язычников и мусульман, причем первый подал пример, явившись в лагерь крестоносцев под стенами Дамьетты в Египте. Он мечтал обратить в христианство сарацин и бесстрашно отправился в лагерь к султану. Легенда об этом событии повествует, что Франциска по дороге схватили сарацины, но он сказал им: “Я – христианин, ведите меня к вашему господину”, и когда его привели к султану, этот последний был побежден его кротостью и внимательно слушал его проповедь. Легенда прибавляет, что султан упрашивал Франциска остаться у него, но Франциск поставил ему условие, чтобы он обратился со всем своим народом ко Христу, и предложил ему, в доказательство истинности своей веры, пройти через пылающий костер вместе с мусульманским имамом. Из мусульманского духовенства, однако, не нашлось никого, кто бы согласился на это испытание, и тогда Франциск предложил султану, что он сделает это испытание один, если султан обещает принять христианство, в случае удачных результатов опыта. “Если же я погибну в огне, то припиши это моим грехам, – прибавил Франциск. Но султан, опасаясь мятежа своих подчиненных, не согласился на это, и Франциск вернулся в лагерь крестоносцев. Рассказывают, что, прощаясь с Франциском, султан ему сказал: “Молись за меня, чтобы Бог открыл мне, какая вера Ему угоднее”.
По возвращении на родину Франциск нашел общину свою в самом цветущем состоянии. Ветви ее раскинулись по всей Европе, и в 1215 году папа торжественно утвердил францисканский орден на Латеранском соборе. Франциск мог радоваться за свое дело, оно разрасталось, но именно этот быстрый рост и был причиной того, что Франциску при жизни пришлось постоянно бороться за сохранение самостоятельности ордена и той евангельской простоты, которая была им положена в его основу. Поэтому-то он так неохотно соглашался на то, чтобы ордену его дарованы были Римом какие бы то ни было привилегии. Франциск видел в этих привилегиях, которых так добивались другие монашеские ордена, только золотые путы, изменяющие и нарушающие первоначальный характер францисканской общины. Особенно трудно было ему бороться с группой недовольных в самом ордене. Среди францисканцев было уже много людей образованных, которым не нравилась чрезмерная простота устава ордена, не нравилось то, что Франциск упорно противится всякому возвышению ордена и усилению его могущества. Франциск не позволял своим братьям занимать каких бы то ни было духовных должностей, они не могли надеяться ни на какое повышение в церковной иерархии и не смели владеть никакой собственностью. Упорство Франциска в данном случае, конечно, вызывалось опасением, что если он допустит малейшее отступление от первоначального принципа, то орден его вступит на торную дорожку всех монашеских общин и перестанет быть тем, чем он был до сих пор, то есть свободной религиозной общиной, не связанной никакими сословными или иными предрассудками и стремящейся не к власти и влиянию, а к распространению среди людей евангельских истин.
Первая попытка нарушения постановлений Франциска была сделана во время его отсутствия. Когда он отправился проповедовать Евангелие неверным, оставленные им вместо себя, во главе общины, викарии тотчас же после его отъезда начали все переделывать и вносить нововведения в устав ордена; конечно, они прежде всего постарались изменить характер обета нищеты и усложнили правила ордена, увеличив число постов и разных обрядностей, которым Франциск не придавал никакого значения. Во всем этом было видно явственное желание заключить францисканскую общину в рамки обыкновенной монашеской общины и стремление к власти и влиянию, не такому отвлеченному, каким до сих пор пользовались францисканцы, а более материальному и осязательному; заместители Франциска стремились подражать существующим монашеским орденам, надеясь, вероятно, превзойти их со временем и влиянием, и могуществом.
Однако все эти нововведения не встретили общего сочувствия во францисканской братии; нашлись такие, которые протестовали против извращения духа общины, основанной Франциском. К Франциску был отправлен один из братьев, чтобы сообщить ему о переменах в ордене и попросить его о скорейшем возвращении.
Франциск очень встревожился и поспешил вернуться. Он действительно нашел большие перемены. По его уставу минориты не должны были ничем владеть, ни косвенным, ни прямым образом. Монастыри, где они обитали, были лишь временным убежищем для них. Между тем, подъезжая к Болонье, Франциск узнал о постройке дома для братьев францисканцев. По прибытии на место Франциск немедленно велел всем выбраться из дома, даже не делая исключений для больных. Только тогда, когда кардиналу уголино удалось убедить Франциска, что дом вовсе не принадлежит францисканской братии, а ему самому, то есть кардиналу уголино, Франциск согласился, чтобы братья временно проживали в нем.
Франциску был оказан восторженный прием по возвращении на родину. Всюду толпы народа сбегались к нему навстречу. Томас Спалато следующим образом описывает Франциска, которого он видел проповедующим в одном маленьком городке: “Он говорил так красноречиво и так верно, что многие ученые люди приходили в восторг от его простых речей. В его обращении ничто не напоминало проповедника, он как будто разговаривал со своими слушателями, проповедуя, главным образом, уничтожение вражды и мир. Одежда его была бедна, в наружности его не замечалось ничего внушительного, он не был красив, но словам его Бог дал такую силу, что они обращали к миру и согласию многих знатных господ, дикая свирепость которых не останавливалась даже перед пролитием крови. Франциск возбуждал в людях такое благоговение, что мужчины и женщины толпою бегали за ним и те, кому удавалось прикоснуться к его одежде, – почитали себя глубоко счастливыми”.
