желание побыть наедине с самим собой и прислушаться к голосу души. Выбираемые им уединенные убежища находились всегда так близко от населенных местностей, что он мог отправляться туда для проповеди, не отделяя, таким образом, чисто созерцательную жизнь от жизни деятельной.
Возвращение Франциска в Ассизи сильно увеличило его популярность среди населения, и прежние нападки на него превратились в хор восхвалений. Его прославляли теперь столько же, сколько прежде осмеивали и поносили. Следующий случай еще более усилил к нему народное уважение: император Отгон IV, отправляясь короноваться в Рим, проехал через Италию с многочисленной блестящей свитой и нарочно окружил себя необыкновенной роскошью и великолепием, чтобы сильнее поразить народ. Народ действительно сбегался к нему навстречу, толпы приветствовали его, но Франциск не только не вышел из своего убежища, чтобы повидать императора, но даже советовал своей братии воздержаться, и ограничился лишь тем, что послал к императору одного из братьев, чтобы напомнить императору о тщете мирской славы и земных благ. Позднее отсюда выведено было заключение, что Франциск предсказал Отгону предстоящее отлучение от церкви.
Такое гордое поведение Франциска произвело очень сильное впечатление на народ, привыкший видеть, как поклоняются силе и богатству. Франциск много выиграл в народном уважении после этого, так как даже те люди, которые пресмыкаются перед властью, всегда невольно уважают тех, кто держит себя гордо и независимо. Толпа поняла, что Франциск не различает ни бедных, ни богатых, ни крестьян, ни господ, и что для него важнее всего человеческая душа, то есть чем более одинока эта душа, чем она более несчастна, тем она ближе и дороже ему.
Ни один биограф не указывает, сколько времени францисканцы пробыли в Риво Торто, но, судя по некоторым данным, они оставались там около года, проповедуя в окрестных городах и деревнях. Во время своего пребывания там им пришлось вытерпеть немало. Эта часть Ассизской долины подвергается каждую осень наводнениям, и много раз бедные францисканцы были блокированы потоком, так что не могли выйти из своей хижины для отыскания себе пропитания в городе, и довольствовались репой, которую находили на соседнем поле.
Хижина, служившая их жилищем, была так тесна, что когда они собирались все вместе, то едва могли двигаться. Для того, чтобы каждый знал свое место, Франциск надписал имя каждого брата на бревнах, поддерживавших хижину.
Франциск всегда был неизменно ясен и любил видеть вокруг себя веселые лица. Он говорил своим ученикам, что они должны прогонять мрачные мысли. “Отчего у тебя такое грустное лицо? – сказал он одному из них. – Если ты совершил какой-нибудь грех, то это касается лишь тебя самого и Бога. Молись Богу, но с нами сохраняй ясность духа, так как не должно иметь угрюмого лица, находясь на службе Господа”.
Однажды ночью, когда все спали в хижине, Франциск услышал стоны – оказалось, что это стонал один из братьев, слишком изнурявший себя постом. Франциск догадался, что он стонет от голода, принес хлеба и пригласил его разделить с собою трапезу, а чтобы ему не было совестно, начал есть сам. Франциск был против всяких истязаний плоти. “Надо соразмерять свои силы и принимать необходимую пищу, – говорил он, – иначе тело не может служить духу. Остерегайтесь только излишеств: не следует есть слишком много, ибо это вредно для тела и для духа, ни чрезмерно поститься, так как Господь предпочитает дела милосердия исполнению внешних обрядов”. На этом основании, когда Франциск узнал, что некоторые из его учеников носят вериги, то велел их собрать, сложить в одну кучу и оставить в поле.
Чуткая душа Франциска угадывала страдания и желания других. Однажды он взял за руку больного брата и, приведя его в виноградник, сам стал есть вместе с ним виноград, чтобы ему не было так совестно. Этот простой поступок так тронул сердце больного, что он даже много лет спустя не мог вспомнить об этом без волнения.
Между тем Франциск не забывал своей миссии. Становясь смелее и все более и более сознавая свои обязанности по отношению к людям, он вмешивался в политические и социальные дела своей родины, повинуясь голосу сердца и не понимая в простоте душевной, как это злоба, гордость и лень могут, соединившись вместе, остановить в зародыше самые благородные порывы. У него была та вера, которая “двигает горы”, и не было скептицизма, указывающего на бесполезность одного только перемещения затруднений с одного места на другое.
Когда в Ассизи узнали, что Франциск получил разрешение папы, то народ стал настаивать, чтобы он проповедовал в церкви. Духовенство должно было уступить и предложило Франциску говорить проповедь в одной из церквей, которая, однако, оказалась слишком мала, чтобы вместить всех желающих слушать его, так что пришлось открыть для него двери собора.
Конечно, Франциск не говорил ничего нового в своих проповедях, но его простое, искреннее слово, проникнутое горячим убеждением, действовало на слушателей сильнее, чем заученная, строго выдержанная в богословском отношении, речь официальных проповедников. Франциск не знал никакого богословия, для него Евангелие составляло все, и он заимствовал оттуда те великие истины, которые говорил народу. Он произносил свои проповеди без всякой подготовки; смеялся, плакал, приходил в сильнейшее возбуждение, и когда говорил об ужасах войны, о преступлениях народов, о низости великих мира сего, об алчности, позорящей церковь, и презрении к бедности и жажде материальных благ, то каждый из его слушателей начинал испытывать нечто похожее на угрызения совести и стыдиться своих дурных поступков. Внимательная и тем более возбужденная толпа всегда бывает очень впечатлительна; средневековая же толпа отличалась особенной впечатлительностью уже в силу существовавших тогда условий, и поэтому проповедники всегда имели над нею большую власть.
