загоне у психологов;

Я полагаю, что называть ощущение «уже виденного» иллюзией несправедливо. В такие моменты действительно затрагивается нечто, что уже было раз пережито, только его нельзя сознательно вспомнить, потому что оно и не было никогда сознательным. Ощущение «уже виденного» отвечает, кратко говоря, воспоминанию о бессознательной фантазии. Подобно сознательным существуют и бессознательные фантазии (или сны наяву); каждый знает это по собственному опыту.

Я знаю, что тема эта заслуживала бы самого обстоятельного рассмотрения, но хочу привести здесь анализ одного-единствениого случая «deja vu», в котором ощущение отличается особенной интенсивностью и длительностью. Одна дама, которой теперь 37 лет от роду, утверждает, что она самым отчетливым образом помнит, как она в возрасте 12’/2 года впервые была в гостях у своих школьных подруг в деревне и, войдя в сад, тотчас же испытала такое ощущение, будто она уже здесь раз была; ощущение это повторилось, когда она вошла в комнаты, так что ей казалось, что она заранее знает, какая будет следующая комната, какой будет из нее вид и т. д. На самом деле совершенно исключена – и опровергнута справками у родителей – возможность того, чтобы это чувство знакомства имело своим источником прежнее посещение дома и сада, хотя бы в самом раннем детстве. Дама, рассказывавшая мне об этом, не искала психологического объяснения; в появлении этого ощущения она видела пророческое указание на то значение, которое впоследствии должны были иметь именно эти подруги для ее эмоциональной жизни. Однако рассмотрение обстоятельств, при которых имел место этот феномен, указывает нам путь к другому объяснению. Отправляясь в гости, она знала, что у этих девочек есть единственный тяжело больной брат. При посещении она видела его, нашла, что он очень плохо выглядит, и подумала: он скоро умрет. Теперь дальше: ее собственный единственный брат был несколькими месяцами раньше опасно болен дифтеритом; во время его болезни она была удалена из дому родителей и жила несколько недель у одной родственницы. Ей кажется, что в той поездке в деревню, о которой идет здесь речь, участвовал также ее брат, кажется даже, что это была его первая большая прогулка после болезни; однако здесь ее воспоминания удивительно неопределенны, в то время как все прочие детали, особенно платье, которое было на ней в этот день, стоят у нее перед глазами с неестественной яркостью. Осведомленному человеку нетрудно заключить из этих показаний, что ожидание смерти брата играло тогда большую роль у этой девушки и либо не было никогда сознательным, либо после благополучного исхода болезни подверглось энергичному вытеснению. В случае иного исхода она должна была бы носить другое платье – траурное. У подруг она нашла аналогичную ситуацию: единственный брат в опасности; вскоре он действительно умер. Она должна была бы сознательно вспомнить, что несколько месяцев тому назад сама пережила то же самое; вместо того, чтобы вспомнить это, – чему препятствовало вытеснение, – она перенесла свое чувство припоминания на местность, сад и дом, подверглась действию «fausse reconnaissance», и ей показалось, что она когда-то все это также видела. Из факта вытеснения мы имеем основание заключить, что ее ожидание смерти брата было не совсем чуждо окраски желательности. Она осталась бы тогда единственным ребенком. В своем позднейшем неврозе она страдала самым интенсивным образом от страха потерять своих родителей, и за этим страхом анализ, как это бывает обычно, мог вскрыть бессознательное желание аналогичного же содержания.

Мои собственные мимолетные переживания феномена «deja vu» я мог подобным же образом вывести из эмоциональной констелляции момента. Это был опять повод воскресить ту (бессознательную и неизвестную) фантазию, которая в какой-то момент возникла во мне как желание улучшить мое положение.

V. Недавно, когда я имел случай изложить одному философски образованному коллеге несколько примеров забывания имен вместе с анализом их, он поспешил возразить: все это прекрасно, но у меня забывание имен происходит иначе. Ясно, что так облегчать себе задачу нельзя; я не думаю, что мой коллега когда-либо думал перед этим об анализе забывания имен; он и не мог сказать мне, как же, собственно, это у него происходит иначе.

Но его замечание все же затрагивает проблему, которую многие будут склонны поставить на первый план. Применимо ли данное здесь объяснение ошибочных и случайных действий во всех или лишь в единичных случаях, и если только в единичных, то каковы те условия, при которых оно может быть допущено для объяснения феноменов, имеющих другое происхождение? То, что я знаю, не дает мне возможности ответить на этот вопрос. Я хочу лишь предостеречь от того, чтобы считать указанную здесь связь редкой, ибо сколько раз мне случалось производить испытание над собой ли самим или над пациентами, ее можно было, как и в приведенных примерах, с уверенностью установить или по крайней мере найти веские основания, заставляющие предполагать ее наличность. Неудивительно, если не всегда удается найти скрытый смысл симптоматического действия, ибо решающим фактором, который надо принять в соображение, является сила внутреннего сопротивления, противостоящего разрешению. Нет также возможности истолковать каждое отдельное сновидение – у себя или у пациента; для того чтобы подтвердить общеприменимость данной теории, достаточно, если нам удастся хотя бы несколько проникнуть в глубь скрытых соотношений. Сновидение, которое в ближайший день, при первой попытке решения оказывается неприступным, нередко раскрывает свою тайну через неделю или через месяц, когда какое-либо реальное изменение, происшедшее за это время, успело понизить значение борющихся одна с другой психических величин. То же можно сказать и о разрешении ошибочных и симптоматических действий; пример очитки «в бочке по Европе» дал мне случай показать, как неразрешимый на первых порах симптом поддается анализу, когда отпадает реальная заинтересованность в вытесненных мыслях. До тех пор, пока было возможно, что мой брат получит завидный титул раньше, чем я, указанная выше ошибка в чтении оказывала сопротивление всем неоднократно делавшимся попыткам анализа; но когда выяснилась малая вероятность того, чтобы брату было оказано предпочтение, предо мной внезапно открылся путь, ведущий к решению. Было бы, таким образом, ошибкой утверждать про все случаи, не поддающиеся анализу, что они произошли на основе иного психического механизма, чем тот, который здесь был вскрыт; для того чтобы это допустить, недостаточно одних лишь отрицательных доказательств. Совершенно недоказательна также и готовность, – вероятно, присущая всем здоровым людям, – с какой мы верим в то, что есть какое-либо другое объяснение ошибочных и симптоматических действий; само собой понятно, что она служит проявлением тех же психических сил, которые и создали тайну, которые потому становятся на защиту последней и сопротивляются ее выяснению.

