его лица, когда он повторял мне ее, разожгла страсти всех его предварительно вытесненных импульсов враждебности, равно как эгоистических и сексуальных. Однако, несмотря на все это богатство материала, свет на смысл его обсессивной идеи не был пролит до тех пор, пока однажды в анализе не всплыла Крыса-Жена из Little Eyolf Ибсена, и стало невозможно избегать вывода, что во многих проявлениях его обсессивного делирия крысы имели еще и иное значение, а именно, значение детей. (Ибсеновская Крыса-Жена определенно должна была происходить от легендарного Пестрого Дудочника Хамелина, который сначала увлек крыс в воду, а потом, таким же образом, выманил детей из города, и они никогда не вернулись обратно. Так, Маленький Eyolf тоже бросился в воду под действием чар Крысы-Жены. В легендах крысы появляются, в основном, не как неприятные создания, но как нечто сверхъестественное — как роковые животные; и обычно используются для представления душ умерших.). Исследования источника этого нового смысла однажды поставили меня перед лицом одного из самых ранних и важных корней. Однажды, когда пациент посетил отцовскую могилу, он заметил большое животное, которое он принял за крысу, проскользнувшую над могилой. (Без сомнения, это была ласка, огромное количество которых развелось в Zentralfriendhof [главное кладбище] в Вене.). Он предположил, что она только что выскочила из могилы отца, где поедала его труп. Это представление неразрывно связалось с тем фактом, что у крысы есть острые зубы, которыми она грызет и кусает. (Сравните со словами Мефистофеля [когда он хочет пройти в дверь, охраняемую магической пентаграммой]: [“Но чтобы магию порога этого преодолеть, Нуждаюсь я в зубах крысиных. (Он вызывает крысу.) Еще удар, и дело сделано!” Гете, Фауст, часть I.]). Но крысы не могут быть острозубыми, жадными и грязными безнаказанно: они жестоко наказываются и безжалостно предаются смерти людьми, что пациент не раз с ужасом наблюдал. Он часто жалел бедных созданий. Но сам он был как такой противный, грязный, маленький негодяй, который склонен бить людей, когда бывает в ярости, и был справедливо наказываем за это. Он был правдивым, говоря, что нашел в крысе “живое сходство с собой”. ([“В надменной крысе видел он С собой живое сходство.” Faust, часть I., Сцена в погребе Ауэрбаха.]). Это было, почти как если бы Судьба, когда капитан рассказал ему историю, подвергла его ассоциативному тестированию: она произнесла “комплексное слово-стимул”, а он отреагировал на него обсессивной идеей.
Соответственно, продолжая, его самым ранним и важным переживаниям, крысы были детьми. В этом месте он высказал информационный отрывок, который он держал отделенным от контекста довольно долго, но который теперь полностью объяснил интерес, который связывал его чувства к детям. Дама, чьим поклонником он был так много лет, но помыслить жениться на которой он не был никогда способным, была обречена на бездетность по причине гинекологической операции, которая включала удаление обоих яичников. Это, на самом деле — так как он исключительно любил детей — было главной причиной его колебаний.
Только теперь стало возможным понять необъяснимый процесс, посредством которого сформировалась его обсессивная идея. При наличии у нас знания инфантильных сексуальных теорий и символизма (о котором знаем из интерпретации сновидений) проблема в целом может быть истолкована и ей можно придать смысл. Когда, во время дневного привала, капитан рассказал пациенту о наказании крысами, тем сначала овладели враждебность, смешанная со сладострастием нарисованной ситуации. Но сразу после этого установилась связь со сценой из его детства, в которой он сам кого-то побил. Капитан — человек, который защищал подобные наказания — был замещен его отцом и, таким образом, пациент частично утонул в ожившем раздражении, которое вспыхнуло в исходной сцене против враждебного отца. Идея, которая пришла к нему в сознание в этот момент насчет того, что нечто такое может произойти с кем-то, кого он любит, вероятно, была преобразована в желание такое как “с тобой следовало бы такое сделать!”, адресованное рассказчику, но через него и своему отцу. Через полтора дня (Не вечером, как он говорил мне вначале. Практически невозможно, чтобы пенсне, которое он заказал, прибыло в тот же день. Пациент ретроспективно укоротил временной интервал, потому что в этот период установилась решающие ментальные связи, и в этот период был вытеснен имевший место эпизод его беседы с офицером, который сообщил ему о благосклонном отношении к нему молодой девушки с почты.) , когда капитан вручил ему оплаченную посылку с требованием возвратить 3.80 крон лейтенанту А., он уже был осведомлен о том, что его “враждебный начальник” делает ошибку, и что единственным человеком, которому он что-то должен, была молодая девушка на почте. Ему, таким образом, легко могла бы придти в голову какая-нибудь насмешливая реплика, вроде “Еще б я это сделал!?” или “Бабушке своей заплати!” или “Ну конечно! Уж будьте уверены, верну я ему эти деньги!” — ответы, которые не были бы по сути компульсивными. Но вместо этого, из-за взбалтывания отцовского комплекса и оживления в памяти сцены детства у него в голове сформировался такой ответ: ”Да! Я верну деньги А., когда у моего отца или у моей дамы будут дети!” или “То, что я верну ему деньги так же верно, как то, что мой отец или моя дама могут иметь детей!” Короче говоря, ироническое утверждение соединилось с абсурдным условием, которое никогда не могло быть выполнено. (Так абсурдность означает иронию в стилистике обсессивных мыслей также, как это делается в сновидениях. См. З. Фрейд, Толкование сновидений (1900).).