Чтобы понять впечатление, которое производили проповеди Франциска, надо мысленно перенестись в эпоху его деятельности. Толпа, собиравшаяся в большой Ассизский собор слушать проповедников, не стеснялась высказывать им то ропотом, то аплодисментами свое одобрение или неодобрение. Она слушала, стоя или на коленях, жестикулирующего и расхаживающего по церковной кафедре проповедника и судила о нем. Если же мы вспомним, что имя Франциска уже пользовалось известностью и что одни относились к нему с сочувствием, другие же с тайной оппозицией, то мы поймем, при каких условиях Франциск начал свои проповеди в соборе. Успех был поразительный. Бедные и униженные почувствовали, что нашли друга, брата, защитника и почти мстителя за себя. Мысли, которые они едва осмеливались шепотом высказывать друг другу, Франциск произносил громогласно, не стесняясь обвинял в пороках богатых и сильных, и даже служителей церкви и всем без различия проповедовал покаяние и любовь. Слова его были криком сердца, воззванием ко всем его соотечественникам и в них было нечто, напоминающее библейские времена, пророков Израиля.
Энтузиазм, возбужденный Франциском во всем населении Ассизи, почти граничил с безумием; он подчинил себе народ, видевший в нем нового мессию. Ученики прибывали, и все хотели идти по стопам Франциска; многим из них, доходившим до религиозного экстаза, казалось, что они видят Франциска возносящимся в огненной колеснице на небо.
История средних веков полна проявлениями такого религиозного энтузиазма, и религиозный невроз часто выражался в могущественных религиозных движениях, увлекавших тысячи людей. Рассказы, кажущиеся на первый взгляд слегка фантастическими, о десятках тысяч людей, стекавшихся слушать некоторых народных ораторов, не заключают в себе ничего преувеличенного, ораторы из народа всегда имели успех, и Франциск, подавший пример проповеди народным языком, на перекрестках улиц, на площадях и в поле, конечно одержал верх над декламаторским искусством современных ему проповедников, ударявшихся в схоластические тонкости и вместо здоровой и простой пищи подносивших своим слушателям целые диссертации по поводу самых темных текстов Ветхого Завета. Франциск составлял полную противоположность с этими проповедниками и всегда говорил с народом понятным ему языком. В Ассизи он смело принял участие в гражданской распре и стал на сторону слабых – “minores”, стараясь вызвать примирение между ними и богатыми и сильными – “majores”; он заставил барона в окрестностях Ассизи дать свободу своим крепостным крестьянам, улаживал семейные ссоры и успокаивал вражду партий и народные волнения.
Духовная семья Франциска все еще не носила никакого наименования; Франциск не торопился ни с выработкой устава, ни с отысканием имени для своей общины. Случайно он назвал своих братьев “миноритами”, то есть меньшою братией, намекая на разделение жителей Ассиза на две партии: “majores” – богатых и сильных и “minores” – бедных и слабых. Это имя так и осталось за ними.
Число учеников Франциска быстро умножалось, и папа Иннокентий III, ставя свои условия Франциску, конечно, не мог этого предвидеть. Францисканцы уже не могли вести такую бродячую жизнь, как прежде; им нужно было основать где-нибудь постоянное пристанище и иметь в своем распоряжении хоть небольшую часовню. Напрасно они обращались с такой просьбой к епископам и каноникам – никто не хотел дать “нищим” место, и только после долгих исканий францисканцам удалось склонить бенедиктинского аббата в Субазио уступить им в вечное владение часовню Божьей Матери Порциункулы. Франциск был в восторге от этой удачи и тотчас же, вместе с братьями, принялся за постройку нескольких хижин возле церкви. Хижины были обнесены живой изгородью, и двое-трое суток было достаточно, чтобы организовать первый францисканский монастырь.
Десять лет монастырь этот вполне удовлетворял потребностям францисканцев, и эти десять лет можно считать самым героическим временем их ордена. Кругом монастыря был густой лес, в котором обыкновенно собирались все братья, чтобы получить наставления от своего учителя. Францисканцы обнаруживали большую деятельность. Глава их не терпел лености, и было бы ошибочно думать, что он и его последователи проводили большую часть времени в созерцании и собирании милостыни. Напротив, Франциск требовал, чтобы братья снискивали себе пропитание не одной только милостыней, а трудом своих рук. В общине они должны были исполнять сами всякую работу. Проповедуя нищенство, Франциск имел в виду только отречение от собственности, но никак не отречение от труда. Он говорил только, что “брат минорит, пришедший в какую-нибудь местность и проводящий дни в проповедовании Слова Божия, раздавая таким образом духовную пищу алчущим душам, – не должен стыдиться принимать от них взамен материальную пищу”.
Итак, труд составлял правило в францисканской общине, а собирание милостыни – исключение, однако не заключающее в себе ничего постыдного. Франциск, несмотря на всю свою кротость и доброту, был очень строг с ленивцами и одного из братьев, не желавшего работать и ограничивавшегося лишь прошением милостыни, он прямо изгнал из общины, назвав его трутнем, который сам меда не делает, а только ест чужой. Братья, вступавшие в орден, продолжали заниматься тем самым ремеслом, которым занимались раньше. Если же они не знали никакого