С другой стороны, мы не должны упускать из виду, что вытесненные мысли и стремления не самостоятельно создают себе выражение в форме симптоматических и ошибочных действий. Техническая возможность подобного рода промахов иннервации должна быть дана независимо от них; и затем уже ею охотно пользуется вытесненный элемент в своем намерении дать о себе знать. Установить картину тех структурных и функциональных отношений, которыми располагает такое намерение, имели своей задачей, в применении к словесным ошибочным актам (ср. гл. V), подробные исследования философов и филологов. Если мы в совокупности условий ошибочных и симптоматических действий будем, таким образом, различать бессознательный мотив и идущие ему навстречу физиологические и психофизические отношения, то останется открытым вопрос, имеются ли в пределах здоровой психики еще и другие моменты, способные, подобно бессознательному мотиву и вместо него, порождать на почве этих отношений ошибочные и симптоматические действия. Ответ на этот вопрос не входит в мои задачи.

VI. После рассмотрения обмолвок мы ограничивались тем, что доказывали в ошибочных действиях наличность скрытой мотивировки и при помощи психоанализа прокладывали себе дорогу к познанию этой мотивировки. Общую природу и особенности выражающихся в ошибочных действиях психических факторов мы оставили пока почти без рассмотрения и во всяком случае не пытались еще определить их точнее и вскрыть закономерность их. Мы и теперь не возьмемся основательно исчерпать этот предмет, ибо первые же шаги показали бы нам, что в эту область можно проникнуть скорее с другой стороны. Здесь можно поставить себе целый ряд вопросов; я хотел бы их по крайней мере привести и наметить их объем. 1. Каково содержание и происхождение тех мыслей и стремлений, о которых свидетельствуют ошибочные и симптоматические действия? 2. Каковы должны быть условия, необходимые для того, чтобы мысль или стимул были вынуждены и оказались в состоянии воспользоваться этими явлениями как средством выражения? 3. Возможно ли установить постоянное и единообразное соотношение между характером ошибочного действия и свойствами того переживания, которое выразилось в нем?

Начну с того, что сгруппирую некоторый материал для ответа на последний вопрос. Разбирая примеры обмолвок, мы нашли нужным не связывать себя содержанием задуманной речи и вынуждены были искать причину расстройства речи за пределами замысла. В ряде случаев эта причина была под рукой и говоривший сам отдавал себе в ней отчет. В наиболее простых и прозрачных на вид примерах фактором, расстраивающим проявления мысли, явилась другая формулировка – звучащая столь же приемлемо – той же самой мысли, и не было возможности сказать, почему одна из этих формулировок должна была потерпеть поражение, другая – пробить себе дорогу (контаминация у Мерингера и Майера). Во второй группе случаев поражение одной формулировки мотивировалось наличностью соображений, говоривших против нее, которые, однако, оказывались недостаточно сильными, чтобы добиться полного воздержания (например: zum Vorschwein gekommen). Задержанная формулировка также сознается в этих случаях с полной ясностью. Лишь о третьей группе можно утверждать без ограничений, что здесь препятствующая мысль отлична от задуманной, и можно установить существенное, по-видимому, разграничение. Препятствующая мысль либо связана с расстроенной мыслью ассоциацией по содержанию (препятствие в силу внутреннего противоречия), либо по существу чужда ей, и лишь расстроенное слово связано с расстраивающей мыслью, часто бессознательной, какой-либо странной внешней ассоциацией. В примерах, которые я привел из моих психоанализов, вся речь находится под влиянием мыслей, ставших одновременно действенными, но совершенно бессознательных; их выдает либо само же расстройство мыслей (Klapperschlange – Kleopatra), либо они оказывают косвенное влияние тем, что дают возможность отдельными частями сознательно задуманной речи взаимно расстраивать одна другую (Ase natmen: за этим скрывается Hasenauer-stra?e и воспоминание о французах). Задержанные или бессознательные мысли, от которых исходит расстройство речи, могут иметь самое разнообразное происхождение. Этот обзор не приводит нас, таким образом, ни к какому обобщению в каком бы то ни было направлении.

Сравнительное изучение примеров очиток и описок ведет к тем же результатам. Отдельные случаи здесь, как и при обмолвках, по-видимому, обязаны своим происхождением не поддающемуся дальнейшей мотивировке процессу сгущения