ты Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскресенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим».
Я: «А что бы ты делал с мамой?»
Ганс: «Я брал бы ее тоже в Лайнц».
Я: «А что еще?»
Ганс: «Ничего».
Я: «А почему же ты ревнуешь?»
Ганс: «Я этого не знаю».
Я: «А в Гмундене ты тоже ревновал?»
Ганс: «В Гмундене – нет (это неправда). В Гмундене я имел свои вещи, сад и детей».
Я: «Ты можешь вспомнить, как у коровы родился теленок?»
Ганс: «О, да. Он приехал туда в тележке. (Это, наверно, ему рассказали в Гмундене. И здесь – удар по теории об аисте.) А другая корова выжала его из своего зада». (Это уже результат разъяснения которое он хочет привести в соответствие с «теорией о тележке».)
Я: «Ведь это неправда, что он приехал в тележке, ведь он вышел из коровы, которая была в стойле».
Ганс, оспаривая это, говорит, что он видел утром тележку. Я обращаю его внимание на то, что ему, вероятно, рассказали про то, что теленок прибыл в тележке. В конце концов он допускает это: «Мне, вероятно, это рассказывала Берта, или нет, или, может быть, хозяин. Он был при этом, и это ведь было ночью,– значит, это все так, как я тебе говорю; или, кажется, мне про это никто не говорил, а я думал об этом ночью».
Если я не ошибаюсь, теленка увезли в тележке; отсюда и путаница.
Я: «Почему ты не думал, что аист принес его?»
Ганс: «Я этого не хотел думать».
Я: «Но ведь ты думал, что аист принес Анну?»
Ганс: «В то утро (родов) я так и думал. Папа, а г-н Райзенбихлер (хозяин) был при том, как теленок вышел из коровы?»[37 — Ганс, имеющий основание относиться недоверчиво к показаниям взрослых, теперь соображает, не заслуживает ли хозяин большего доверия, чем отец.]
Я: «Не знаю. А ты как думаешь?»
Ганс: «Я уже верю… Папа, ты часто видел у лошади что-то черное вокруг рта?»
Я: «Я это уже много раз видел на улице в Гмундене»[38 — Связь здесь следующая: по поводу черного у рта лошади отец долго не хотел ему верить, пока, наконец, истина не выяснилась.].
Я: «В Гмундене ты часто бывал в кровати у матери?»
Ганс: «Да!»
Я: «И ты себе вообразил, что ты папа!»
Ганс: «Да!»
Я: «И тогда у тебя был страх перед папой?»
Ганс: «Ведь ты все знаешь, я ничего не знал».
Я: «Когда Фриц упал, ты думал: „если бы так папа упал“, и когда овечка тебя боднула, ты думал: „если бы она папу боднула“. Ты можешь вспомнить о похоронах в Гмундене?» (Первые похороны, которые видел Ганс. Он часто вспоминает о них – несомненное покрывающее воспоминание.)
Ганс: «Да, а что там было?»
Я: «Ты думал тогда, что если бы умер папа, ты был бы на его месте?»
Ганс: «Да!»
Я: «Перед какими возами ты, собственно, еще испытываешь страх?»
Ганс: «Перед всеми».
Я: «Ведь это неправда?»
Ганс: «Перед пролетками и одноконными экипажами я страха не испытываю. Перед омнибусами и вьючными возами только тогда когда они нагружены, а когда они пусты, не боюсь. Когда воз нагружен доверху и при нем одна лошадь, я боюсь, а когда он нагружен и впряжены две лошади, я не боюсь».
Я: «Ты испытываешь страх перед омнибусами потому, что на них много людей?»
Ганс: «Потому, что на крыше так много поклажи».
Я: «А мама, когда она получила Анну, не была тоже нагружена?»
Ганс: «Мама будет опять нагружена, когда она опять получит ребенка, пока опять один вырастет и пока опять один будет там внутри».
Я: «А тебе бы этого хотелось?»
Ганс: «Да!»
Я: «Ты говорил, что не хочешь, чтобы мама получила еще одного младенца».
Ганс: «Тогда она больше не будет нагружена. Мама говорит, что когда она больше не захочет, то и бог этого не захочет». (Понятно, что Ганс вчера уже спрашивал, нет ли в маме еще детей. Я ему сказал, что нет и что если господь не захочет, в ней не будут расти дети.)
Ганс: «Но мне мама говорила, что когда она не захочет, больше у нее не вырастет детей, а ты говоришь, когда бог не захочет».
Я ему сказал, что это именно так, как я говорю, на что он заметил: «Ведь ты был при этом и знаешь это, наверно, лучше». Он вызвал на разговор и мать, и та примирила оба показания, сказав, что когда она не захочет, то и бог не захочет[39 — Се que femme veut, dieu le veut. Умный Ганс и здесь додумался до очень серьезной проблемы.].
Я: «Мне кажется, что ты все-таки хотел бы, чтобы у мамы был ребенок?»
Ганс: «А иметь его я не хочу».
Я: «Но ты этого желаешь?»
Ганс: «Пожалуй, желаю».
Я: «Знаешь, почему? Потому что тебе хотелось бы быть папой».
Ганс: «Да… Как эта история?»
Я: «Какая история?»
Ганс: «У папы не бывает детей, а как потом говорится в истории, когда я хотел бы быть папой?»
Я: «Ты хотел бы быть папой и женатым на маме, хотел бы быть таким большим, как я, иметь такие же усы, как у меня, и ты хотел бы, чтобы у мамы был ребенок».
Ганс: «Папа, когда я буду женатым, у меня будет ребенок только тогда, когда я захочу, а когда я не захочу, то и бог не захочет».
Я: «А тебе хотелось бы быть женатым на маме?»
