верю, что З. К. Бжезинский[140 — Бжезинский (Brzezinski) Збигнев (р. 1928) — американский социолог и государственный деятель. — Прим. пер.] дал верный ответ на этот вопрос в следующем высказывании: «Безотлагательные цели, определявшие советскую политику в Восточной Европе во время войны и сразу после нее и влиявшие на модель советского отношения в связи с этим, могут быть разделены на пять основных областей предположительных интересов России. Первая включает желание России оказывать свое влияние на страны, лежащие к западу от границ России, чтобы не допустить в эту область Германию — в прошлом главный источник угрозы безопасности России. Не подлежит сомнению, что с точки зрения перспективы доядерного века советские лидеры не могли быть уверены, что просто поражение Германии обеспечит безопасность России и что не повторится ситуация, сложившаяся в мире после первой мировой войны. Усилия Москвы, направленные на безопасность, были с готовностью поняты западными державами, особенно с точки зрения военного успеха России. Премьер-министр Уинстон Черчилль часто заявлял, выступая в палате общин во время войны, что Запад хочет пойти на многое, чтобы гарантировать безопасность России перед лицом Германии, на условиях, удовлетворяющих русских. И как результат этого западные лидеры были склонны оправдать Советский Союз „за недостаточностью улик“ в вопросе, касающемся второй основной советской цели: быть уверенными, что Восточная Европа не будет управляться внутренними силами, которые, будучи враждебно настроенными по отношению к Германии, были бы также враждебны по отношению к Советскому Союзу. Сталин столкнулся с небольшим затруднением в демонстрации того, что Восточная Европа не может быть щитом СССР против возрожденной Германии в том случае, если она в то же время не захочет тесно сотрудничать с СССР[141 — Эта позиция отказа сотрудничать с Советским Союзом была занята польским правительством незадолго до того, как Польша была захвачена Германией.]. Следовательно, как он утверждал, необходимо, чтобы Восточная Европа была не только огорожена от влияния Германии, но чтобы она управлялась режимами, очищенными от всех противников СССР. В свете обладания положительным балансом сил от Сталина зависело принятие решения, какой критерий считать определяющим в определении врага СССР.
Оставшиеся три предполагаемые советские цели относительно Восточной Европы казались в тот момент менее очевидными для Запада, или, может быть, Запад просто чувствовал неспособность противостоять им. Первой из них было желание использовать эту область в целях экономического восстановления России. Разрушения, причиненные России немцами во время войны, могли быть значительно быстрее компенсированы заимствованием капиталов из Восточной и Центральной Европы, посредством перемещения предприятий и ресурсов. Поскольку это касалось держав оси „Берлин — Рим“[142 — Страны, участвовавшие во второй мировой войне на стороне Германии и Италии. — Прим. пер.] — таких как Болгария, Венгрия и Румыния, так же как и Германия, западные державы сошлись во мнениях, и политика репатриаций была одобрена. Ситуация кардинально отличалась в случае с Польшей, Чехословакией и Югославией, всеми союзническими странами. Не могло быть и речи о прямых репатриациях, но в конечном счете в случаях с Польшей и Югославией Советский Союз извлек некоторую экономическую выгоду. В отношении Польши это выразилось во вхождении Восточной Польши в состав СССР и перемещении промышленного оборудования в СССР из тех частей Германии, которые были отписаны Польше в качестве компенсации за немецкую оккупацию и потерю территорий. В случае с Югославией акционерные компании учреждались, если верить югославам, только если СССР находил это выгодным…
Четвертой целью, которую мы можем подозревать, было оградить эту область от капиталистического мира, так как он казался источником враждебных действий против СССР. Несомненно, что советские лидеры, даже в разгар Великого Союза, должны были предполагать возможность того, что однажды, после завершения войны, капиталистический мир вновь выстроится в боевой порядок против СССР[143 — См. о подозрениях Сталина насчет западного альянса, направленного против него, Kennan G. I.e. p. 172.]. Многие советские подозрения военного времени относительно предполагаемых британских или американских контактов с антинацистскими группами внутри Германии происходили из идеологических предположений общего плана о капиталистическом поведении. В результате этого англо-американские декларации о том, что послевоенные правительства в Восточной и Центральной Европе должны быть демократическими, изначально рассматривались в Москве с большой долей недоверия. Кремль несомненно подозревал, что подобные правительства задумывались как плацдарм для капиталистического нападения на СССР, которое в конечном счете должно было последовать.
Пятая цель была связана с предшествующей. Если идеологические предположения играли роль в кристаллизации советских оборонительных интересов в Восточной Европе, тогда похоже, что другая сторона идеологической ориентации, а именно ее агрессивная часть, также присутствовала. Ленинско-сталинские концепции всегда подчеркивали важность сильной базы для экспансионистских операций, и естественно, что любой территориальный прирост к социалистической базе рассматривался как отражение марша социализма к окончательной победе. Невозможно не соотнести новую политическую ситуацию в Восточной Европе с этим историческим процессом, особенно с тех пор, как превалирующее положение вещей ясно предполагало, что эта область должна быть освобождена от господства капитализма пространственно и эры капитализма во временном отношении. Невозможно было бы не посчитать установление советской власти в Восточной Европе еще одной вехой революционного процесса, который должен пойти дальше»[144 — Brzezinski Z. К. The Soviet Bloc. Harvard University Press, Cambridge, Mass., 1960, p. 4–6. Третий пункт Бжезинского усилен данными, которые предоставили Herbert Feis. (Churchill — Roosevelt — Stalin, Princeton University Press, Princeton, New Jersey, 1957) и William Appelman Williams {The Tragedy of American Diplomacy. World Publishing Company, Cleveland, 1959), которые отмечают американское нежелание помогать России в послевоенном восстановлении.].