Но теперь преступление было совершено; он оскорбил двух людей, самых дорогих для него — своего отца и свою даму. Деяние вызвало наказание, и взыскание выразилось в том, что он связал себя клятвой, которую невозможно было исполнить и которая повлекла буквальное следование необоснованному требованию начальника. Клятва прозвучала следующим образом: “Теперь ты должен действительно вернуть деньги А.” В этом судорожном послушании он вытеснил свое лучшее знание того, что просьба капитана основывалась на ложной посылке: “Да, ты должен вернуть деньги А., как требует заменитель твоего отца. Твой отец не может ошибаться.” Так же и король не может ошибаться; если он называет своего подданного по титулу, которого у того нет, подданный его тут же получает.
Только лишь смутное представление об этих событиях достигло сознания пациента. Его протест против приказа капитана и его внезапная трансформация в свою противоположность — оба были представлены здесь. Сначала пришла идея, что он не вернет деньги, или это (то есть наказание крысами) случится. И затем произошла трансформация этой идеи в клятву с противоположным эффектом в виде наказания за этот протест.
Давайте, далее изобразим общие условия, при действии которых произошло формирование великой обсессивной идеи пациента. Его либидо, накопленное в течение долгого периода воздержания, связалось благожелательным привечанием, которое молодой офицер всегда учитывал по его получении, находясь среди женщин. Более того, во время его участия в маневрах, имело место определенное охлаждение между ним и его дамой. Интенсификация либидо склоняла его к возобновлению былой борьбы против отцовской власти и он отважился размышлять о возможности сексуальных отношений с другими женщинами. Его лояльность к отцу слабела, его сомнения относительно достоинств своей дамы возрастали. И в рамке этих чувств он позволил себе вовлечься в оскорбление их обоих и затем наказал себя за это. Делая так, он копировал старую модель. И когда по окончании маневров он так долго колебался, следует ли ему ехать в Вену, или остановиться и исполнить свою клятву, он репрезентировал в одной картине два конфликта, от которых он с самого начала отворачивался — следует ему или не следует оставаться покорным своему отцу и следует ему или не следует оставаться верным своей возлюбленной. (Возможно, небезынтересно отметить, что снова покорность отцу становилась в связь с отказом от дамы. Если бы он прекратил поездку и вернул А. деньги, он совершил бы акт искупления по отношению к отцу и, в то же время бросил бы свою даму, предпочтя ей какую то еще, более привлекательную. В этом конфликте дама победила — при содействии, можно быть уверенным, здравого смысла пациента.) Я могу добавить замечание по интерпретации “санкции”, которая, как мы помним, была результатом того, что “иначе они оба будут подвергнуты наказанию крысами”. Это было обосновано влиянием двух инфантильных сексуальных теорий, которые обсуждались в другой раз. (“О сексуальных теориях детей ”, The Sexual Enlightment of Children, Collier Books edition BS 190V.) . Первая из этих теорий заключается в том, что дети рождаются из ануса; а вторая, логически вытекающая из первой, что мужчины могут рожать детей так же, как и женщины. Следуя техническим правилам интерпретации сновидений, понятие о выходе из прямой кишки может быть представлено в виде противоположного о вползании в прямую кишку (как при наказании крысами) и наоборот.
Мы не можем быть оправданы в своих ожиданиях того, что такие тяжелые навязчивые идеи, как представленная в этом случае, были бы разъяснены более простым образом или иными средствами. Когда мы достигли описанного выше решения, крысиный бред пациента исчез.
II. Теоретическая часть.
(а) Некоторые общие характеристики обсессивных формирований.
(Некоторые из положений, обсуждаемых здесь и в следующей секции, уже упоминались в литературе по обсессивным неврозам, например, в исчерпывающей работе Lowenfeld, Die psyhcischen Zwangsercheinungen, 1904, которая является стандартной по данной форме расстройства.).
В 1896 году я определил обсессивные или компульсивные идеи как “укоры, вырывающиеся из-под действия вытеснения в превращенной форме — укоры, которые неизменно относятся к сексуальным действиям, выполняемым с удовольствием в детстве.” (”Further Remarks on the Defence Neuro-Psychoses,” Early Psychoanalytic Writings, Collier Books edition BS). Это определение теперь представляется мне уязвимым для критики по формальным основаниям, хотя составляющие его элементы не вызывают возражений. Его направленность слишком общая, как будто его моделью является собственная практика обсессивных невротиков, когда, с такой их характерной чертой как предрасположенностью к неопределенности, они скапливают под названием “навязчивые идеи” самые гетерогенные психологические формирования. На самом деле, правильнее было бы говорить об “обсессивном мышлении” и пояснить, что обсессивные структуры могут соотноситься с ментальным актом любого сорта. Они могут различительно быть классифицированы на желания, искушения, импульсы, размышления, сомнения, команды или запрещения. Пациенты в общем стараются смягчать эти различия и расценивать то, что остается от этих ментальных актов, после того они лишаются своего аффективного индекса, просто как “навязчивые идеи”. Наш пациент дал пример такого типа поведения на одной из первых сессий, когда попытался редуцировать желание до уровня простой “мысленной связи”.
Нужно признать, кроме того, что даже феноменологии обсессивного мышления до сих пор не
