когда их позиции в том или ином вопросе уже не так прочны. Амбициозные слова Морли и Асквита могли свидетельствовать лишь о том, что право метрополии на монополию во внешнеполитических делах уже было поставлено доминионами под сомнение. Национальные лидеры крупных и наиболее развитых колоний, опираясь на освободительное движение в своих странах, все настойчивее претендовали на участие в формировании внешней политики Британской империи. Они использовали внешние трудности Лондона, чтобы «выторговывать» него политические и экономические уступки, добиваться либерализации колониального гнета.
В январе 1915 года сорокашестилетний Мохандас Ганди прибыл в Бомбей. Ступив на родную землю по прошествии десяти лет, он был счастлив.
В Бомбее его встречал Гокхале, который по этому случаю специально приехал из Пуны.
Высокопоставленные соотечественники устроили в честь Ганди большой банкет. Среди его участников, облаченных в модные европейские костюмы, Ганди, по его словам, выглядел «неотесанной деревенщиной». В своем дхоти – куске хлопчатобумажной ткани, обвитом вокруг бедер, – он вносил в обстановку роскоши и блеска явный диссонанс. Присутствующие произносили в адрес «чудаковатого» гостя по-восточному хвалебные речи на английском языке, хотя большинство из них были его земляками – гуджаратцами.
Ганди, увешанный гирляндами цветов, смущаясь, выступил с ответным словом на родном гуджарати. Вряд ли ему удалось этим устыдить своих земляков, но для них, по крайней мере, стало ясно, что он не одобрял их англофильства.
Время, когда Ганди, поддавшись общему веянию в среде индийской интеллигенции, подражал всему английскому, давно прошло. Еще в середине 1906 года, в возрасте тридцати семи лет, он принял обет брахмачария, поставив тем самым всю свою жизнь в рамки жесточайших ограничений. Обет предусматривал, наряду с выполнением целого свода религиозных предписаний индуизма, отказ от владения собственностью, исключение из рациона питания продуктов животного происхождения, половое воздержание и другие запреты. Аскетический образ жизни, основанный на сознательном подавлении страстей и желаний, по убеждению Ганди, закалял волю, просветлял ум и душу, давал возможность целиком посвятить себя служению своему народу.
В Индии подобный образ жизни – дело вовсе не диковинное. Таких людей – брахмачари там исстари почитают как подлинных приверженцев веры и добронравия.
Гокхале сообщил Ганди, что с ним хотел бы встретиться губернатор провинции Бомбей лорд Уиллингдон. Вскоре в губернаторском дворце состоялась эта встреча. После обычных расспросов, проходивших в манере светской беседы, губернатор раскрыл цель встречи: он попросил Ганди дать ему обещание не предпринимать никаких политических шагов без предварительного совета с ним. Уиллингдон сказал при этом, что он будет готов принять его без всяких формальностей и в любое время. Губернатор, очевидно, надеялся услышать от собеседника слова о полной лояльности к правительству и заверения не выступать против имперских властей, но этих слов, к глубокому разочарованию Уиллингдона, Ганди не произнес. Ганди ответил губернатору, что ему легко дать обещание советоваться с ним, поскольку он взял себе за правило прежде всего уяснять точку зрения другой стороны и по возможности приходить к соглашению.
Беседа с Ганди, поскольку он заговорил о противостоящих друг другу сторонах как о само собой разумевшемся факте, не предвещала правительству ничего утешительного. Кто-кто, а губернатор был хорошо осведомлен тайной полицией о «фанатичности» в своих убеждениях и неподкупности этого «дипломата в лохмотьях».
Вскоре Ганди уже по своей инициативе появился во дворце. Рассказав о грубом произволе железнодорожных и таможенных чиновников в отношении индийцев – пассажиров третьего класса, он просил губернатора принять надлежащие меры. Уиллингдон, не скрывая своего неудовольствия, постарался отделаться от визитера замечанием, что вину за эти беспорядки несут, мол, власти Дели. Присутствовавший при разговоре секретарь бомбейского правительства выразил Ганди возмущение по поводу высказанного им намерения прибегнуть в случае бездействия властей к кампании гражданского неповиновения – сатьяграхе.