Что касается пятого пункта Бжезинского, то он нуждается в некоторых оговорках. Несомненно, Сталин хотел показать себя преданным коммунистической идеологии, революционным преемником Ленина и удачливым государственным деятелем, но также очевидно, что в случае с государствами-сателлитами он проявил себя наследником скорее царизма, чем Ленина и Троцкого. Безотносительно к этому первые четыре цели, упомянутые Бжезинским, достаточно убедительно объясняют завоевание Сталиным этих государств-сателлитов и тот факт, что они были объектами военного наступления, которые как таковые не имели никакого отношения к коммунизму, мировой революции и т. д. Желание превратить эти государства в часть советской сферы влияния одинаково существовало бы и у царского, и у либерального правительства.
На Западе это нарушение обещания было в основном интерпретировано не только как признак сталинской ненадежности, но также как доказательство его намерения завоевать Европу и затем мир. В действительности его действия в принципе не отличались от позиции британских, французских и итальянских лидеров после первой мировой войны. Несмотря на принятие четырнадцати пунктов Вильсона, они настаивали, прикрываясь различными рациональными объяснениями, на территориальных приобретениях, согласованных в секретных договорах во время войны, которые были насмешкой над вильсоновскими принципами самоопределения. Они хотели извлечь свою выгоду из войны, и они нанесли Вильсону поражение. Сталин сделал практически то же самое, и он также использовал различные уловки, чтобы дать рациональное объяснение нарушению своего обещания. Он, возможно, действительно думал, что Рузвельт и Черчилль не воспринимали Ялтинскую декларацию до конца всерьез, и, может быть, он был удивлен, обнаружив их искреннее негодование. Вопрос заключается в следующем: если захват государств-сателлитов не был революционной акцией, был ли он актом русского империализма, отражающим желание России завоевать мир?
Не подлежит сомнению, что Советский Союз является наследником царской России. Как я отмечал ранее, индустриальное развитие потенциально богатой страны, такой как Россия, должно было привести к появлению сильной, промышленной России с любой идеологией, обеспечивающей управление правительством, которое может выбрать адекватные методы ее экономического развития.
Царская Россия была империалистической державой, такой же, как Великобритания, Франция и Германия. Ее главные стремления сводились к тому, чтобы получить порт в теплых водах (предпочтительно с контролем над Дарданеллами), подчинить Персию (в 1917 г. царская Россия согласилась разделить контроль над Персией с Великобританией) и расширить сферы влияния на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке. Правительство России не достигло желаемого успеха в своих попытках осуществления территориальных приобретений, особенно после поражения от Японии в войне 1905 г. Но совсем независимо от этого царский империализм был связан такими же ограничениями, как и другие европейские страны.
Что же это были за ограничения? Первый, и существенный, момент, приходящий на ум, это то, что европейский империализм XIX в. никогда не ставил своей целью мировое господство. Исследование истории европейской дипломатии с середины XIX в. и до начала первой мировой войны показывает, что из-за экономических интересов, соображений безопасности и престижа каждая держава желала приобрести новые сферы влияния; что существовали острая конкуренция, интриги, тайные действия, которые сегодня были бы названы подрывными, чтобы обеспечить Советскому Союзу статус обвиняемого, но серьезных попыток господствовать в мире не было. Даже кайзер и Гитлер, несмотря на их агрессивные позы, никогда не помышляли о мировом господстве. Гитлер, даже в наиболее экспансионистские периоды, никогда не хотел большего, чем гегемония в Западной Европе и приобретение определенных территорий за счет Чехословакии, Польши и России. Ни Англия, ни Соединенные Штаты в его мечтах никогда не входили в состав его империи. Правда, гитлеровские солдаты пели «Morgen Gehort Uns die Ganze Welt» («Завтра весь мир будет принадлежать нам»), но это относилось к царству идеологии нацизма и было не более серьезным, чем его «социалистические» обещания. Несмотря на свое полубезумие, Гитлер был в достаточной степени реалистичен (а также в достаточной степени подконтролен своим промышленным и военным советникам), чтобы понимать, что завоевание мира неосуществимо, даже если он, может быть, и мечтал об этом.
Не только ни одна из западных империалистических держав не была нацелена на мировое господство, но и их дипломаты были очень энергичны в том, чтобы не зайти в преследовании своих ограниченных целей за тот рубеж, где могла быть спровоцирована крупномасштабная война. В 1914 г. эта мирная стратегия потерпела крах, хотя вопрос, была ли война действительно «необходима» или она явилась результатом глупой ошибки всех сторон, все еще остается открытым.
Как бы там ни было, что я хочу особо отметить, так это то, что империализм и «движение к мировому господству» — не одно и то же, и что то, что Россия в большой мере является наследницей царского империализма, не превращает ее в силу, стремящуюся покорить мир. Я отмечал прежде, что завоевание Россией государств-сателлитов было ограниченным захватом большой страны, совершенным по экономическим причинам и соображениям безопасности, в тот момент, когда Сталин полагал, что сможет выйти сухим из воды. Но в целом экспансионизм Советского Союза в своих проявлениях не превосходил ограниченного экспансионизма западных держав. Причины достаточно очевидны. Россия, будучи потрясающе огромной территориально, нуждается как в сырье, так и в рынках сбыта. В этом отношении она находится в одинаковом положении с Соединенными Штатами, которые, несмотря на некоторые
