что я не имею намерения обязательно его мучить.
Единственная информация на другую тему, которую я получил от него за этот час, заключалась в том, что с самого начала, во всех предыдущих случаях, в которых у него был страх, что нечто случится с любимыми им людьми, он относил наказание не только к настоящей жизни, но также и к вечности — к следующему миру. До 14 или 15 лет он был искренне религиозен, но с того времени он все больше и больше развивался в сторону свободомыслия. Он улаживал противоречия между своей верой и своими обсессиями, говоря себе: “Что ты знаешь о следующем мире? Ничего не может быть известно о нем. Ты ничем не рискуешь — поэтому делай это.” Такая форма аргументации казалась не вызывающей возражения человеку, который в других отношениях был особенно благоразумен и, таким образом, он эксплуатировал неопределенность довода к выгоде религиозной установки, которую перерастал.
На третьей сессии он продолжил свой очень детальный рассказ об усилиях по исполнению своей обсессивной клятвы. Тем вечером состоялось последнее перед окончанием маневров офицерское собрание. Ему выпало произносить тост на тему “офицер запаса”. Он говорил хорошо, но так, как будто бы он был во сне, так как на заднем плане сознания он непрерывно мучился своей клятвой. Он провел ужасную ночь. Аргументы и контраргументы боролись друг с другом. Главным аргументом было, конечно, то, что предпосылка, на которой основывалась его клятва — что лейтенант А. заплатил за него — оказалась ложной. Однако, он сосредоточился на мысли, что дело еще не закончено, так как А. завтрашним утром проделает вместе с ним часть пути до железнодорожной станции в P—, и у него будет время допросить того со всем пристрастием. На самом деле он этого не сделал, позволив А. уехать без него, но проинструктировал своего ординарца дать А. знать о том, что он намерен посетить его днем. Сам он приехал на станцию в пол-десятого утра. Он разместил там свой багаж и собирался отправиться выполнять какие-то разные дела, которые он должен был сделать в этом маленьком городке, с намерением после всего нанести визит А. Поселок, в котором размещался А., находился в часе езды от P—. До места, где располагалась упомянутая почта, было три часа по железной дороге. Он подсчитал однако, что выполнение его плана оставляет ему время, чтобы успеть на вечерний поезд в Вену. Соображения, которые боролись в нем, были таковы: с одной стороны он трусил и очевидно просто пытался спастись от неприятности просить А. принести ту жертву, о которой шла речь, и выглядеть дураком в его глазах и, что это все потому, что он равнодушен к своей клятве; с другой стороны, напротив, для него было бы трусливо исполнить клятву, так как единственно, для чего ему это нужно, так это для того, чтобы оставаться в мире со своими навязчивостями. Во время этого совещания с собой, добавил пациент, он нашел аргумент, беспристрастно балансировавший все это — он решил позволить своим действиям быть разрешенными случайными событиями, как если бы рукою Господа. И, таким образом, когда станционный носильщик спросил его: “Десятичасовым поездом, господин?”, он ответил: “Да”. И, на самом деле, отбыл десятичасовым поездом. Таким образом он произвел свершившийся факт, и, в общем, успокоился. Он отправился заказать себе место для ланча в вагоне-ресторане. На первой же станции, на которой остановился поезд, его вдруг осенило, что у него пока есть время выйти из поезда, вернуться назад в P—, доехать до места, где квартировал лейтенант А., оттуда вместе с ним добраться за три часа на поезде до почты, и так далее. Но тут появление стюарда вагона-ресторана вынудило его сделать заказ, прервав его в рассмотрении этой возможности, которую он, однако, не отверг, а отложил ее осуществление до более поздней остановки. Так, от станции к станции, он испытывал внутреннюю борьбу, выходить ли ему, пока не достиг такой, где ему показалось невозможным выйти, так как на ней жили его родственники. Он определился ехать до Вены, разыскать своего друга, изложить ему проблему, и, после того, как тот примет решение, успеть на ночной поезд обратно до P—. Когда я выразил сомнение, что это могло быть выполнено, он уверил меня в том, что у него было пол-часа запаса между прибытием одного поезда и отправлением другого. Когда он прибыл в Вену, ему, однако, не удалось найти своего друга в ресторане, в котором он рассчитывал его встретить и, только в 11 часов вечера, ему удалось добраться до дома этого друга. Он рассказывал ему эту историю ночью. Его друг взял его за руки в изумлении, что он все еще может страдать от этой навязчивой идеи и утешил его, после чего он замечательно спал. Наутро они вместе пошли на почту и отправили 3.80 крон на то почтовое отделение, куда прибыла посылка с пенсне. Это было его последнее заявление, которое снабдило меня стартовой точкой, с которой я мог начать прояснение различных искажений, встретившихся в его рассказе. После того, как друг привел его в чувство, он отправил ту незначительную сумму, о которой шла речь не лейтенанту А., ни лейтенанту Б., а непосредственно почтовому отделению. Следовательно, он должен был знать, что он должен за посылку ни кому иному, как служащему почтового отделения, и он должен был знать это перед началом своего путешествия. Оказалось, что, действительно, он знал это перед тем, как капитан изложил свое требование и перед тем, как он принял клятву; теперь он вспомнил, что несколькими часами ранее встречи с враждебным капитаном он был по случаю представлен другому капитану, который рассказал ему о действительном положении дел. Этот офицер, услышав его имя, рассказал ему, что чуть раньше он был на почте, где молодая дама спросила его о том, знает ли он лейтенанта Н. (пациента), для которого прибыл пакет, который должен быть оплачен за доставку. Офицер ответил, что нет, а молодая дама заявила, что может поверить неизвестному лейтенанту и что сама оплатит посылку. Вот таким образом пациент стал обладателем пенсне, которое он заказывал. Враждебный капитан допустил ошибку, когда, передавая пакет, попросил его вернуть 3.80 крон А., и пациент должен был знать, что это ошибка. Несмотря на это, он дал клятву, основанную на ошибке, клятву, которая так его мучила. Делая так, он скрывал от себя, а, рассказывая мне всю историю, скрывал от меня эпизод с другим капитаном и существование доверчивой молодой дамы на почтовом отделении. Я вынужден принять, что после введения коррекции его поведение стало даже более бессмысленным и невразумительным, чем прежде.
