что с ними обходятся совершенно несправедливо; они воображают себя великими любовниками и горько сетуют на неблагодарность своих любовных партнерш.
В редких случаях такая ориентированная на мать личность может прожить без каких-либо тяжелых расстройств. Если мать в самом деле «любила» ребенка, не в меру опекая его (возможно, будучи властной, но не оказавшей при этом пагубного воздействия), если такой человек нашел жену того же типа, что и мать, если его дарования и таланты позволяют ему использовать свое обаяние и возбуждать восхищение (как иногда случается с удачливыми политиками), он оказывается «хорошо приспособленным» в социальном смысле, так никогда и не достигнув более высокого уровня зрелости. Но при менее благоприятных условиях — а это, естественно, случается чаще — его любовная, а то и социальная жизнь, приносит ему серьезные разочарования; когда такой человек предоставлен сам себе, возникают конфликты, зачастую напряженная тревога и депрессия.
В более тяжелой форме патологии фиксированность на матери бывает глубже и иррациональнее. На этом уровне желание состоит не в том, чтобы, образно говоря, вернуться в материнские заботливые руки или к материнской кормящей груди, а в том, чтобы вернуться в материнское всеприемлющее — и всеуничтожающее — лоно. Если сущность психического здоровья заключается в том, чтобы выйти в мир из материнского лона, то сущность душевной болезни — в том, чтобы быть принятым в лоно; вернуться в него обратно — и так избавиться от жизни. Этот вид фиксации обычно встречается в отношении к матерям, которые связывают себя со своим ребенком поглощающе-разрушительным образом. Иногда во имя любви, иногда во имя долга они хотят удержать своего ребенка, юношу, мужчину при себе; он не должен дышать иначе, как через нее, не должен любить иначе, как на поверхностном сексуальном уровне — унижая всех других женщин; он должен быть не свободным и независимым, а вечным калекой или преступником.
Таким предстает отрицательный аспект материнского образа — разрушительный, поглощающий. Мать может дать жизнь и может забрать жизнь. Она та, кто возрождает, и та, кто уничтожает; она может творить чудеса любви — и никто не может причинить больше боли, чем она. В религиозных образах (таких как индуистская богиня Кали) и в символике снов часто можно обнаружить оба этих противоположных аспекта матери.
Другую форму невротической патологии находим в тех случаях, где главной является привязанность к отцу.
Это случаи, когда мать холодна и равнодушна, отец же (отчасти вследствие холодности своей супруги) сосредотачивает все свои чувства и интересы на сыне. Он — «хороший отец», но в то же время он авторитарен. Будучи доволен поведением сына, он хвалит его, дарит подарки, бывает чуток; когда же сын вызывает его недовольство, отец отстраняется или бранит. Сын, для которого отеческая любовь — единственная, какая у него есть, становится по-рабски привязан к отцу. Его главная цель в жизни — угодить отцу, и когда это удается, он чувствует себя счастливым, уверенным, довольным. Но когда он допускает промахи, терпит неудачу, или оказывается неспособен угодить отцу, он чувствует себя обескураженным, нелюбимым, отвергнутым. В последующей жизни такой человек будет стараться найти отцовский образ в ком-либо, к кому привяжется как к отцу. Вся его жизнь становится чередованием взлетов и падений, в зависимости от того, удается ли добиться отцовской похвалы. У таких людей социальная карьера часто бывает очень успешной. Они честны, надежны, усердны — при условии, что человек, избранный в качестве отцовского образа, понимает, как ими управлять. Но в своих отношениях с женщинами они остаются равнодушными и отстраненными. Женщина не представляет для них центрального значения; они обычно относятся к ней с пренебрежительной снисходительностью, зачастую маскируемой под отеческую заботу о маленькой девочке. Поначалу они могут произвести на женщину сильное впечатление своими мужскими качествами, но разочаровывают, когда женщина, которую взяли в жены, открывает, что ей выпало играть второстепенную роль, а первостепенной для мужа является привязанность к тому человеку, в каком в данное время он видит отцовский образ; случается, правда, что и жена остается привязанной к своему отцу — и тогда она счастлива с мужем, который относится к ней как к капризному ребенку.
Более сложен такой вид невротического расстройства в любви, какой основан на ином виде родительской ситуации — когда родители не любят друг друга, но слишком сдержанны, чтобы ссориться или проявлять какие-либо знаки неудовольствия. При этом отстраненность не позволяет им быть непринужденными в своих отношениях к ребенку. Маленькая девочка живет в атмосфере «корректности», которая не допускает близкого контакта с отцом или матерью, и потому оставляет девочку в растерянности и страхе. Она никогда не знает, что родители чувствуют или думают; в этой атмосфере всегда присутствует элемент неопределенности, таинственности. В результате девочка уходит в свой собственный мир, в мечты наяву, остается отстраненной и сохраняет ту же установку в своих позднейших любовных отношениях.
Далее, эта замкнутость в себе служит развитию напряженной тревожности, чувства недоверия к себе и миру, и часто ведет к мазохистским склонностям как единственному способу пережить сильное возбуждение. Зачастую такая женщина предпочитает, чтобы муж устроил сцену и накричал вместо того, чтобы сохранять более нормальное и благоразумное поведение, потому что, по крайней мере, это хоть как-то может снять с нее бремя напряжения и страха; нередко такие женщины бессознательно провоцируют подобное поведение, чтобы избавиться от мучительного состояния эмоциональной нейтральности.
