about China. The Macmillan Co., New York, 1960 и многочисленные статьи из «Foreign Affairs» и «The China Quarterly»).]. Этот максимально полно организованный человеческий «сырой материал» может стать заменой недостающих материальных ресурсов. Конечно, в истории и раньше были попытки мобилизовывать и направлять физическую и духовную энергию людей. Так строились египетские пирамиды; так маршировали нацистские армии; так работали русские рабочие. Но ни одна из предыдущих попыток не достигла такой степени тщательности и тотальности, которой добиваются китайские лидеры. Более того, китайская система, кажется, настолько преуспела в том, чтобы внушить значительному числу людей., может быть даже большинству, эти мысли, что они считают свои жертвы добровольными и идут на них с радостью.
Каким способом китайцам удалось добиться такого результата — вопрос, который будет будоражить историков и годы спустя. Но уже можно выделить некоторые аспекты этого метода. Во-первых, они используют марксистскую идеологию (как они ее понимают) в качестве интеллектуальной отсылки. Таким образом они получают доктрину, вернее догму, ядро, с которым соотносятся все мысли и планы. Эта догма не допускает никаких сомнений, и она подпирается мифическими фигурами Маркса, Энгельса, Ленина, превращенным в идола Мао Цзе-дуном и примером Советского Союза. Этот «теоретический» аспект китайской системы прекрасно согласуется с прошлым, в котором знание было самой большой ценностью и давало доступ к бюрократической системе, в течение тысячелетий управляющей Китаем, пока не разразилась революция 1911 г. Коммунистические лидеры — это новые мандарины, они знают «книгу» и доказывают свою власть, ссылаясь на нее.
Но к традициям мандаринов и Конфуция прибавились новые элементы: особая смесь религиозного усердия, русских методов получения признаний и самообвинений и самого изощренного психологического метода убеждения. Квазирелигиозная мотивация сама по себе очень сложна. Если выразить это попроще, китайцы говорят: каждая личность является продуктом своего окружения и ее можно изменить, если изменится это окружение. Тех, кого нельзя изменить, нужно уничтожить[159 — Cf.: Chen J. Writers and Artists Confer. The China Quarterly. October-December, 1960, p. 76 ff; Schwartz B. Totalitarian Consolidation and the Chinese Model. The China Quarterly, January-March, 1960, p. 18 ff.].
Первая часть этой формулы представляет философию Просвещения XVIII в., теорию, согласно которой среда — единственный фактор, определяющий различия характеров, отношений, достоинств и пороков. К формуле Просвещения примешивается концепция, которую можно приравнять к догме католической церкви. Церковь может спасти большинство людей (в китайской формуле это благотворное влияние новой среды), но считаются потерянными те, кого нельзя обратить. Китайский метод отличается от других форм диктатуры и коммунизма тем, что он не сразу полагается на силу, сначала на убеждение, и, более того, это убеждение рассчитано не. столько на интеллект, сколько на эмоции — на личностное чувство вины, изоляцию, желание быть вместе с группой — в настоящее время это партия и коммуна, а не семья, как это было раньше.
Это не значит, что сила не применяется; она наличествует в процессе убеждения. Между китайским и сталинским методами существуют фундаментальные различия. Сталин хотел уничтожить все опасные элементы, а китайцы хотят их «перевоспитать». Никогда русские не предпринимали такую тотальную попытку формирования умов и страстей человеческих, как это сделали китайцы; никогда психологический метод «убеждения» (индивидуальная или общественная промывка мозгов) не был таким универсальным, продуманным и — как нам кажется — таким успешным.
