 августа 1910 г.

<…> Маргарита Кирилловна продала свой дом и сейчас переезжает. Будет жить на Знаменке против Румянцевского, то есть в двух шагах от меня. Это мне будет удобно. Не знаю, купила ли она дом или наняла квартиру, как простые смертные. Причины погибели «Моск<овского> Еженедельника» покрыты таинственным мраком. Во всяком случае деньги тут не на первом месте, потому что, как говорила заведующая конторой, с января возможно издание нового журнала. Очевидно, какие-то внутренние столкновения. Но с кем, у кого, как — мне не ясно. Вот придет Григорий Алексеевич и из его великолепных прозрачных умолчаний я узнаю в чем дело. Во всяком случае, с книгоиздательством твердо <…>

205. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <31.08.1910. Москва — Пятигорск>

31 августа 1910 г.

<…> Сегодня, идя в сумерках по Арбату, был остановлен князем. Т<ак> к<ак> я совершал прогулку, я пошел с ним. Он во-первых сообщил, что моя статья пошла благодаря его настойчивости. Я поблагодарил. Во-вторых сообщил, что Франк, очень задетый моей статьей, будет мне отвечать в «Русской мысли». Что он — я очень рад! На эти темы я могу писать без конца, а форма полемики моему сердцу очень даже мила, так что, разделавшись со Степпуном, я ничего не имею против померяться силами с «культурным философом» Франком. Мне приятно и то, что «Русская мысль», закрывшая двери предо мной (когда я хотел поместить в «Р<усской> М<ысли>» Беркли и т.д.), теперь принуждена будет помещать статьюобо мне. Эти честные либералы-кадеты всегда так. Мне не дают писать, а обо мне писать принуждаются. Меня это потешает. Я тут не я, а идея. Когда идеи им враждебны, они давят, а когда враждебные им идеи возбуждают общественный интерес, — они волей-неволей принуждены давать место. Силе внешней они уступают. Силу внутреннюю игнорируют. Ну, Бог с ними! <…>

206. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <2.09.1910. Москва — Пятигорск>

2 сентября 1910 г.

<…> Я только что вернулся из Посада и в голове шумит от плохо проведенной ночи <…> Павлуша женился! Вхожу я к нему в сумерки, целуемся, и он мне безмолвно показывает кольцо. Я столбенею, а он кричит: «Анна!»[822] И мы знакомимся. Появляется Васенька, садимся за чай и все так гладко и просто, а я сижу, дивлюсь и стараюсь проникнуть в совершившееся. Она нежна с Васенькой, говорит ему «ты». Смотрю на лицо: сестра! Три дня, как приехали из Рязанской губернии, а когда обвенчались, не знаю. Павлуша тих, спокоен, весел, с женой обращается просто, ласково, без влюбленности, точно живут двадцать лет. Итак, свершилось! Но все мои страхи рассеялись. Ничего трагического. Все очень просто и хорошо. Старый сложный Павлуша замер, и он этот шаг сделал, видимо, без надрыва. Будут дети, которых он будет любить, и еще одной прочной семьей в России станет больше. Она сильно похожа на Лилю[823], совсем не красива, но видимо непритязательна, незлобива, проста и м<ожет> б<ыть> очень хороша по душе. Ее отношение к Павлуше мне нравится. Опять-таки очень просто, как будто она сестра его, почтительная и любящая. Вот мои впечатления. Павлуша очень мил, много спрашивал о тебе и Иринке, подарил мне новые брошюрки свои, из коих одна заполнена его стихами. Он говорит, что боится, как бы ты не рассердилась. Типография напечатала почему-то не все стихи сразу, и в эту первую тетрадку не вошли стихи, посвященные тебе. Войдут во вторую тетрадку[824]. Он непременно хотел подарить тебе оттиск на веленевой бумаге. Но долго проискавши, не нашел и дал простой. Я очень проветрился в этой поездке. и вчерашний вечер и сегодняшний были просто роскошны. <…> А все-таки отчасти грустно было за Павлушу. В его поступке много уничиженности и смирения, на которые я, м<ожет> б<ыть> совсем не способен, я как-то готов даже любоваться им. Но есть в нем что-то сиротливое и <нрзб>, и сквозь веселую тихость сквозит глубокая печаль <…>

207. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <4.09.1910. Москва — Тифлис>

4 сентября 1910 г.

<…> Я тоже не беспокоюсь по существу[825], но мне неприятно во-первых толкаться по канцеляриям. во-вторых не иметь возможности брать из Университетской библиотеки книги. Это мешает занятиям. Статья Франка обо мне уже появилась[826]. Бездна непонимания, извращения моих мыслей и ожесточенная критика. Сначала это меня огорчило. Но потом я обрадовался. Значит, задела моя статья за живое, и столь сильно, что Франк, культурный философ Франк, заволновался и растерялся. Мне ничего не будет стоить разделать его так же, как я разделал «Логос»[827]. Я буду изысканно вежлив, но идейно буду палить из пушек. Нечего говорить,