партии интеллектуалов, бойкотировавших ее после польских событий, тот же чиновник опубликовал в газете Le Monde статью «Интеллектуалы, политика и современность», после чего газета предложила ответить на вопросы анкеты о молчании левых интеллектуалов. Фуко отказался сделать это, не признав за собой при этом никакого «молчания», указав как раз на свою работу в Комитете поддержки «Солидарности» и неоднократные выступления в печати. Пресса, и не только французская, однако, усиленно муссировала эту тему и, рассматривая случай Фуко как наиболее характерный, обращала внимание на его дистанцированность, молчание, частые отлучки в Америку и так далее. Одно из наиболее развернутых разъяснений своей позиции Фуко дал в публикуемой беседе.
с.324 «маленькие левые», «американские левые» или «калифорнийские левые» — так традиционалистски ориентированные представители социалистической партии называли небольшую часть е+- членов, настроения которых на съезде этой партии в 1977 году сформулировал Мишель Рокар, различив две возможные культуры «левых»: одну-якобинского, этатистского толка, согласную на альянс с коммунистами ради достижения успехов на выборах, и другую — отрицающую такую возможность и выступающую за децентрализацию и регионализацию страны. В названиях — явно язвительных содержится намек на «заокеанское» происхождение «ереси». См. Фуко об этом в одном из интервью 1984 года: Dits et ecrits, t.IV, pp.689-690.
с.325 Так называемое «свободное слово», или «говорить истинно»,- — что Фуко понимал как право и даже долг того, кем управляют, «обращаться к тем, кто управляет,- во имя его знания, его опыта и самого факта, что он является гражданином,- с запросом о том, что эти последние делают, о смысле их действий, о принятых ими решениях» (Dits et ecrits, t.IV, p.734). «Следует, однако,- продолжает Фуко,- избегать ловушки, в которую, как
394
того и хотят правители, попадали бы интеллектуалы, и в которую они действительно часто попадают: «Поставьте себя на наше место и скажите нам, что бы вы сделали». На этот вопрос отвечать не следует. Возможность принять решение относительно какого-то положения дел предполагает знание обстоятельств, в котором нам было отказано, равно как и анализ ситуации, проделать который у нас не было возможности» (ibid.).
Светлана Табачникова
Мишель Фуко: историк настоящего
Я
всегда писал свои книги всем телом и жизнью: мне
неизвестно, что такое чисто духовные проблемы.
Мишель Фуко родился 15 октября 1926 года в городе Пуатье1. Не Мишель, правда,- он верен себе с самого начала,- а Поль; или, если уж быть совсем точным, — Поль-Мишель. В соответствии с традицией семьи Фуко все мальчики получали имя отца: Поль. Это и было официальным именем нашего героя. Для друзей же и близких он предпочел оставить вторую часть своего имени (добавленную по просьбе матери) — поскольку, как объяснял Фуко впоследствии, не хотел носить имя отца, которого в детстве ненавидел.
Известная в округе богатая буржуазная семья. Воспитание, которое получают дети, скорее строгое; при этом, однако, мать Фуко руководствуется максимой своего отца: «Что важно, так это управлять самим собой». В лицее и коллеже у Фуко превосходные результаты по всем предметам, кроме математики. Особые успехи у него в греческом языке, в занятиях французской и римской литературой, в переводах с латыни и в сочинениях2. Однако на пер
__________
1 «Вот каков город,- напишет Фуко в 1981 году,- где я родился: обезглавленные святые, с книгой в руках, следят за тем, чтобы правосудие было справедливым, чтобы крепости были крепкими . Вот чему наследует моя мудрость» (цит. по: Еriboп, р.20).
2 Но почти по всем предметам его обходит один из его друзей… В 1973 году Фуко опубликует книгу, в которой собраны архивные материалы, касающиеся одного из нашумевших убийств первой половины ХIX века: записка самого убийцы с отчетом об обстоятельствах дела, заключения медицинской и психиатрической экспертиз; их сопровождают комментарии Фуко, Делеза и других участников его семинара в Коллеж де Франс. Имя убийцы, вынесенное Фуко в заголовок книги: «Я, Пьер Ривьер, зарезавший свою мать, сестру и брата», курьезным образом совпадает с именем его более удачливого друга.
396
вом месте для него — история: он зачитывается исторической литературой с раннего возраста, с 12 лет читает лекции по истории… своим брату и сестре.
Вспоминая в 1983 году об этом времени, Фуко скажет:
Что меня поражает, когда я пытаюсь припомнить свои впечатления, так это то, что почти все мои эмоционально окрашенные воспоминания связаны с политической ситуацией. Угроза войны была нашим горизонтом, рамкой нашего существования. Именно происходящие в мире события — в гораздо большей степени, чем семейная жизнь, _ были субстанцией нашей памяти. Я говорю «нашей», так как уверен, что большинство мальчиков и девочек в тот момент имели сходный опыт. Наша частная жизнь действительно была под угрозой. Может быть, поэтому-то я и зачарован историей и отношением, которое существует между личным опытом и теми событиями, во власть которых мы попадаем. Думаю, это и есть исходная точка моего теоретического желания» (цит. по: Eribon, р.27).
Годы учебы в Париже, в Высшей нормальной школе (1946-1951), вносят существенные коррективы в это «теоретическое желание»: к серьезному увлечению историей добавляется страсть к философии. Этим Фуко в первую очередь обязан Жану Ипполиту3. Принадлежа к поколению Сартра и Мерло-Понти, Ипполит, однако, не был философом в том же смысле, что и они, — в первую очередь он известен как переводчик и комментатор Гегеля. В 1939 и 1941 годах выходит его перевод Феноменологии духа4, а в 47-м Ипполит защищает и публикует диссертациюО чем он сам неоднократно говорит. См., например, заключительные страницы «Порядка дискурса» и комментарии к нему.