Ганс: «О, да».
Здесь ясно видно, как в фантазии радость еще омрачается из-за неуверенности относительно роли отца и вследствие сомнений в том, от кого зависит деторождение.
«Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают в постель, говорит мне: „Послушай, знаешь, что я теперь делаю? Я теперь до 10 часов еще буду разговаривать с Гретой, она у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает“. Так как он уже совсем сонный, я обещаю ему записать это завтра, и он засыпает».
Из прежних записей видно, что Ганс со времени возвращения из Гмундена всегда фантазирует о своих «детях», ведет с ними разговоры и т. д.[40 — Нет необходимости видеть здесь в этой страсти к обладанию детьми женскую черту. Так как он самые счастливые переживания испытывал рядом с матерью как ребенок, он теперь воспроизводит их в активной роли, причем он сам изображает мать.].
«26 апреля я его спрашиваю: почему он всегда говорит о своих детях?
Ганс: «Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого не хочу, мне не хотелось бы их иметь»[41 — Это столь удивительное противоречие – то же, что и между фантазией и действительностью, «желать» и «иметь». Он знает, что в действительности он ребенок и другие дети мешали бы ему, а в своей фантазии он – мать и хочет иметь детей, чтобы иметь возможность повторить на них пережитые им ласки.].
Я: «Ты себе всегда так представлял, что Берта, Ольга и т. д. твои дети?»
Ганс: «Да, Франц, Фриц, Поль (его товарищ в Лайнце) и Лоди». (Вымышленное имя, его любимица, о которой он чаще всего говорит. Я отмечаю здесь, что эта Лоди появилась не только в последние дни, но существует со дня последнего разъяснения (24 апреля).)
Я: «Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?»
Ганс: «Нет».
Я: «А существует на самом деле эта Лоди?»
Ганс: «Да, я знаю ее».
Я: «Которую?»
Ганс: «Ту, которая у меня есть».
Я: «Как она выглядит?»
Ганс: «Как? Черные глаза, черные волосы; я ее однажды встретил с Марикой (в Гмундене), когда я шел в город».
Когда я хочу узнать подробности, оказывается, что все это выдумано[42 — Возможно, что Ганс случайно встреченную девочку возвел в идеал, который, впрочем, по цвету глаз и волос уподобил матери.].
Я: «Значит, ты думал, что ты мама?»
Ганс: «Я действительно и был мамой».
Я: «Что же ты, собственно, делал с детьми?»
Ганс: «Я их клал к себе спать, мальчиков и девочек».
Ганс: «Ну, конечно».
Я: «Ты разговаривал с ними?»
Ганс: «Когда не все дети влезали в постель, я некоторых клал на диван, а некоторых в детскую коляску, а когда еще оставались дети, я их нес на чердак и клал в ящик; там еще были дети, и я их уложил в другой ящик».
Я: «Значит, аистиные ящики стояли на чердаке?»
Ганс: «Да».
Я: «Когда у тебя появились дети, Анна была уже на свете?»?
Ганс: «Да, уже давно».
Я: «А как ты думал, от кого ты получил этих детей?»
Ганс: «Ну, от меня»[43 — Иначе, как с точки зрения аутоэротизма, Ганс и не может ответить.].
Я: «Ведь тогда ты еще не знал, что дети рождаются кем-нибудь?»
Ганс: «Я себе думал, что их принес аист». (Очевидно, ложь и увертка[44 — Это – дети фантазии, онанизма.].)
Я: «Вчера у тебя была Грета, но ты ведь знаешь, что мальчик не может иметь детей».
Ганс: «Ну да, но я все-таки в это верю».
Я: «Как тебе пришло в голову имя Лоди? Ведь так ни одну девочку не зовут. Может быть, Лотти?»
Ганс: «О нет, Лоди. Я не знаю, но ведь это все-таки красивое имя».
Я (шутя): «Может быть, ты думаешь, Шоколоди?»
Ганс (сейчас же): «Saffalodi[45 — Saffaladi – сервелатная колбаса. Моя жена иногда рассказывает, что ее тетка говорила всегда Soffilodi. Ганс, быть может, слышал это.]… потому что я так люблю есть колбасу и салями».
Я: «Послушай, не выглядит ли Saffalodi как Lumpf?»
Ганс: «Да!»
Я: «А как выглядит Lumpf?»
Ганс: «Черным. Как это и это» (показывает на мои брови и усы).
Я: «А как еще – круглый, как Saffalodi?»
Ганс: «Да».
Я: «Когда ты сидел на горшке и когда выходил Lumpf, ты думал себе, что у тебя появляется ребенок?»
Ганс (смеясь): «Да, на улице и здесь».
Я: «Ты знаешь, как падали лошади в омнибусе. Ведь воз выглядит как детский ящик, и когда черная лошадь падала, то это было так…»
Ганс (дополняет): «Как когда имеют детей».
Я: «А что ты себе думал, когда она начала топать ногами?»
Ганс: «Ну, когда я не хочу сесть на горшочек, а лучше хочу играть, я так топаю ногами». (Тут же он топает ногой.)
При этом он интересуется тем, охотно или неохотно имеют детей.
Ганс сегодня все время играет в багажные ящики, нагружает их и разгружает, хочет иметь игрушечный воз с такими ящиками. Во дворе таможни его больше всего интересовали погрузка и разгрузка возов. Он и пугался больше всего в тот момент, когда нагруженный воз должен был отъехать. «Лошади упадут (fallen)»[46 — Не означает ли это „niederkommen» [разрешиться .от бремени, букв. «опадать»], когда женщина родит?]. Двери таможни он называл «дырами» (Loch) (первая, вторая, третья… дыра). Теперь он говорит Podlloch (anus).
