очень заманчиво; это положило бы конец всяким сомнениям, но я не мог этого сделать, так как больной категорически отрицал какое бы то ни было наличие половой анемнезии, без которой, по моему глубокому убеждению, не может быть невроза. Не зная, что предпринять, я призвал на помощь врача, перед авторитетом которого я охотно склоняюсь. Он выслушал мои сомнения, согласился с ними, но сказал все-таки: «Понаблюдайте за пациентом. У него все-таки только невроз». Так как я знаю, что он не разделяет моих взглядов относительно этиологии неврозов, то я не стал ему противоречить и попросту скрыл свое недовольство его ответом. Несколько дней спустя я заявил пациенту, что не знаю, что с ним предпринять, и посоветовал ему обратиться к другому врачу. В ответ, к моему глубокому удивлению, он стал просить у меня извинения и сознался во лжи; ему было очень стыдно, но теперь он готов раскрыть свою половую жизнь. Оказалось, что он действительно страдает половой анемне-зией, наличие которой необходимо для установления невроза. Я испытал при этом чувство удовлетворения, хотя в то же время мне стало и стыдно; я должен был сознаться, что мой консультант, не смущаясь отсутствием анемнезии, оказался дальновиднее меня, и я решил откровенно сказать ему это, когда с ним увижусь, и признаться в том, что он был прав, а я заблуждался.
Именно это-то и делаю я в сновидении. Но при чем же тут осуществление желания, раз я признаюсь в своей неправоте? Но это как раз и служит моим желанием; мне хочется оказаться неправым в своих опасениях, точнее говоря, мне хочется, чтобы моя жена, опасения которой были включены в мысли, скрывавшиеся за моим сновидением, оказалась неправой. Тема, к которой относится «правота» и «неправота» в сновидениях, недалека от элемента, действительно имевшегося в моих мыслях. Тут та же альтернатива органического или функционального ущерба от женщины, точнее говоря, от половой жизни.
Профессор Н. играет в этом сновидении видную роль не только благодаря этой аналогии, но и благодаря моему желанию оказаться неправым, а также и не вследствие его близкой связи с Бреславлем и дружбе с дамой, вышедшей туда замуж, – а вследствие нашего небольшого разговора, имевшего место после нашей вышеупомянутой консультации. Исполнив свой врачебный долг, он заговорил со мною о моей семье. «Сколько у вас детей?» – «Шестеро». – «Мальчиков или девочек?» – «Три мальчика и три девочки – это моя гордость и все мое богатство». – «Ну, смотрите, с девочками не так уже трудно, но мальчиков воспитывать нелегко». Я заметил, что они у меня очень послушные; по всей вероятности, эти два диалога относительно будущего моих сыновей столь же мало мне понравились, как и первый относительно моего пациента. Оба эти впечатления связаны между собою непосредственным следованием одно за другим, и если я включаю в сновидение историю с неврозом, то я заменяю ею разговор о воспитании, обнаруживающий еще большую связь с мыслями сновидения, так как он еще ближе к высказанным накануне опасениям моей жены. Таким образом и боязнь, что профессор Н. был прав относительно трудности воспитания моих мальчиков, включается в содержание сновидения: она скрывается позади изображения моего желания, чтобы я оказался неправ в этих опасениях. Та же самая мысль служит в неизмененном виде изображению обеих противоположных сторон альтернативы.
Словообразования в сновидениях напоминают таковые же при паранойе; они играют известную роль и в истерии, и в навязчивых представлениях. Филологические фокусы детей, иногда относящихся к словам как к вещам, изобретающих новые языки и искусственные словообразования, образуют здесь общий источник как для сновидений, так и для психоневрозов.
Когда в сновидении изображается речь или разговор, резко отличающийся в качестве такового от мыслей, тут в качестве общего правила можно сказать, что разговор в сновидении проистекает от воспоминания о таковом же, имевшем место в действительной жизни. Разговор этот либо сохраняется в неизмененном виде, либо претерпевает незначительное искажение; отчасти такой разговор составляется из избранных отрывков фраз и диалогов предыдущего дня; хотя внешне он и остается неизмененным, однако мысль приобретает совершенно другое значение; речь или разговор в сновидении служит нередко простым намеком на эпизод, при котором имел место вспоминаемый диалог.
б) Работа смещения.
Другое, по всей вероятности, не менее существенное обстоятельство должно было броситься нам в глаза, когда мы рассматривали примеры процесса сгущения в сновидении. Мы могли заметить, что элементы, выделяющиеся в сновидении в качестве существенных составных его частей, отнюдь не играют той же самой роли в мыслях, скрывающихся за сновидением. И наоборот: то, что в мыслях обладает преимущественным значением, может быть совсем не выражено в сновидении. Сновидение составляется как бы совершенно иначе, его содержание располагается вокруг Других элементов, чем мысли, служащие его основой.