4 Фактическя — первый перевод Гегеля во Франции, если нс считать вышедшего в 1928 году перевода одного из его ранних сочинений «Жизнь Иисуса».
397
«Генезис и структура Феноменологии духа». Это делает его — наряду с Жаном Валем, Александром Кожевым и другими — одной из центральных фигур того переворота, который на рубеже 30-40 годов полностью изменяет место, занимаемое гегелевской мыслью во Франции. Из «романтического философа, давно опровергнутого научным прогрессом», каким он был еще в 30-м, к 1945 году Гегель становится «вершиной классической философии» (Eribon р.З6).
Речь идет буквально о «триумфе гегельянства» во Франции в послевоенные годы. Триумфе, который во многом усиливается растущей популярностью экзистенциализма. Гегеля читают не как «создателя систем», пишет Франсуа Шатле в посвященном Гегелю разделе многотомной коллективной истории философии, но как философа, задачей которого было «мыслить жизнь» — «»жизнь» индивида, культуры, человечества» (La Philosophie, t.3, pp.63-64). Показательны в этом смысле темы лекций, прочитанных в разное время тем же Ипполитом: «Об экзистенциализме у Гегеля», «Гегель и Кьеркегор в современной французской мысли» и др. Комментируя первую из них, которая была прочитана Ипполитом в 1945 году, Мерло-Понти пишет:
«Гегель находится у истоков всего значительного, что произошло на протяжении века, — например, марксизма, Ницше, немецкой феноменологии, психоанализа; он кладет начало попытке разведать иррациональное и интегрировать его в расширенный разум, который остается задачей века» (Merleau-Ponty, p. 109).
Философия Гегеля понимается здесь «в обратной перспективе» — через призму того, какие возможности она, прямо или косвенно, открывала для переструктурирования пространства философствования и для индуцирования новых очагов напряжения в нем: марксизм и психоанализ, чуть раньше экзистенциализм и чуть позже — Ницше,- именно в это время, по существу одновременно с Гегелем, входят во французскую философию и осва
398
иваются ею. Жан Ипполит стоит в эпицентре всех этих паматических событий и сопутствующих им дискуссий. Fro влияние на современников усиливается тем, что он — только переводчик и комментатор Гегеля, но и прекрасный лектор. Среди его слушателей — в лицее Генриха IV — оказывается и Фуко, когда в 1945 году он готовится здесь к поступлению в Высшую нормальную школу. Поистине редкий оратор, вдохновенный и вдохновляющий, с ослепительной, патетической и несколько эзотеричной риторикой, Ипполит был больше, чем преподаватель. Он был, по свидетельству слушателей, тем, кто «пробуждает»5. В тот год он комментировал для своих слушателей Феноменологию духа. Речь, стало быть, шла о философии истории — истории всеобъемлющей и имеющей смысл, истории, свершающейся через становление разума. И все это — когда само время, казалось, ставило «метафизические вопросы» и взывало к «философскому осмыслению». Словом, судьба Фуко решена: философия становится тем путем, который он выбирает.
«По ту сторону»
Кто-то сказал, что если в Германии каждый жизненный вопрос становится вопросом метафизическим, то во Франции, напротив, каждый метафизический вопрос становится вопросом жизни. «Часто замечают, что во Франции философия и интеллектуальные вопросы всегда сильно обработаны политической настоятельностью. И, безусловно, это особенно справедливо в отношении тех лет, что последовали за Освобождением», — пишет В 1968 году в статье, посвященной памяти Жана Ипполита, Фуко скажет: «…в этом голосе, без конца себя самого подхватывавшем, как если бы он размышлял внутри своего собственного движения, мы воспринимали не только голос преподавателя: мы слышали что-то от голоса Гегеля и еще, быть может, от голоса самой философии. Не думаю, чтобы можно было забыть силу этого присутствия или близость, которую он терпеливо призывал» («Jean Hippolite», p. 131).
399
биограф Фуко Дидье Эрибон (Eribon, p. 51). Высшая школа не была в этом исключением. Здесь сталкивались и «переплавлялись» поиски и устремления разных поколений, усиливая и доводя до крайности все, что происходило в университетских и шире — в интеллектуальных кругах. В послевоенные годы, особенно же с началом «холодной войны», возникла тенденция к резкой политизации и «полевению». Каждый чувствовал себя обязанным «выбрать свой лагерь», и зачастую таковым оказывались марксизм, коммунизм и коммунистическая партия. С 1947 года Французская компартия прямо-таки «прописывается» по адресу Школы, на улице Ульм. По приблизительным подсчетам чуть ли не каждый пятый здесь был коммунистом6; шла буквально волна обращений. Чтобы лучше понять это, нужно было бы, конечно, принять во внимание — помимо традиционной «левизны» французских интеллектуалов — и ту роль, которую компартия сыграла в Сопротивлении: как роль реальную, так и политический капитал, который на этом был впоследствии заработан. Немаловажно и то, что для многих французских интеллектуалов (впрочем, не только французских) Советский Союз выступал тогда своего рода символом надежды и обещанием иного, лучшего мира7. Это желание видеть в Советской России «реа
____________
6 В этот момент 25 процентов французских избирателей голосовали за коммунистов (Eribon, р.51).
7 О чем в последнее время появляются все новые свидетельства. Так, о царившем в то время в Высшей шкале климате «интеллектуального террора» со стороны коммунистов пишет тот же ДиЗье Эрибон, а из рассказа Жака Деррида о поездке в Москву в 1990