Далее описываются другие часто встречающиеся формы иррациональной любви, без анализа конкретных факторов детского развития, являющихся их источниками:
Форма псевдолюбви, которая нередко встречается и часто воспринимается (а еще чаще изображается в кинокартинах и романах) как «великая любовь», это любовь-поклонение. Если человек не достиг обретения чувства самостоятельности, осознания собственного «я» в плодотворной реализации собственных сил, он имеет склонность «преклоняться» перед любимым человеком. Он отчужден от собственных сил и проецирует их на любимого человека, которого почитает как summum bonum [54], воплощение любви, света, блаженства. Тем самым он лишает себя всякого ощущения собственной силы, теряет себя в любимом человеке вместо того чтобы обретать себя в нем. Поскольку обычно никто не может в течение долгого времени согласовывать свою жизнь с ожиданиями почитателя-идолопоклонника, то у того непременно наступает разочарование, и в качестве исцеления он отыскивает нового идола, и иногда так происходит циклически раз за разом. Что характерно для этого типа любви-поклонения, так это сила и внезапность любовного переживания на начальном этапе. Эта любовь-поклонение часто изображается как истинная, великая любовь; но хотя она, казалось бы, должна свидетельствовать о силе и глубине любви, на самом деле она обнаруживает лишь неутоленность и отчаяние поклоняющегося. Нет необходимости говорить, что нередко два человека относятся друг к другу с взаимным поклонением, которое иногда, в наиболее тяжелых случаях, представляет собой folie a deux [55].
Еще одну форму псевдолюбви можно назвать «сентиментальной любовью». Ее сущность в том, что любовь переживается только в фантазии, а не в реальных отношениях с другим конкретным человеком. Наиболее широко распространенная форма этого типа любви — это заместительное любовное удовлетворение, переживаемое потребителем кинокартин, журнальных любовных историй и песен о любви. Все неосуществленные желания любви, единства и близости находят удовлетворение в потреблении такой продукции. Мужчина и женщина, которых в отношениях с их супругами разделяет стена отчужденности, бывают растроганы до слез, сопереживая счастливой или несчастливой любовной истории, разыгрываемой на экране. Для многих пар видеть эти истории в кино — это единственный способ пережить любовь — не друг к другу, а вместе, в качестве зрителей «любви» других людей. Пока любовь существует как сон наяву, они могут соучаствовать в ней; но как только они возвращаются к реальности отношений двух реальных людей, — они становятся холодны.
Другой аспект сентиментальной любви представляет собой абстракция любви во времени. Пара может быть глубоко растрогана воспоминаниями о своей прежней любви, хотя когда их прошлое было настоящим, никакой любви не чувствовалось, — или фантазиями о своей будущей любви. Сколько помолвленных или молодоженов мечтают о блаженстве любви, которая придет в будущем, тогда как в тот момент, в котором они живут, уже начинают скучать друг с другом? Эта тенденция совпадает с общей установкой, характерной для современного человека. Он живет в прошлом или в будущем, но не в настоящем. Он предается сентиментальным воспоминаниям о своем детстве и своей матери или строит счастливые планы на будущее. Переживается ли любовь заместительно, как соучастие в выдуманных переживаниях других людей, переносится ли она из настоящего в прошлое или будущее, такая абстрактная и отчужденная форма любви служит наркотиком, который облегчает боль от реальности, одиночества и отчуждения.
Еще одна форма невротической любви состоит в использовании проективных механизмов для ухода от собственных проблем, сосредоточив внимание на недостатках и слабостях «любимого» человека. Индивиды ведут себя в этом отношении во многом как группы, нации и религии. Они прекрасно разбираются даже в малейших недостатках другого человека и пребывают в блаженном неведении относительно своих собственных — всегда поглощенные стремлением обличать или изменить другого человека. Если два человека делают это одновременно — как часто и бывает — то отношения любви превращаются в отношения взаимной проекции. Если я властен, или нерешителен, или жаден, я обличаю это в моем партнере, и в зависимости от моего характера желаю или исправить его или наказать. Другой человек делает то же самое — и таким образом оба успешно игнорируют свои собственные проблемы и потому не предпринимают никаких шагов, которые помогли бы им в их собственном развитии.
Существует еще и проекция своих собственных проблем на детей. Прежде всего, такая проекция нередко проявляется в желании чего-то для своих детей. В этих случаях подобное желание вызвано главным образом проекцией проблем собственного существования на существование детей. Когда человек чувствует, что он не в состоянии придать смысл собственной жизни, он старается обрести этот смысл в жизни своих детей. Но так можно ввергнуть в беду и самого себя, и детей. Себя — потому, что проблему существования можно разрешить только самостоятельно, а не при помощи посредника; детей — потому что у родителя могут отсутствовать те качества, какие необходимы для того, чтобы направить детей в их поиске ответа. Дети служат проективным целям и тогда, когда встает вопрос о расторжении несчастливого брака. Стандартный аргумент, используемый родителями в такой ситуации, это что они не могут разойтись, чтобы не лишать детей благ единой семьи. Однако всякое тщательное изучение показало бы, что атмосфера напряженности и несчастливости внутри «единой семьи» более вредна для детей, чем открытый разрыв — который, по крайней мере, учит их, что посредством смелого решения можно изменить непереносимую