Особой чертой китайского коммунизма, если говорить вкратце, является то, что китайские лидеры создали новую эффективную религию. Точнее, религию без Бога — но, в конце концов, ни даосизм, ни конфуцианство не имели теистической концепции Бога в своих системах. Эта новая религия концентрируется вокруг строгой морали, которая сама по себе не должна казаться чужеродной любому западному человеку. Гордыня, обман, эгоизм — вот основные пороки; их должны заменить скромность и беззаветное служение нации. Эта новая религия имеет много ответвлений — она касается и политических взглядов человека, его личных привычек, его философии. В любой сфере жизни есть «правильное» и «неправильное», «добро» и «зло». При помощи «реформы мысли», обучения и переобучения индивида подводят к распознаванию зла внутри себя, его учат, как достичь «добра», его учат отказаться от «грязи» в пользу «чистоты». Мысли и чувства, отвлекающие его от политико-моральной цели, — зло, с ними нужно бороться изо всех сил[160 — Очень хорошее описание этого процесса можно найти в работе Lifton R. J. Thought Reform and The Psychology of Totalism. W. W. Norton, New York, 1961.].
Эта «тоталистская» система так же эффективна и трагична, как и везде; она противоречит всем тем ценностям индивидуализма и свободной критической мысли, которые являются самыми драгоценными цветами западной культуры. Но нужно заметить, что такой контроль над мыслями был обычным во многих религиях и такого рода индоктринация существовала во многих культурах мира.
Эти и другие характерные черты китайского коммунизма можно правильно понять лишь в том случае, если рассматривать его в целом и затем сравнить его с советской русской системой.
Прежде всего для китайской революции характерно то, что это революция крестьян, а не рабочих. Часто отмечалось, что именно эта особенность китайской революции не позволяет назвать ее марксистской. У китайских лидеров была нелегкая задача — найти теоретическую формулу, которая смогла бы сгладить это явное противоречие, и здесь нет смысла разбирать по пунктам их аргументы[161 — См. расширенную дискуссию по вопросу маоистской линии между Б. Шварцем и К. Витфогелем в «The China Quarterly».]. Революция шла убыстренным курсом к коллективизации в аграрном секторе, кульминацией которой было принятие в 1958 г. Конституции коммун.
Чтобы дать оценку проблемы китайского сельского хозяйства, нужно иметь в виду, что Соединенные Штаты с населением 180 млн. человек имеют 570 тыс. кв. миль обработанной земли, в то время как Китай — около 650 тыс. на 700 млн. человек[162 — Эти цифры взяты из книги Дж. К. Фэрбенка. Соединенные Штаты и Китай, с. 17.]. Тем не менее, если нет надежды на более или менее значительное увеличение этой площади, есть возможность, по словам Фэрбенка[163 — Там же, с. 19.], увеличить производство продуктов, используя ирригацию и удобрение земель. (Нужно отметить, что это могло бы произойти, если быть часть избыточного количества продуктов, за хранение которых мы тратим больше денег, чем на всю нашу экономическую помощь Азии, мы отдали Китаю под дешевые и долгосрочные кредиты.)
Кроме нехватки пахотной земли Китай страдает от примитивной сельскохозяйственной техники. Приведу следующие цифры: чтобы засеять и получить урожай на 1 акре зернового поля в Соединенных Штатах требуется 1,2 человеко-дня, а в Китае для этого нужно 26 человеко-дней[164 — Fairbank, I.e. p. 26.]. Кажется, за первую пятилетку коллективизации годовой продукт вырос на 2,65%, что ненамного больше, чем прирост населения (2,2%)[165 — Cho-Ming Li. Economic Development. The First Decade. Part II. The China Quorterly. January-March, 1960.]. (Официальная статистика в Китае объявила о 3,7%-ном годовом приросте. Ситуация ухудшается еще и тем, что значительную часть сельскохозяйственных продуктов Китай экспортирует, чтобы покрывать расходы на индустриализацию. В результате — очень скудный рацион китайских крестьян. Однако есть причины верить, что крестьяне будут лучше питаться, как только успехи индустриализации позволят Китаю производить свои трактора, удобрения, механизмы для ирригации и покупать продукты у других стран мира, в основном в странах Юго-Восточной Азии.
