явления. Никто из всех этих писателей так верно и ярко этого не сказал. Удивляюсь на Соловьева, как он мог желать и думать о внешнем соединении Церквей и придавать ему значение. Тут все дело в мистическом взаимном проникновении, в действенном проникновении двух мировых религиозных начал. Этот абсолютный синтез есть конец этого мира, как ты говоришь. Чтобы этот синтез был достигнут объективно в мире — это, вероятно, конец истории, но в отдельных душах, я думаю, может быть приближение к самым глубоким откровениям. Отдельные люди, я уверена, могут достигать такого радостного состояния в любви к Богу, в котором может открываться, взаимно передаваться и реализоваться самый глубокий синтез. Душа может переживать всеединство в полноте! Это та «Церковь», о которой я мечтаю. У Соловьева в его «Теургии» это выражено! Как это он мог вместе с тем так не реально мыслить в сфере жизни. Это влияние на него Гегеля?

Но все-таки хорошо то, чтобы хотя обе стороны не враждовали и, хотя не соединялись внешне, умом пока понимали друг друга. Жаль только, что заботясь, чтобы мы признали католичество, Соловьев не сделал того же для православия. Вот тебе бы написать по-французски книгу о нашем активном мистицизме для католиков <...>

Всегда и во всем я с тобою согласна в построении и понимании, всегда испытываю удовлетворение, всегда ты мне столько даешь и разъясняешь. Но одно у меня всегда остается невыясненным, и как будто я иначе чувствую. Это мысль о конце всего и о запредельном! Ты всегда все разрешаешь «там». Это так, конечно, и должно быть, объективно Царствие Божие уже не есть этот мир. Но, с другой стороны, Царствие Божие внутри нас уже «здесь» нами начинает реализоваться в каком-то таинственном откровении и делании «теургии». Тут уже мир земной может переживаться символически. Какая-то радость и новая реальность открывается в нём. Тот же мир, но новый! Это положительный идеал и вера в этой жизни начать и найти переход к вечной

[356]

жизни. Тут есть свои пути, которые нужно искать и создавать. Все-таки религиозный материализм, воплощение! <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 35—36 об. Публикуется впервые.

276. М. К. Морозова — Е. Н. Трубецкому

<...> Совсем другого хотелось бы от жизни, от общества и от тебя <...> Порыва, безумия, силы, кипучей деятельности, энтузиазма и в любви, и в Боге. А вечная правота, вечная теплая манная каша надоедает иногда до нестерпимости! Душно делается и хочется разорвать все оковы и полететь! А тут чувствуешь, что ни в ком и ни в чем не находишь ответа и падаешь бессильная и разбитая. Пусто и одиноко делается! Вообще такая ломка, такой Крест! А ты находишь, что ещё мало! Ну довольно <...> Прости за нападения, прости твою беспокойную Гармосю, мне хочется уж сильной жизни1 Бога надо любить с энтузиазмом, с упоением души, и тогда в жизни уже приобщишься к вечной жизни, к Царствию Божию. Нельзя гасить этого огня, нужно безгранично дорожить тем, что мы зажигаем огонь друг в друге. Будь терпелив и очистится этот огонь постепенно, а сразу нельзя — смерть! <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 15—16 об. Б. д., датируется по контексту, публикуется впервые.

277. Е. Н. Трубецкой — М. К. Морозовой

<25.02.1911. Рим—Москва>

№ 19 ?

<...> Многое происходит конечно и оттого, что ты не отдаешь себе отчета в нашем здешнем настроении. Не только не приходится давать обещаний «не бывать на собраниях»1 и т.п., но напротив, сама же Верочка первая настаивает на том, чтобы я на них бывал и иногда даже с этой точки зрения восстает против Бегичева2. У нее панический страх — оторвать меня от моих интересов и деятельности. И этой мысли она не допускает. Значит ты видишь, до какой степени с этой стороны бояться тебе нечего. Но я испуган в свою очередь тем, что жизнь тебе кажется совсем потухшей и скучной! Я тебя зову участвовать во всей моей духовной жизни, — переживать вместе то, что составляет её смысл. И ты отвечаешь, что тебе это кажется так серо, тускло и скучно!

Дорогая моя, самая в тебе опасная черта — искание яркого как такового. Ничего кроме ярких солнечных красок ты не ценишь. Перечти ради Бога знаменитое стихотворение Тютчева — «Эти бедные селенья» и все, что дальше там говорится о «крае долготерпенья» русского народа. Внешне все то, что в этом крае творится — серо, скучно и неярко. И оттого-то всего этого «не поймет и не оценит гордый взор иноплеменный».

[357]

Но ведь ты не иностранка, ты — русская и потому должна понять, сколько красы, силы и глубины в этой молчаливой, неприметной рабыне масс, какой подвиг и какое творчество тут совершаются в молчании.

Это стремление к яркому, во что бы то ни стало, — черта романтическая, не русская и в особенности не христианская. Это желание вдруг, сразу, помимо Креста достигнуть Преображения и удержать его навсегда.

Дорогая моя и милая, ужасно боюсь, что неярким, постылым и скучным кажется тебе именно то, что составляет мою духовную сущность! Скажи, ради Бога, почему же при всем этом я тебе дорог и нужен?

