потеряло всякую ценность, – обо всем этом сновидение неминуемо напоминает нам».
Господство сновидения над материалом детства дает повод к возникновению интересных гипермнестических сновидений, из которых я опять-таки приведу несколько примеров.
Мори рассказывает (с. 92), что он часто ездил ребенком из своего родного города Мо в соседний Трильпор, где его отец заведовал постройкой моста. Однажды ночью сновидение переносит его в Трильпор и заставляет играть на улицах города. К нему приближается человек в какой-то форме. Мори спрашивает, как его зовут; он называет себя: его зовут С., он сторож моста. По пробуждении Мори, сомневающийся в истинности воспроизведения, спрашивает старую служанку, жившую у них в доме с самого детства, не помнит ли она человека, носившего такую фамилию. Конечно, гласит ее ответ, это был сторож моста, который в свое время строил его отец.
Такой же доказательный пример истинности воспроизводимого в сновидений воспоминания детства дает Мо ри со слов некоего Ф., проводившего детство в Монбризоне. Человек этот, спустя двадцать пять лет после отъезда оттуда, решил вновь посетить родину и старых друзей своей семьи, которых он до сих пор не видал. Ночью накануне своего отъезда ему приснилось, что он достиг цели путешествия и неподалеку от Монбризона встретил незнакомого ему с виду человека, сказавшего ему, что он – Т., друг его отца. Спящий помнил, что действительно знал ребенком человека с такой фамилией, но давно уже не мог припомнить его внешности. Прибыв несколько дней спустя в Монбризон, он действительно находит местность, виденную им во сне и встречает человека, в котором узнает Т. Человек этот значительно старше на вид, чем Ф. видел его во сне.
Я могу здесь привести еще одно собственное сновидение, в котором впечатление, всплывшее в памяти, было замещено известным отношением. Я увидел во сне лицо, от которого во сне же узнал, что он врач в моем родном местечке. Лица его я хорошенько не разглядел, но оно смешалось с представлением об одном из моих гимназических учителей, с которым я и теперь еще иногда встречаюсь. Какое отношение связывало обоих этих лиц, я не мог себе объяснить и после того, как я проснулся. Осведомившись, однако, у своей матери о враче первых лет моего детства, я узнал, что он слеп на один глаз, – между тем так же слеп и гимназический учитель, личность которого слилась с личностью врача. Прошло тридцать восемь лет с тех пор, как я не видел этого врача, и, насколько мне помнится, никогда не думал о нем, хотя шрам на шее до сих пор мог. бы напомнить мне о его медицинской помощи.
Кажется, будто создается противовес чрезвычайной роли воспоминаний детства в сновидениях, так как многие авторы утверждают, что в большинстве сновидений можно найти элементы самого недавнего периода. Роберт (с. 46) говорит даже: «В общем нормальное сновидение обхватывает собою лишь впечатления последних дней». Мы увидим, однако, что построенная Роберт ом теория сновидения настоятельно требует такого отодвигания позднейших и выдвигания ранних впечатлений. Факт же, утверждаемый Робертом, действительно справедлив, как мне кажется на основании моих собственных наблюдений. Американец Нельсон полагает, что сновидения наиболее часто используют впечатления предпоследнего или третьего дня, как будто впечатления последнего дня недостаточно еще притуплены.
Некоторые авторы, не сомневающиеся в тесной связи содержания сновидения с бодрственной жизнью, обратили внимание на то, что впечатления, интенсивно владеющие бодрственным мышлением, лишь в том случае воспроизводятся в сновидении, когда мышление дня до некоторой степени успело отодвинуть их на задний план. Так, например, близкий умерший снится не в первое время после его смерти, когда еще скорбь по нем наполняет существо, оставшееся в живых (Делаж). Между тем одна из последних наблюдательниц, мисс Галлам, собрала примеры и противоположного свойства и стоит в этом отношении на точке зрения психологической индивидуальности.
Третьей и наиболее непонятной особенностью памяти в сновидении является выбор воспроизводимого материала: сновидение использует не как в бодрственном состоянии лишь наиболее выдающееся, а наоборот, также и самое безразличное и ничтожное. Я цитирую по этому поводу тех авторов, которые наиболее резко подчеркнули свое удивление по этому поводу.
Гильдебрандт (с. II): «Самое удивительное то, что сновидение обычно заимствует свои элементы не из крупных и существенных факторов, не из важных и побудительных интересов прошедшего дня, а из второстепенных явлений, так сказать, из ничтожных обломков недавнего пережитого или же, наоборот, далекого прошлого. Потрясающий случай смерти в нашей семье, под впечатлением которого мы засыпаем, как бы погашается в нашей памяти, пока первый момент бодрствования не возвращает его в наше сознание с удвоенною силою. Напротив того, бородавка на лбу встреченного нами незнакомца, о котором мы забыли, тотчас же, как только прошли мимо него, – играет в нашем сновидении наиболее видную роль…» Штрюмпель (с. 39): «…такие случаи, когда разложение сновидения дает составные части, которые хотя и не происходят из переживаний последнего и предпоследнего дня, однако так незначительны и так малоценны для бодрственного сознания, что они забываются почти тотчас же после их восприятия. Такого рода переживаниями являются случайно слышанные фразы, бегло замеченные поступки, мимолетные восприятия вещей или лиц, небольшие отрывки из прочитанного и т. п.».
Гавелок Эллис (1899, с. 727): «Глубокие эмоции нашей жизни в состоянии бодрствования, вопросы и проблемы, которые мы решали, используя нашу волю и психическую энергию, это не то, что обычно наполняет наше сознание в состоянии сна. Что касается непосредственно предшествовавших событий, то во сне появляются мелкие, случайные и забытые впечатления каждодневной жизни. То, что во время бодрствования мы переживаем наиболее интенсивно, то во время сна спрятано наиболее глубоко».
