знает, все боятся, один Распутин распутничает.
Был я на первой неделе[1120] в пустыни, в первый раз без аввы, который должен был вместо пустыни уехать в Петербург по распутинству, — говел, там хорошо и благодатно, как и прежде. Нельзя ли будет Вам приехать в Москву на Пасхе? Мечтаю весной с детьми прокатиться по Волге, и тогда б.м. увидимся, но это вилами на воде писано.
Из Вашего умолчания заключаю, что у Вас корь окончилась благополучно. Спрашиваю же я потому, что болезнью, надорвавшей нашего Ивашечку, был нефрит, как осложнение кори.
Да хранит Вас Христос! Любящий Вас С.Б.
360. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[1121] <19.02.1912. Москва — Рим>
19 февраля 1912 г., Москва
Дорогой Владимир Францевич,
то, что Вы сообщаете о семейных делах Николая Александровича[1122], мне давно известно, и даже со стороны происхождения этих отношений, хотя я и не видел в этом вполне достаточного основания ни для отъезда на целый сезон в Италию (Л<идия> Ю<дифовна> говорила со мной весной только об одном месяце, и так это стояло все время), не для того, чтобы избегать Москвы, — быть может наоборот. Но ведь, как говорится, «чужую беду руками разведу». Сейчас это обостряется для Николая Александровича еще больше, дай Бог ему сил. Он обещает приехать сюда в марте, это во всяком случае хорошо, потому что лицом к лицу все не страшно.
Спешу сообщить Вам о повороте дел относительно Джордано Бруно, которого мы было склонились издать. Оказывается, что его издает «Мусагет» и ужепереводит Яковенко, взявший под перевод даже аванс[1123]. Делать два издания Бруно нам кажется чрезмерным, — потому перевод этого, намеченного Вами трактата, становится невозможным. Я не знаю Бруно, может быть, у него найдется и другое кое-что.
На днях посылаю на Ваш суд «Философию хозяйства», — у меня по свойству моей натуры по поводу выхода ее борются самые разные противоположные чувства. Были очень горячие и сравнительно серьезные дебаты в Религиозно-философском обществе по моему докладу из нее (а раньше по докладу Яковенко[1124]), а сегодня предстоит неприятный вечер, — князь будет отмежевываться от нас перед почтенной публикой[1125], и я чувствую свои руки связанными — «Путем» и Маргаритой Кирилловной. Вообще это полугодие у нас идет живой и интересный <нрзб>.
Любящий Вас С.Б.
361. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[1126] <25.02.1912. Москва — Рим>
25 февраля 1912 г., Москва
Дорогой Владимир Францевич!
Положение дел ухудшилось. Вчера получено два письма от Николая Александровича, одно к Григорию Алексеевичу с ультимативным требованием печатать и Леруа и Гелло во всей неприкосновенности, другое ко мне, полное упреков в непризнании его индивидуальности и констатирующее личный и религиозный конфликт (сиц!)[1127]. Письмо это очень характерно для теперешнего настроения Николая Александровича и для меня совершенно неприемлемо, а он как будто требует принятия. Я употребляю все усилия, чтобы погасить конфликт, но, к сожалению, Николай Александрович объят прямо какой-то манией «индивидуальности» и боюсь, что усилия окажутся тщетны, да ведь, в конце концов, не можем измениться ни я, с моим пониманием долга, ни он, со взятым им теперь курсом. Конечно, больше всего жалко его самого и больно за дело, которое разбивается личными капризами. Он пишет Григорию Алексеевичу, что Вы с ним вполне солидарны. Это заставляет меня, ввиду того, что обстоятельства каждый день могут обостриться, поставить Вам лично в упор вопрос о личном ко мне доверии или недоверии, до получения Вашего ответа, которого прошу немедленно, я постараюсь тянуть дело. Определеннее вопрос ставится так: если действительно Николай Александрович демонстративно выйдет из «Пути», последуете ли за ним Вы? Я лично, по крайней мере, пока считаю, что я не имею ни права, ни возможности бросить это дело, — перед Богом и людьми. Жду также Вашего ответа о Гелло. Бедный Григорий Алексеевич, вынесет ли он эту потасовку, а последнее время он был удивительно хорош. Если найдете возможным, даже телеграфируйте.
Обнимаю Вас. Любящий Вас С.Б.
362. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1128] [? 02.1912. Москва — Бегичево]
Дорогой мой Женичка! Вчера вечером вернулась из деревни, потому вчера не написала тебе, должна была отложить на сегодня. Это меня очень раздражало и стоило усилия, настолько нужно мне даже писать тебе, не только тебя видеть. Но все это нужно мне, а не тебе, мой равнодушный, мой жестокий тиран. Как-то ты поживаешь, как работаешь, здоров ли? Пиши обо всем подробно. Посылаю тебе сейчас вышедшие только что 2 письма К.Леонтьева о Соловьеве и эстетике жизни[1129]. Я эти дни читаю о Леонтьеве и захвачена обаянием и силой его личности. Как многое мне близко в его душе. Как он по-настоящему многое понимает. <…> У Леонтьева есть важная, одна из основных его мыслей, как раз та, что составляет мой крик с тобой <…>
Выспрашивала все время о впечатлении, произведенным твоим рефератом. Люди, скорее светские, очень довольны, в восторге эстетическом и другом. Люди религиозные (не свои), как священники и просто мессианисты неудовлетврены. Частью я в их обвинениях нахожу истинное. Они нашли, что недостаточно глубоко была продумана исторически идея мессианства, не показана во всей широте.