Понимая это, китайское правительство делает большую ставку на индустриализацию страны. Результаты процесса индустриализации вполне впечатляют, даже если не особенно доверять официальной китайской статистике. Недавняя западная оценка валового национального продукта Китая на 1950–1957 гг., сделанная Уильямом Холлистером, использовавшим официальные данные и независимые вычисления, показывает, что валовой продукт вырос на 8,6% в 1952 г. и на 7,4% — в 1953 г.[166 — Cho-Ming Li, I.e. p. 36; HoIIister W. W. China’s Gross National Product and a Social Account 1950–1957. The Free Press, Glencoe, III, 1958, p. 2.].
Эти цифры, принятые и Барнеттом, становятся еще более впечатляющими, если сравнить их с цифрами роста в других азиатских странах, особенно в Индии, которая начала свою пятилетку в условиях, не слишком отличающихся от китайских. Коэффициент роста в Индии с 1950–1951 по 1955–1956 гг. (первая пятилетка) равнялся только 3,3% (или 4% согласно другим источникам[167 — Malenbaum W. India and China. Contrasts in Development Performance. American Economic Review, vol. 49, June, 1959, p. 284–309; Barnett A. D. 1. с. р. 45.]), т. е. половине (если не меньше) китайского коэффициента[168 — Cm: Cho-Ming Li, I.e. p. 37 также и для следующих цифр по Японии.]. Вряд ли нужно еще раз подчеркивать, что, если развитие пойдет так и дальше, китайский пример будет притягательным для Индии и других слаборазвитых стран, население которых тоже может захотеть экономического улучшения, надежды на лучшее и удовлетворения национальной гордости даже ценой палочной дисциплины и потери свободы. Интересно сравнить китайские и индийские данные с японскими: Япония в 1898–1914 гг. имела рост валового национального продукта 4,6%, с 1914 по 1936 г. — 4,9 %-, в то время как реальный национальный доход, по оценкам специалистов, вырос в 1956–1959 гг. на 8,6% по сравнению со средним годовым коэффициентом[169 — См. табл. VI — 1 в: Cohen J. В. Japan’s Postwar Economy. Indiana University Press, Bloomington, 1958, цитируемую Барнеттом 1. с. р. 45.]. Очень справедливо замечание Барнетта: «Пример Японии показывает, что и некоммунистическая страна может достичь большого экономического прогресса, не прибегая к тоталитарным методам; Япония уже не слаборазвитая страна, и коэффициент роста в Китае так значителен только в сравнении с другими странами Азии»[170 — Harriett A. D., 1. с. р. 45.].
С индустриальным прогрессом Китая непосредственно связан рост его военной мощи. Нет нужды говорить, что Китай не нуждается в людских ресурсах[171 — Китай, кроме своей регулярной армии, расширяет милицию, численность которой может вырасти до 120 млн. мужчин и женщин, имеющих базовую военную подготовку. (См.: Powell R. L. Everyone a Soldier. Foreign Affairs, Oct., 1960).]; кроме того, они дисциплинированы и воспитаны в духе национальной гордости и фанатизма. Помимо прочего Китай наращивает производство своего собственного оружия. Оценки этого производства, конечно, ненадежны, но уже через несколько лет Китай сможет производить собственное атомное и термоядерное оружие.
Для американской внешней политики очень важно не только понять природу китайского коммунистического режима, важно еще и дать оценку его отличию от российского, а также тем конфликтам, которые могут возникнуть в результате различия режимов. До недавнего времени Советская Россия и коммунистический Китай воспринимались как близнецы. (Такой подход все еще встречается в прессе и в высказываниях не очень хорошо информированных политиков.)
При анализе отношений между Советским Союзом и Китаем вводит в заблуждение тот факт, что они имеют одну и ту же идеологическую систему и тот же политический альянс. Тем. кто не различает идеологию