Бинц (с. 45) пользуется этими особенностями памяти в сновидении для того, чтобы высказать неудовлетворение выставляемым им же самим объяснением сновидения: «Естественное сновидение предъявляет к нам аналогичные вопросы. Почему воспроизводит оно не всегда впечатления последнего дня, почему мы без всякой очевидной причины погружаемся в далекое, почти забытое прошлое? Почему в сновидении сознание воспринимает столь часто впечатления безразличных воспоминаний, в то время как мозговые клетки, несущие в себе наиболее раздражимые следы пережитого, по большей части немы?» Легко понятно, почему странная склонность памяти в сновидении к безразличному и поэтому незаметному должна вести к тому, чтобы вообще исказить зависимость сновидения от бодрственной жизни, и, по крайней мере, в каждом отдельном случае следы этой связи. Благодаря этому было возможно, что мисс Уайтон Калькинс при статистической обработке ее собственных (и ее сотрудника) сновидений насчитала все же 11 %, в которых нельзя было проследить отношения их к бодрственной жизни. Гильдебрандт безусловно прав в своем убеждении, что все сновидения разъяснились бы нам в своей генетической связи, если бы мы каждый раз тратили достаточно времени на исследование их происхождения. Он называет это, правда, «чрезвычайно трудной и неблагодарной работой. Ведь в большинстве случаев пришлось бы выискивать в самых отдаленных уголках памяти всевозможные, совершенно ничтожные в психическом отношении вещи, а также извлекать наружу всякого рода безразличные моменты давно прошедшего времени, по всей вероятности, забытые в то же мгновение». Я должен, однако, с сожалением отметить, что остроумный автор уклонился здесь от правильно избранного пути, – путь этот несомненно привел бы его к самому центру проблемы толкования сновидений.
Работа памяти в сновидении безусловно чрезвычайно существенна для всякой теории памяти вообще. Она показывает, что «ничто из того, что раз было нашим духовным состоянием, не может совершенно погибнуть» (Шольц, с. 84). Или, как выражается Дельбеф, «Всякое впечатление, даже самое незначительное, оставляет неизменный след, который может вновь проявиться бесконечное число раз», – вывод, к которому приводят также и многие другие патологические явления душевной жизни. Следует не упускать из виду этой чрезвычайной работоспособности памяти в сновидении, чтобы понять противоречие, которое неминуемо должны выставить другие теории сновидения, если они попытаются истолковывать абсурдность сновидений частичным забыванием дневных восприятии и впечатлений.
Можно даже высказать и ту мысль, что сновидения сводятся вообще попросту к воспоминанию, и видеть в сновидении проявление не успокаивающейся и ночью репродуцирующей деятельности, которая служит себе самоцелью. Сюда относится утверждение Пильца, согласно которому наблюдается определенное взаимоотношение между временем сна и содержанием сновидений: в глубоком сне ночью репродуцируются впечатления последнего времени, к утру же более ранние. Такое воззрение опровергается, однако, уже тем, как сновидение обращается с материалом воспоминания. Штрюм-пель вполне справедливо обращает внимание на то, что повторения переживаний не проявляются в сновидении. Сновидение, правда, делает попытку к тому, но нет последующего звена: оно проявляется в измененном виде или же на его месте мы наблюдаем совершенно новое. Сновидение дает лишь отрывки репродукции. Это безусловно справедливо настолько, что позволяет сделать теоретический вывод. Бывают, правда, исключения, когда сновидение повторяет переживания настолько же полно, насколько способна на это наша память в бодрст-венном состоянии. (На основании позднейших наблюдений можно добавить, что нередко мелкие и незначительные занятия повторяются в сновидении, как например: укладка сундука, стряпня в кухне и т. п. При таких сновидениях спящий подчеркивает характер не воспоминания, а действительности: «я все это делал днем»). Дельбеф рассказывает про одного своего университетского коллегу, что он во сне пережил со всеми деталями опасное путешествие, во время которого каким-то чудом спасся от гибели. Мисс Калькинс сообщает о двух сновидениях, представляющих собою точную репродукцию дневных переживаний, и я сам буду иметь впоследствии повод сообщить пример неизменной репродукции в сновидении детского переживания.
в) Раздражения сновидений и источники сновидений.
Что следует разуметь под источниками сновидений, можно разъяснить ссылкою на народную поговорку: сон от желудка. За этой народной мудростью скрывается теория, видящая в сновидении следствие беспокойного сна. Человеку ничего бы не снилось, если бы сон его был безмятежен, и сновидение есть реакция на такое постороннее вмешательство.
Исследование побудительных причин сновидений занимает наиболее видное место в научных трудах. Само собой разумеется, что проблема стала доступной для разрешения лишь с тех пор, когда сновидение сделалось объектом биологического исследования. Древние, в глазах которых сновидение было божественного происхождения, не старались находить для него побудительного источника; по воле божественной или демонической силы проистекало сновидение, из знания ее или намерения – его содержание. В науке же с первых шагов поднялся вопрос, всегда ли одинаковы побудительные причины сновидения или же они могут быть разнообразны, а вместе с тем относится ли причинное толкование сновидений к области психологии или, наоборот, физиологии. Большинство авторов полагает, по-видимому, что расстройство сна, иначе говоря, источники сновидения, могут быть чрезвычайно разнообразны, и что физиологическое раздражение наряду с душевными волнениями может играть роль возбудителя сновидений. В предпочтении того или иного источника сновидения, в установлении иерархии их в зависимости от их значения для возникновения