— Не угроза ли это? – спросил секретарь. – Неужели вы думаете, что сильное правительство уступит угрозам?
— Это не угроза, – ответил Ганди, – а воспитание народа. Моя обязанность – указать народу все законные средства борьбы с обидчиками. Нация, которая желает стать самостоятельной, должна знать все пути и способы достижения свободы. Обычно в качестве последнего средства прибегают к насилию. Сатьяграха, напротив, представляет собой абсолютно ненасильственный метод борьбы. Я считаю своей обязанностью разъяснять населению, как и в каких пределах им пользоваться. Не сомневаюсь, что английское правительство – правительство сильное, но не сомневаюсь также и в том, что сатьяграха – в высшей степени действенное средство.
Секретарь скептически покачал головой и мрачно сказал:
– Посмотрим.
В общем Ганди, вернувшись на родину, сразу же дал почувствовать английским властям, что смирения от него ожидать не следует. С настороженностью следили за действиями Ганди и «отцы-основатели» Конгресса.
Некоторое время по приглашению Гокхале он гостит у него в Пуне. Казалось, между этими двумя людьми не было ничего общего, что могло бы их объединять тесными узами дружбы: один походил на сельского плебея, другой вел патрицианский образ жизни. Но это было лишь внешним впечатлением. Их роднило главное – общие взгляды на мирное развитие освободительного движения в Индии, любовь к родине.
Профессор Гокхале зорко подметил в Ганди удивительный дар, каким никто другой, разве что Локаманья Тилак, в Индии не обладал, – умение повести за собой простых людей и удерживать их в подчинении своей воле. Что особенно ценил он в Ганди, так это его умение «дозировать» энергию масс, не допуская перерастания ее в насильственную стихию.
Гокхале считал, что только Ганди мог установить связь индийской национальной элиты с простым народом, которой ей так недоставало. Профессор, однако, опасался возможной радикализации взглядов Ганди. Настораживала Гокхале и книга Ганди «Хинд сварадж», которую он расценил как «поспешный плод незрелой мысли». Поэтому Гокхале, желая поближе присмотреться к своему другу, посоветовал ему в течение первого года не организовывать никаких политических кампаний и жить, как он сказал, с широко открытыми глазами, но закрытым ртом.
Соглашаясь, Ганди поделился со своим наставником планами основать в Гуджарате ашрам (обитель) и, поселившись там, посвятить себя служению землякам. Одобрив этот план, Гокхале обещал необходимую Ганди финансовую помощь для осуществления задуманного. Гокхале представил гостя респектабельным членам очень умеренного общества «Слуги Индии», которые отнеслись к герою Южной Африки с вежливой снисходительностью и скрытым недоверием: «слуги», принявшие Ганди за «простолюдина», не нашли с ним общего языка, как не находили его и с самим народом. Ганди тоже не был в восторге от знакомства со «слугами» и не помышлял вступать в их унылое общество.
Еще находясь в Южной Африке, Ганди постоянно прислушивался к неровному пульсу родины и обращал свой взор на Западную Индию, на Махараштру, где в 1906-1907 годах пришли в движение народные массы, происходило брожение умов и оживился воинственный национализм. Там выдвинулся первый великий вождь народной Индии Локаманья Тилак. До него простые люди не знали руководителей Конгресса – это была лидеры элитарной Индии. Они не стремились возглавить народное движение и предпочитали спокойные политические умствования в своей среде, куда не вторгались люди с полей и фабрик. «Им не нравился пламенный энтузиазм Бенгалии, – говорил Дж. Неру, – не по душе им был также несгибаемый дух Махараштры, воплощенный в Тилаке». Колонизаторы не утруждали себя изобретением новых методов подчинения народа Индии. С одной стороны – тюрьмы, избиения, штрафы, полицейские облавы и своры сыщиков, принятие репрессивных законов о подпольных организациях и о нелояльности прессы; с другой – заискивание перед индийской элитой и обещание увеличить для нее число мест в законодательных советах.