Думаю, что нужен тебе не чем-либо другим, а этой самой духовной сущностью,против которой ты восстаешь и борешься. Видимо душе твоей нужно не то внешнее яркое, о чем ты так часто мечтаешь, потому что иначе ты давным давно бы нашла другой предмет мечтаний; таких предметов, превосходящих меня внешнею яркостью, можно найти бесконечное множество. Отчего же тебя тянет именно ко мне? Да именно оттого, что вопреки мечте в тебе есть какое-топодсознательное («сублимашка»3 ты эдакая!), которое сильнее и вернее мечты. И оно говорит тебе, что яркое в этой жизни 99 из 100 случаев — мираж.

Поверь ты также и вот чему: в моём, как ты говоришь, «скептицизме» есть искания подлинного и истинного; от того и эта неудовлетворенность тем, что полуправда или тем, что ярко на «мгновение», а завтра исчезает, как мираж. <...>

ОР РГБ, ф. 171.7.1а, лл. 42—43 об. Датировано по почт. шт. отпр.: 10.03.1911. Рим.

1 Речь идет о заседаниях редакционного комитета издательства «Путь», которые были единственным официальным поводом встреч Е Трубецкого и М Морозовой, проходивших в её доме.

2 То есть против жизни в Бегичеве, семейной усадьбе Трубецких.

3 По-видимому, это одно из первых употреблений базовых терминов психоаналитической теории 3 Фрейда в русском ненаучном контексте.

278. М. К. Морозова — Е. Н. Трубецкому

<26.02.1911. Москва—Рим >

<...> Мне нужно массу всего тебе сообщить — накопилась тьма. Во-первых, деловое. О переводе Платона: наша редакция, также как и ты, отнеслась отрицательно к переводу Кубицкого и из тех же соображений. Может быть в будущем мы и организуем этот перевод, но в лучшей комбинации.

В сборник о Соловьеве статей Соловьева лучше не помещать, а их издать, может быть отдельной книгой вместе с другими, не вошедшими в собрание сочинений, если это нам удастся. Или ты при твоей книге издашь. Но твоего Соловьева необходимо издать в «Пути», иначе будет прямо ужасно обидно и грустно.

[358]

Теперь о твоей статье в «Речи»1. Она мне очень понравилась. Везде она произвела большое впечатление. Профессора, которых собралось очень много у Николая Васильевича2 в четверг, все в восторге от нее. С.И. Четвериков говорит, что вчера на собрании у Коновалова3 тоже все о ней говорили. Наконец, и Четвериков и Давыдов привезли известие из Петербурга, что на нее все обратили большое внимание.

Потом, в четверг вечером, у Ник<олая> Васильевича при большом собрании профессоров, читались твои оба прошения об отставке «пиано» и «форте», но все единогласно решили, что ты должен попасть под суд, если его подать <...>

Потом ещё известие: все это время происходят собрания у Коновалова. Собираются профессора и все подписавшие письмо4 коммерсанты. Только что мне сообщил по телефону Сергей Иванович5, что вчера они постановили пока конфиденциально, составить обращение от избирателей 1-ой курии, собрать массу подписей к депутатам от Москвы в Государственную Думу с выражением порицания действиям Правительства.

Завтра у нас опять собрание, посылаю тебе повестку. Ты говоришь, что к «трансцендентному» отнесся бы рассеянно. Это я понимаю, но не в этом дело. Вся твоя сила в том, что ты никак не смеешь относиться рассеянно ни к одному движению философской мысли вообще, а у нас в Москве в частности. Ты должен быть проповедником, в этом твоя сила. Ты не ученый исследователь. Твоя философия есть философия жизни. Она равнодушно не может относиться ни к одному духовному движению русской души и мысли. Временно ты должен углубиться и уединиться, но только для того, чтобы ещё усилить борьбу в будущем <...>

Ведь сейчас я хоть и не говею, но уверяю тебя, что в поте лица несу свой Крест. Утром рано встаю, еду дежурить в школе6. Провожу четыре часа там, наблюдая занятия с детьми, я изучаю это дело для будущей школы в деревне. Возвращаюсь домой к 9-ти утра, около 2-х завтракаю (ем постное), бегу ко всем детям, смотрю, что они делают. Бегу в редакцию, там много дела. Потом 2 часа мы читаем Фихте. Обедаю, читаю с Марусей и Микой по часу. В десять вечера так устаю, что едва дотащусь до постели. Это почти все время так <...>

Конечно, жизнь иссохшей старой девы или преисполненной высоких правил матроны — это не моя жизнь. Я или буду гореть жизнью или погасну. Только тогда я буду жить, работать и нести Крест, когда моя душа будет зажигаться и соприкасаться с лучезарным миром, где мой чудный солнечный всадник, где мы соединяемся, чтобы делать то светлое и прекрасное, ради чего только и стоит жить <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 31—34, датировано по почт. шт. отпр., публикуется впервые.

1 «К уходу профессоров». См. прим. 5 к п. 271.

2 Давыдов Н. В.

[359]

3 Коновалов Александр Иванович (1875—1948) — крупный промышленник, лидер «прогрессистов»; в дальнейшем — министр Временного правительства. Умер в Нью-Йорке.

4 «Крупный промышленник и видный общественный деятель устраивал у себя два раза в месяц собрания, на которые приглашались представители промышленности и видные профессора <...> для обмена мыслями по экономическим вопросам. Помню как неизменных посетителей профессоров П.И. Новгородцева и С.А. Котляревского. <...> С этим временем совпало гонение со стороны правительства на передовые элементы московской профессуры. В очередном собрании Александр Иванович <Коновалов> возбудил вопрос о том, не следует ли также купечеству, много сыновей которого учится в числе студентов Московского университета, тоже присоединить свой голос к общему протесту московского общества. Мысль эта нашла полный отклик со