Так, например, в сновидении о ботанической монографии центром служит элемент «ботанический»; в мыслях же, скрывающихся за этим сновидением, речь идет о конфликтах, возникающих из-за взаимных услуг между врачами, и об упреках в том, что я приношу слишком большие жертвы своему увлечению; элемент «ботанический» вообще не имеет места в этом центральном пункте моих мыслей, – он разве только связан с ним по закону контраста, так как ботаника не была никогда в числе моих любимых занятий. В сновидении «Сафо» моего пациента центральным пунктом служит «подъем» и «схождение»; сновидение трактует, однако, об опасностях половых сношений с женщинами, стоящими в социальном отношении на низкой ступени, так что в содержание сновидения вошел лишь один из элементов мыслей. Аналогично обстоит дело и в сновидении о майских жуках, которое касается взаимоотношения сексуальности и жестокости; момент жестокости хотя и проявляется в сновидении, но в совершенно другой связи и при полном отсутствии сексуального элемента; таким образом, он как бы вырван из общего комплекса и, кроме того, представлен в совершенно преображенном виде. В сновидении о дяде белокурая борода, служащая его центральным пунктом, не имеет никакого отношения к мании величия, которая после анализа оказалась сущностью мыслей, скрывающихся за этим сновидением. Все эти сновидения претерпевают процесс «смещения».
Прямую противоположность этим примерам образует сновидение об инъекции Ирме. Оно показывает, что при образовании сновидения отдельные элементы могут сохранить за собою то место, какое они занимали в мыслях. Наличие этого нового – чрезвычайно, однако, непостоянного – соотношения мыслей и содержания сновидения должно возбудить в первую очередь наше удивление. Когда при каком-либо психическом явлении нормальной жизни мы находим, что одно представление берется из ряда других и приобретает особую живость, то мы пользуемся этим для доказательства того, что пробуждающееся представление приобретает особо высокую психическую ценность. Мы знаем, однако, что эта ценность отдельных элементов мыслей, скрывающихся за сновидением, не остается в наличии при образовании последнего или, по крайней мере, не играет почти никакой роли. Мы ведь нисколько не сомневаемся в том, какие элементы играют наибольшую роль в мыслях, служащих основой сновидения; наше суждение тотчас же вскрывает их. При образовании сновидения эти важнейшие элементы, снабженные наиболее интенсивным интересом, могут совершенно утратить свою ценность; их место в сновидения заступают другие элементы, безусловно, несущественные или даже ничтожные в мыслях. На первый взгляд это производит впечатление, будто психическая интенсивность отдельных представлений вообще не играет роли при подборе их для сновидения: важно лишь более или менее сложное детерминирование их. В сновидение попадает не то, что обладает наибольшей ценностью в мыслях, а то, что содержится в них неоднократно; это не помогает, однако, объяснению образования сновидений, так как мы никоим образом не можем предполагать, чтобы оба момента – сложное детерминирование и субъективная ценность – могли бы действовать иначе при подборе материала для сновидения, чем в полном соответствии. Те представления, которые играют видную роль в мыслях, наиболее часто в них и повторяются, так как от них, как от центральных пунктов, и исходят отдельные мысли. Тем не менее сновидение может отклонить эти интенсивно подчеркнутые и сложно детерминированные элементы и включить в свое содержание другие, обладающие лишь последним свойством.
Для разрешения этой трудности мы воспользуемся впечатлением, которое получили при исследовании де-терминирования содержания сновидения. Быть может, многим читателям показалось, что детерминирование элементов сновидения не представляет собою ничего нового, так как оно само собой разумеется. При анализе мы исходим ведь из элементов сновидения и записываем все те мысли, которые связаны с ним; не удивительно, что в мыслях, полученных таким путем, чрезвычайно часто встречаются именно эти элементы. Я мог бы не считаться с этим возражением, но я сам приведу аналогичное ему; среди мыслей, которые обнаруживает анализ, находится много, стояц-их вдали от сущности сновидения и кажущихся искусственно введенными нами с известной целью. Цель эта обнаруживается чрезвычайно легко; эти мысли образуют связь, иногда чрезвычайно вынужденную и искусственную, между содержанием сновидения и мыслями, скрывающимися за ним; и если бы мы устранили эти элементы из анализа, то составные части сновидения не нашли бы себе детерминирования в мыслях. Это приводит нас к тому, что сложное детерминирование, играющее решающую роль при подборе материала сновидения, образует не всегда первичный момент образования сновидения, но зачастую вторичное последствие психической силы, нам еще не знакомой. При всем том, однако, оно имеет значение для допущения отдельных элементов, так как мы можем наблюдать, что оно образуется не без труда там, где возникает само собою из материала сновидения.
Ясно, таким образом, что в работе сновидения находит свое выражение психическая сила, которая, с одной стороны, лишает интенсивности психически ценные элементы, с другой же – путем детерминирования из малоценных моментов создает новые ценности, которые затем и попадают в содержание сновидения. Если дело обстоит таким образом, то при образовании сновидения совершается перенесение и-смещение психической интенсивности отдельных элементов, результатом которых и является различие между содержанием сновидения и мыслями, скрывающимися за ним. Процесс, происходящий при этом, составляет существенную часть деятельности сновидения; мы назовем его процессом, смещения. Смещение и сгущение – два процесса, которым мы имеем полное основание приписать образование сновидения.
Я полагаю, что нам будет нетрудно познакомиться с сущностью психической силы, проявляющейся в процессе смещения. Результатом этого смещения является то, что содержание сновидения не походит по своему существу на мысли, скрывающиеся за ним, и то, что сновидение отражает лишь искажение жизни в бессознательном. Искажающая деятельность сновидения нам уже знакома; мы объяснили ее цензурой, которую оказывает одна психическая инстанция по отношению. к другой. Процесс смещения в сновидении – одно из главнейших средств для достижения такого искажения. Is fecit, cui profuit.[97 — «Делает тот, кому выгодно» (лат.).] Мы можем предположить, что процесс смещения осуществляется благодаря влиянию именно этой цензуры. Так