Тилака арестовали, над ним был учинен суд. Тогда население Бомбея начало и успешно провело шестидневную всеобщую политическую стачку – по числу лет каторжных работ, к которым был приговорен Тилак.
Вести о волнениях в Индии облетели весь мир. В. И. Ленин писал по поводу суда над Тилаком: «…Эта месть демократу со стороны лакеев денежного мешка вызвала уличные демонстрации и стачку в Бомбее. Пролетариат и в Индии дорос уже до сознательной политической массовой борьбы, – а раз это стало так, песенка английско-русских порядков в Индии спета!»*. Давая оценку политике английских либералов, каковым слыл министр по делам Индии Джон Морли, Ленин отмечал, что они «превращаются в качестве правителей Индии в настоящих Чингисханов…»**.
Путем репрессий и посулов, осуществления частичных реформ, известных по именам их творцов как реформы Морли – Минто, Англия сбила пламя разгоравшейся национально-освободительной борьбы в Индии. Однако дремота, в которую погрузилась страна, походила на напряженно-тревожное затишье перед бурей, и Ганди, обладая острой политической интуицией, хорошо чувствовал это. По возвращении в Индию Ганди нужно было время для того, чтобы собраться с мыслями, многое обдумать, вжиться в политическую обстановку, разобраться в позициях политических группировок; наконец, нужно было оп¬ределить свое место в общенародном движении и решить: когда, как, с кем и с чего начать борьбу. Для него было ясно одно: он начнет с малого, не торопя события, дей¬ствуя по принципу, что и один шаг в правильном на¬правлении лучше стремительного движения не в ту сторону.
После непродолжительного посещения родного Раджкота Ганди направился в Шантиникетон к Рабиндранату Тагору, великому поэту Индии. Поэт гостеприимно пре¬доставил колонистам из Феникса, прибывшим с Ганди из Южной Африки, отдельное помещение. В Шантиникетоне — «обители спокойствия» — Тагор принял и облас¬кал Ганди, как самого близкого человека. Тогда он и наз¬вал дорогого гостя Махатмой. С тех пор это имя прочно закрепилось за ним, несмотря на все протесты Ганди про¬тив его возвеличивания.
Тагор, красивый, в шелковом хитоне, свободно ниспа¬давшем с плеч, с длинными волнистыми волосами и патри¬аршей, окладистой бородой, выглядел в сравнении с Ган¬ди атлантом. Разнились они и по своему миропониманию. Тем не менее без этих двух индийцев немыслимо пред¬ставить себе образ народа этой страны, узнать его чаяния, душу, понять национальный характер.
Тагор познакомил Ганди с народным университетом в Шантиникетоне, который он создал на свои средства, показал обширную библиотеку, лаборатории, опытные по¬ля и мастерские. Ганди быстро сошелся с преподавателя¬ми и студентами. С позволения Тагора он пытался пере¬дать им навыки самообслуживания. Находившиеся здесь же колонисты с фермы Феникс вызвали у обитателей Шантиникетона интерес к их опыту совместного ведения хозяйства.
Здесь же его застала печальная весть о смерти Гокхале. Проводив своего покровителя и наставника в послед¬ний путь, Ганди уехал в Гуджарат. Он не хотел долго обременять гостеприимного Тагора. К тому же Ганди, хотя и глубоко почитал Тагора, не воспринимал уклада его жизни и многих его идей. Ганди, разумеется, нельзя причислить к нигилистам, скорее наоборот, он признавал авторитет выдающихся личностей. И все же он, пожалуй, никогда не являлся по-настоящему чьим-то последовате¬лем: он обладал слишком независимым характером. Друзья Ганди шутили, что он всегда резервировал право не соглашаться и с самим собой.
25 мая