Как ни горячо отстаивал Франциск неприкосновенность первоначальных принципов своего ордена, но он должен был, в конце концов, преклонить голову перед силой вещей. К тому же годы, лишения и болезнь брали свое. Франциск чувствовал потребность в покое и уединении, но всячески старался переломить себя. Он часто вспоминал в это время об одном сновидении, которое теперь казалось ему пророческим: ему снилась однажды черная курица с весьма многочисленным потомством. Бедная курица никак не могла прикрыть всех цыплят своими крыльями, и это очень тревожило ее. Франциск чувствовал себя в положении этой курицы. Его братия так умножилась, что он уже не имел возможности собирать ее возле себя, и хотя все еще оставался центром, но не мог не сознавать, что орден его слишком разросся, и он не в состоянии один управлять и следить за ним.
Умный и хитрый кардинал Уголино, которому Франциск почему-то очень доверял, воспользовался таким настроением Франциска, чтобы убедить его в необходимости следовать советам благоразумия и вдвинуть свой орден в обыкновенные рамки, установленные для всех религиозных орденов, выработав для него соответствующий подробный устав, на основании существующих уже уставов, освященных традициями церкви. Франциск чувствовал, что кардинал посягает на его высокий идеал и низводит его до уровня житейских требований, но он уже не мог противиться этому, не мог представить возражений на софистические доводы кардинала, старавшегося даже уверить Франциска, что он обнаруживает непокорность церкви, не соглашаясь подчиниться ее постановлениям. Хитрый кардинал так искусно вел свою тактику, что одержал победу над смиренным Франциском, в самом деле почувствовавшим себя как будто виноватым, и даже добился того, что Франциск согласился просить, чтобы папа назначил кардинала официальным протектором ордена. С этого момента для францисканцев наступила новая эра, они сделались монашеским орденом в самом узком смысле этого слова, и вместе с тем начал меркнуть идеал, во имя которого жил и действовал Франциск.
По характеру своему Франциск не был способен к энергичному и резкому протесту и, проповедуя постоянно покорность и смирение, бессознательно довел в себе самом это смирение до крайних пределов. Поэтому-то он уступил новым течениям, властно заполонившим то дело, в которое он вложил свою душу, и грозившим все изменить и перевернуть. Но в душе Франциска все-таки происходила постоянная борьба, и отголоски ее можно заметить в разных рассказах о нем, относящихся к тому времени. Так, однажды к нему обратился какой-то послушник с вопросом – может ли он иметь собственный псалтирь. Франциск, восстававший решительно против всякой собственности и не разрешавший братьям иметь даже священные книги, в то время уже не находился во главе ордена, передав после буллы кардинала Уголино, превратившей францисканскую общину в настоящий монашеский орден, управление его другим лицам, назначаемым церковью. Тем не менее, когда послушник обратился к нему с этим вопросом, Франциск ответил ему: “Люди думают, по-видимому, что, рассказывая и проповедуя подвиги святых, можно добиться славы и почестей, как будто сам совершил все эти подвиги… Теперь ты хочешь иметь псалтирь, но, получив его, ты захочешь иметь требник, а когда будешь иметь требник, то усядешься на кафедру как важный прелат и сделаешь знак своему товарищу: “Принесите мне мой требник!”. Франциск проговорил все это с жаром; видно было, что у него наболела душа. Затем, упав на колени, он сказал: “Прости меня, мой брат! Но тот, кто хочет быть братом миноритом, не должен иметь ничего своего, кроме носимой одежды”.
После капитула 1221 года, на котором был принят новый устав ордена, поражающий прежде всего своею обширностью, так как он занимал 10 страниц in folio, между тем как первый устав был написан на трех, эволюция ордена совершалась уже с необычайной быстротой. Ничто уже не могло задержать естественное течение вещей. Установление иерархии ордена повело за собой учреждение резиденций и монастырей, при которых оказалось необходимым иметь свои собственные церкви и т. д. Папство содействовало всеми зависящими от него средствами такому превращению францисканской общины, так как в своем новом виде францисканский орден мог быть очень полезен римской курии приобретенным им влиянием и репутацией. Но сам Франциск уже совершенно отступил на задний план. Его заменил в управлении орденом сначала Петр Катанский, а затем, по смерти Петра, на место его был поставлен честолюбивый и умный францисканец Илья, сделавшийся окончательным преемником Франциска после его смерти.
Покорившийся тому, что оказалось сильнее его, Франциск сошел со сцены и стал большую часть времени проводить в уединении, в горах своей любимой Умбрии. В центральной Италии нет ни одной местности, где бы не сохранилось о нем воспоминания. Между Флоренцией и Римом то и дело встречаются холмы, хижины и гроты, носящие его имя или имя кого-нибудь из его учеников. Однако его продолжали посещать верные ученики, недовольные новым духом, воцарившимся в общине. Случалось, что Франциск, вероятно подавленный нравственно таким искажением его идеала и искавший успокоения своей души в чувстве смиренной покорности, говорил им о таком смирении и послушании, которое должно быть идеалом каждого монаха. Он предлагал им взять за образец бездыханный труп, который не противится ничему.
Такое стремление к безусловному пассивному послушанию, к уничтожению в себе всякого протеста, ясно указывает
