и похороннее чувствовалось, что он уходит в какую-то «нетовщину»[1153], но вместе с тем крепко стоит на своем и утверждается в своем. Я могу относиться к этому только с глубокой тревогой и на теперешний его курс смотрю как на тупик и абберацию и, что самое главное, не верю в его творческую силу, без чего все это становится еще безнадежнее. Эмпирически он, во-первых, выходит из состава редакции, во-вторых, просит издать его книгу о «творчестве», которую будет писать ближайшие полтора года, и которой изложил уже план, тоже мало утешительный с моей точки зрения (де омнибус ребус сцибилибус атэуе эуебусдам алиис[1154]). От писания статей (и в философский сборник) отказывается. Мне он, конечно, не прощает осуждения его отъезда, в чем видит недоверие к «индивидуальности» и подобное. Личной враждебности, хочется думать, у нас не появилось и не появится, но отчужденость неизбежна. Силен и лукав сатана! В «Пути» этот выход произвел очень тяжелое впечатление и есть, несомненно, духовный, если не деловой, удар. Но Николаю Александровичу не до таких пустяков! Да будет милость Божия над ним и над всеми нами!
О приезде к Вам я теперь физически не могу и думать, да и жары не выношу. Будем мечтать о Рождественских каникуах.
Теперь о текущих делах. Отвечу по пунктам:
Относительно Ваших предложений брошюр взялся Вам ответить Григорий Алексеевич. Принципиально предложение брошюр соответствует нашим мечтаниям, но в частности, Ваше предложение встречает возражение (например, статья Макса Саксонского давно уже издана, другие велики и подобное).
Относительно монографии о Чичерине[1155] Ваши соображения относительно юридической стороны его мировоззрения, конечно, правильны и приходили в голову и нам. Найти достаточно многостороннего для нас автора, однако нельзя. Ввиду Ваших соображений, а также и вообще отношения к Яковенко, вопрос о нем, как авторе монографии о Чичерине, снимается. Рецензия в «Русских Ведомостях», составляющая сокращение большой рецензии в «Логосе»[1156], очень не нравится и мне, как и вообще его отношение к Вам. Но вне того мне все-таки он кажется человеком талантливым, знающим и обещающим, когда он окончательно освободится от неокантианских пеленок.
Ященко предлагает систематическую библиографию русской философской литературы, над коей он работает давно[1157]. По существу возразить здесь нечего, и издать ее явно хочется М<аргарите> К<ириллов>не. Вот почему она попала в проект сметы. Мне Николай Александрович, кстати, говорил, что в Вас, как и в нем, вызвало недовольство помещение Анри[61][1158], но брошюра в сто страниц, горячо рекомендованная о. Флоренским, и притом с его большим предисловием. Мне казалось, что это не могло вызвать неудовольствия. Кстати Гелло будет издан при «Пути», а не от «Пути».
Шрифт и бумагу для классиков, к которым, конечно, бесспорно следует отнести и Августина, Вам пошлет Сусанна Михайловна осенью, когда вопрос будет определен. Вообще об этом сноситесь с нею.
Я из Москвы уеду в конце мая. С июня летний адрес: Крым, ст. Кореиз. В Москве мы меняем квартиру (как и Маргарита Кирилловна с «Путем»). Сердечное Вам спасибо за зов и любовную готовность меня сопровождать. Целую Вас. Привет Евгении Давыдовне и поцелуй Вашей дочурке. У нас в семье, слава Богу, благополучно, если не считать постоянной болезненности Елены Ивановны. Я подлечился у Мамонова и чувствую себя крепче.
Христос с Вами.
Ваш С.Б.
377. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1159]<14.05.1912. Москва — Симбирск>
14 мая 1912 г., Москва
Дорогой Александр Сергеевич!
Ваше письмо меня застало в Москве, и потому запаздываю с ответом: 21-го апреля у меня скоропостижно (от кровоизлияния в мозг) умер отец, — умер как жил, в трудах, между двумя литургиями. Я не застал уже его в живых (как и мать), но поспел до похорон. Пережил много и горя, и возвышающего религиояного утешения. Не знаю, как кто, а я в смерти сильнее, чем в чем-либо слышу и чувствую Бога. Бедному Лене и Елене Яковлевне[1160] пришлось пережить всю тяжесть этого события на своих руках. Папе был 71 год, но он чувствовал себя еще здоровым и бодрым, когда Господь призвал его. Дай Бог, и нам так прожить и так умереть, как он! Весь город хоронил его, и впервые я слышал у его тела дивный чин иерейского погребения… Услышу ли еще?
Воротясь в Москву, я без передышки погрузился в Бердяевский кошмар. Он приезжал «ликвидировать» дела. Лично мы встретились еще сносно, но он приехал с новым дополнением христианства, — «творчеством». (Это смесь Мережковского, Вяч. Иванова и собственного темперамента). В своем он тверд и даже хорош в своем безумии, если бы была хоть какая-нибудь надежда на подлинное здесь творчество. О деловых дрязгах я уже и не говорю. Я знаю, что для Вас все это остается непонятным, но, как и всякий кошмар, разве можно сделать понятным? После его отъезда чувствовалось, как после новых похорон… Помоги ему, Господь!
Я подтягиваюсь и все-таки здоров, вопреки всему. Много мне жизненных сил отпущено!