Скажу, что я всегда чувствую некторое неудовлетворение, когда вдумываюсь в общем в картину твоего творчества. Основные мысли всегда глубоки, широки, сильны, говорю это с глубокой силой убеждения и энтузиазма. Но развитие этих мыслей, их воплощение всегда мне кажется несколько призрачным, бесплотным. Я с такой же силой убеждена в этом, как и в силе твоих слов. Твой блеск и остроумие, очень красочное, мешает мне часто, и я даже иногда чувствую враждебное чувство к нему. Хотелось бы глубины изучения фактов жизни, воплощения идей через картину и освещения их в истории и в психологии.
Вот то, о чем тревожится моя душа! Уверяю тебя, что я ни с кем не говорила — это мое! Все это бродит во мне и ищет выяснения. Замечания посторонних только подчеркивают. тебе необходимо стать в некотором отношении эмпирическим и глубоко и сильно провести твои основные чудные, сильные и глубокие мысли. Тогда эти мысли воплотятся и окажут влияние. Я понимаю, что не возможно это сделать во всеобемлющей ширине всех мировых проблем, всегда что-нибудь останется схематичным. Но важно хотя в одной сфере или мысли это сделать во всей глубине. Может быть я это не так чувствую и не то надо делать, но мне важно, чтобы ты меня понял, понял, что я хочу сказать. Я убеждена, что это очень важно для твоего влияния на умы идля вечного значения того, что ты пишешь. В некотором смысле ты должен выйти из себя и сердцем и всеми корнями войти в другое и других. Сейчас твое углубление в себя необходимо, а с ним и твое уединение. Но я уже вижу, как утвердив свои основы, которые должны быть найдены в самом себе и с Богом, как эти основы должны погрузиться «в темный корень» земли для того, чтобы, получив плоть и кровь, всем указать путь и действительно двинуть души! Ангел мой, услышь меня, откликнись горячо, сердечно и с пониманием! Оставь логическую правоту и вглядись в корень! Только пойми, что я хочу сказать! Может быть, я не права, какэто нужно, но что нужно — это так!
Целую без конца, жду.
363. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[1130] <26.02.1912. Бегичево — Москва>
Милая Гармосенька,
Спасибо за милое письмо и за еще более милое обо мне беспокойство. Но ты совершенно напрасно смешиваешь себя со священниками. Ты и они «неудовлетворены» по разным основаниям. Что они не удовлетворены, это мне на плюс, а не на минус. Батюшка, мне возражавший, нашел, что я победоносно опроверг «мессианизм». Но он недоволен, что для меня православие — только часть христианства и не исчерпывает его полноты. В этом основной корень разномыслия с Булгаковым. На дому он говорил мне, что в православии — всяистина, и что протестантизм — профессорская религия, от чего я отскочил, как ошпаренный[1131]. С этой точки зрения я всегда буду «недостаточно глубок» и буду вменять это себе в заслугу. В дальнейшем узкий конфессионализм будет еще менее мною удовлетворен.
Твоя точка зрения не только иная, но ты в сущности находишь, что мне от точки зрения священников нужно отойти еще дальше. В споре с тобой все священники были бы несомненно на моей стороне. На этот раз, как всегда, прости мне несогласные мнения ради их «красочности» и острословия. То стихотворение Соловьева о «темном корне»[1132], которым ты так любишь победоносно меня поражать, теперь устарело и в ботаническом, и в агрономическом, и в метафизическом отношении. Вопреки Соловьеву ты можешь сейчас видеть на выставке в Германии великолепные розы и другие цветы, которые не только не углубляются в почву, но растут совсем без почвы — в бочках воды.
Вообще ботаника приша к тому, что
большую часть питания растения получают из воздуха (с неба) и только меньшую — из земли;
и для этой меньшей части земля не необходима, а может быть замененапрозрачной водой, отражающей небо (при условии насыщения воды минеральными удобрениями рукою человека).
Земля сама по себе «ничто»: она дает растению то, что в нее вносит человек
Главная пища, поглощаемая корнями из земли, — азот, тоже, как я тебе много раз объяснял, — небесного происхождения.
Метафизика пришла совершенно к тому же выводу: земля сама по себе — ничто; она есть только то, что она получает от неба через человека.
Угодно человеку, — растение может расти в воздухе. Я надеюсь, что скоро научатся их растить прямо корнями из неба. Представь себе со всех сторон ниспадающие с неба цветами книзу незабудки. Ведь лучше будет, чем нынешний устаревший способ расти корнями из болота, где их достать-то трудно, да и воняет…
Впрочем,
оставив незабудки,
здесь помещенные для шутки,
я серьезно тебе напоминаю, что во Христе весь рост переворачивается так, что корень у человека в самом деле — в небе (во Христе, а не на земле). И этот корень необходимо углублять беспредельно. (Это сравнение не мое; апостол Павел называет Христа корнем, а народы ветвями[1133]).
Твои указания на недостаточную жизненность моих мыслей, на их «воздушность» и недостаток почвенности совершенно верны, но только в этом смысле, и я мучусь об этом и день и ночь.
Вот что, милый, дорогой и хороший друг, давай вместе углублять этот корень. Сделаем так, чтобы мои писанья были не «литературными упражнениями» о Христе, а жизнью. Что для этого нужно? Сораспяться со Христом, чтобы совоскреснуть с Ним. Вот с понедельника начинается Крестопоклонная неделя! Вот я и чувствую, что, кто не понесет этого Креста, тот не