После того, как он оставил своего друга и возвратился в семью, сомнения одолели его снова. Он видел, что аргументы друга не отличались от его собственных, и у него не было иллюзий по поводу того, что временное улучшение его состояния следует атрибутировать чему-то большему, чем влиянию личности друга. Его решение проконсультироваться у врача было вплетено в его бред в следующей изобретательной манере. Он рассчитывал получить от врача сертификат о том, что ему, в целях возвращения здоровья, необходимо выполнить некоторые действия в отношении лейтенанта А.; и что лейтенант посредством сертификата позволит себя убедить в необходимости получить от него 3.80 крон. Однако, о получении сертификата от меня речь не заходила; все, о чем он вполне резонно меня просил — это избавить его от обсессий. Много месяцев спустя, когда его сопротивление достигло высшей точки, он однажды впал в искушение поехать, наконец, в P—, найти лейтенанта А. и пройти через фарс возвращения ему денег.
(г) Введение в сущность лечения
Читателю не следует ожидать сразу услышать о прояснении странной и бессмысленной обсессии пациента о крысах. Истинная техника психоанализа требует от терапевта подавлять свое любопытство и оставлять пациента совершенно свободным в выборе сменяющих друг друга в ходе лечения тем. На четвертой сессии я, соответственно, принял пациента со словами: “Как вы намереваетесь продолжить сегодня?”
“Я решил рассказать Вам нечто, что я считаю наиболее важным, и что тревожит меня в первую очередь”. Затем он рассказал мне очень длинную историю о последней болезни своего отца, который умер от эмфиземы за девять лет до этого. Однажды вечером, полагая, что состояние больного было таким, которое свидетельствовало бы о наступлении кризиса в развитии болезни, он спросил врача о том, когда опасность могла бы быть расценена как миновавшая. “Вечером послезавтра”, — ответил тот. Пациенту никогда бы не пришло в голову, что его отец может не пережить указанный срок. Пол-восьмого вечера он прилег отдохнуть на часок. Пробудившись в час, он узнал от медика, что его отец умер. Он упрекал себя за то, что не присутствовал при его смерти; и самоупреки усилились, когда медсестра рассказала ему о том, что однажды, в последние дни, отец произносил его имя и спросил, когда она подошла к его кровати: “Это Пауль?” Он полагал, что заметил, что его мать и сестры склонны упрекать себя сходным образом; но они никогда не говорили об этом. Поначалу, однако, эти самоупреки его не мучили. Долгое время он не мог принять факт смерти отца. Постоянно случалось так, что, слыша хорошую шутку, он говорил себе: “Надо рассказать ее отцу”. Его воображение также было занято отцом, так как часто, когда раздавался стук в дверь, он думал: “Отец пришел” и, входя в комнату, он ожидал обнаружить там отца. И, хотя он никогда не забывал, что отец мертв, его не пугала перспектива увидеть похожее на приведение видение отца; напротив, он очень желал этого. Когда минуло восемнадцать месяцев, вернулось воспоминание о своем небрежении и начало ужасно его мучить — так, что он начал рассматривать себя как преступника. Это случилось, когда умерла его замужняя тетка и он нанес визит соболезнования в ее дом. С этого момента он расширил структуру своих обсессивных мыслей так, что она включила в себя последующий мир. Немедленным следствием этого стала значительная немощность в работе. (Более детальное описание события, данное мне пациентом позже, делает возможным понять влияние, оказанное им на пациента. Его дядя, оплакивая потерю жены, воскликнул: “Иные мужчины позволяют себе всевозможные утешения, но я жил единственно для нее.” Пациент предположил, что дядя намекал на его отца, подвергая сомнению его супружескую верность; и, хотя дядя отрицал это, для пациента не было возможным далее противодействовать влиянию этих слов.).
Он заявил, что единственной вещью, поддерживающей в нем жизнь в