Теперь о Ваших делах. Вам может быть (говорю от издательства) отпущено, как предельный размер, 20 листов формата «Русской мысли» (монография о Козлове) т.е. 12 листов по 40000 букв, больше издательство отвести не может. Гонорар до 75 р. повышен может быть. Аванс, вообще говоря. возможен, хотя желательно было бы не раньше осени (сейчас в кассе денег нет). Ваше понимание заданий монографии в общем отвечает нашему, но только просим не забывать, что эта книжка входит в серию «Русские мыслители» и должна быть приведена в соответствие, насколько возможно, всему этому типу. Поэтому желательно, по возможности, сохранить внешние рамки. Я понимаю, как трудно вырабатывать план книги и вообще сознаю все указываемые Вами трудности. Но в то же время очень хотел бы, чтобы Вы его все-таки выработали и, когда он определится, послали для ознакомления в издательство (и лучше не мне. но Григорию Алексеевичу, для объективности). Ведь речь идет о совершенно твердом заказе, об этом только я все время и хлопочу, а для этого, во избежании недоразумений и неудовольствий (конечно, не забывайте, что я все время говорю здесь не от себя лично, но от издательства, в котором есть люди Вас не знающие), самое лучшее, чтобы было наперед выяснено содержание заказа и заказчикам и исполнителю. Кроме того, я не сомневаюсь, что эта предварительная работа будет на пользу, хотя бы как некоторое противоядие Вашей «беспланности». Разумеется, способ составления этого плана и детализация его остается в Ваших руках. Цитирование придется, очевидно, свести до минимального минимума, и вообще многое должно предполагаться известным, — иначе книжка этого типа о Достоевском вообще невыполнима. Не сетуйте на меня за эту, как бы воркотню, Вы ведь сами знаете, что мне приходится на разные стороны вертеться.
Я мечтаю проехать с Муночкой и Федей по Волге и по Суре (там у нас есть знакомые). Доедем ли до Симбирска. еще не знаю, но если да, я Вам телеграфирую. Но времени для остановки мы иметь во всяком случае, кроме стоянки, не будем, ибо будем стремиться в Москву, где нас будет ждать Елена Ивановна, потому пришлось бы Вам на некоторое время побывать с нами на пароходе. Мы до сих пор еще не решили, по верхнему или по среднему плесу ехать. Вообще эта поездка для детей. Выехать думаем в пятницу 18-го, а 25-го уже назад в Москву. Дальше поедем в Крым, и я м<ожет> б<ыть> заеду в Ливны на 40-й день. Во всяком случае, с 1-го июня адрес: Кореиз.
Нам до возвращения в Москву хотелось бы попасть в Нижний, чтобы сократить железнодорожный переезд. Если у Вас есть соображения и советы, то напишите, только немедленно, чтобы письмо застало меня в Москве до пятницы. Ведь Жигули — это под Сызранью?
Единственное мое утешение в делах то, что это полугодие очень хорош и светел Григорий Алексеевич. Но вообще пусто кругом.
Да хранит Господь Вас и семью Вашу.
Любящий Вас С.Булгаков.
Авва — ничего. О. Павел Флоренский, насколько могу судить, хорош.
378. Л.М.Лопатин — В.Ф.Эрну[1161]<16.05.1912. Москва — Рим>
16 мая 1912 г., Москва
Многоуважаемый Владимир Францевич!
К большому моему сожалению, должен известить Вас, что помещение Вашей статьи в нашем журнале встретило некоторые препятствия. Правда, Г.И.Челпанов ее еще не читал (последнее время он в постоянных разъездах), но я и другие члены редакционного комитета с ней внимательно ознакомились и совпали между собой в ее оценке[1162]. В статье Вашей «О природе мысли»[1163] есть превосходные отдельные страницы (например, те, на которых Вы говорите о сверхвременной природе трансцендентальной апперцепции), но в целом в ней так много недоговоренного, и она вызывает столько недоумений, что ее напечатание в ее теперешнем виде было бы, как мне кажется, даже и не в Ваших интересах. Опровержение психологизма через указание участия воли в процессах ума (хотя можно ли спорить, что воля фактор психологический), неясности в обосновании свободы логической истины и отрицание ее необходимости, а также в доказательствах вечности случайных фактических утверждений, смутности в определении сущности символического метода и т.д. — все это заставляет желать ознакомиться с дальнейшим ходом ваших заключений раньше, чем произнести суд над присланной частью. При этом невольно возникает мысль: не лучше ли Вам представить план Вашей общей работы? Не отложить ли на некоторое время формулировку тех очень ответственных принципиальных выводов, к которым Вы приходите, а предметом магистерской диссертации сделать одну из тех интересных исторических тем, которые, как Вы пишете, наметились для Вас в этом году. В результате получился бы труд и легче выполнимый и представляющий большее внутреннее единство. Впрочем, об этом, конечно, решать должны Вы сами, и настойчиво советовать в таких делах трудно. Всего хорошего. Сердечно преданный Вам
Лев Лопатин. 16 мая 1912 г.
Ваше ходатайство факультетом уважено[1164]. Л.Л.
379. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну[1165] <30.05.1912. Люботин — Рим>
Ст. Люботин, Южных дорог, имение Трушевой
30 мая
Дорогой Владимир Францевич!
Давно уже чувствую потребность написать Вам, но все мешали разъезды. По переезде в деревню я скоро поехал в Москву. Там задержался дольше, чем предполагал, так как заболел ангиной и некоторое время не выходил из комнаты. По возвращении из Москвы был вызван в Киев для перевоза моих родителей на новую квартиру. Теперь только, кажется, более прочно утвердился в Люботине. Прежде всего хочу написать Вам, что было в Москве. Мне, повидимому, удалось откровенно и по душам поговорить с Сергеем Николаевичем, Григорием Алексеевичем и Маргаритой Кирилловной. Сначала Сергей Николаевич был духовно глух к тому, что я говорил, но потом все-таки услышал меня. Из редакционного состава «Пути» я ушел, и все, кажется, поняли, что ухожу я не из-за личных историй по поводу
