как и все! Пусть сожжет свое заграничное платье!.. В этом задача нашего времени. Завтрашним днем мы займемся после».
Слова Ганди звучат, как волевой призыв вождя, который во всенародной борьбе беспрекословно повинуется дисциплине сам и требует того же от остальных.
Одержимость Ганди пугает не одного Тагора. Даже Ромен Роллан, внимательно следивший из далекой Франции за полемикой двух гигантов Индии и постоянно восторгавшийся Махатмой, разделяет некоторые опасения Тагора. В раздумьях о стоических усилиях Ганди он пишет: «Бесспорно, в человеческой борьбе дисциплина есть долг каждого. Но несчастие состоит в том, что те, кто обязан за ней следить, – приближенные вождя – суть нередко люди узкого ума; и для себя, и для других они средства делают целью. Правило их прельщает именно своей узостью, ибо они находятся сами на узком пути».
И в самом деле, некоторые сторонники Ганди толкуют идеи своего учителя извращенно, в духе реакционного национализма, доходя до отрицания всего неиндийского и возводя в абсолют то, что у Ганди есть понятие относительное, применимое лишь во взаимосвязи с другими явлениями и в конкретных исторических условиях. Ганди не претендует на звание теоретика или философа – он практик; он осуществляет социальный эксперимент, и его лаборатория – вся страна. Ашрам Ганди с его обитателями на реке Сабармати – центр этой лаборатории. Между ашрамом Ганди и тагоровским Шантиникетоном помимо желания их хозяев возникает нечто вроде идеологического соперничества. Оно осуществляется интеллигентно, по нерушимым правилам преданной дружбы и взаимного уважения. Когда один из журналистов приписал Ганди слова, сказанные им по поводу своего ашрама и Шанти-никетона и которые будто бы были неуважительны для последнего, то Махатма счел необходимым опубликовать в «Янг Индия» специальную заметку. «Если бы мне пришлось решить вопрос о превосходстве того или другого.., я бы высказался за Шантиникетон. Он – старший брат, он древнее годами и мудростью. Но пусть жители Шантиникетона остерегаются быстрого движения маленького ашрама», – с теплым юмором писал Ганди.
Разногласия между Ганди и Тагором останутся, но трагизм в отношениях этих двух великих индийцев только еще больше усиливает многогранность проявлений прекрасной национальной души индийского народа, его культуры, порыва к социальной справедливости, стремления видеть свою родину свободной и процветающей. Оба они каждый по-своему, бесконечно дороги и понятны каждому индийцу.
Расходясь в частностях, и Ганди, и Тагор всегда держались друг друга. Тагору принадлежат слова, под которыми легко подписался бы Ганди. Предсказывая духовное возрождение Индии и размышляя о принесенных индийским народом жертвах во имя свободы, Тагор утверждал, что «у Запада непоколебимая вера в силу материальных богатств. Поэтому, как бы он ни кричал о мире и разоружении, его кровожадность от этого не уменьшится». Ганди, как и Тагор, мечтает доказать миру, что сила народного духа, его добрая воля могущественнее силы подавления и силы оружия. Он глубоко верит, что миссия Индии и человечества в целом заключается в том, чтобы следовать истине, которая не только сделает возможным разоружение, но и преобразует это разоружение в огромную созидательную силу, с осуществления которого будет исчисляться подлинная история человеческой цивилизации. Разумеется, все эти мысли Ганди облекал в религиозную форму, говорил о божественном предназначении человека.
«О, Тагор, о, Ганди, реки Индии, подобные Инду и Гангу, – страстно призывает Ромен Роллан, – обнимите в двойном объятии Восток и Запад; первый из вас – полный величественного света, второй – трагического героизма, оба вы струитесь от Создателя к земле, изборожденной плугом насилия; бросьте в нее его семя!» Ромен Роллан подчеркивает то, что объединяет великих индийцев – это социальная справедливость, это извечная идея человека о мире и счастье на земле.
Помимо Ромена Роллана, на Ганди обратили внимание многие мыслители и литераторы западного мира. Их больше всего привлекает Ганди как классовый миротворец, новый пророк; они воспевают его нравственно-религиозные доктрины, его аскетизм и жертвенность; для них он выразитель абстрактной истины и высоких моральных качеств, но не классовых интересов индийской буржуазии. Моральные и духовные ценности, проповедуемые им, они сравнивают с догматами Будды, Христа, учениями Сократа и Толстого. Первую книгу о нем – «Ганди, индийский патриот в Южной Африке» пишет Джозеф Доук; о Ганди пишет английский квакер Карл Хис, а американский священник Холмс в своей книге «Мой Ганди» прямо отождествляет его с Христом.
Сопоставления Ганди с пророками, а то и с самими богами немало раздражают его. Он не устает повторять, что он простой человек, как все. «Я считаю себя смиренным тружеником, смиренным рабом Индии и человечества, – говорит Ганди, – …я не предлагаю новых истин… Я бросаю новый свет на многие старые истины…»
Буржуазные исследователи, основываясь исключительно на идиллических представлениях о жизни и деятельности Ганди, пытаются доказать, что Конгресс воспринял гандистские принципы только из любви и уважения к самому Ганди. Эти исследователи яростно опровергают утверждение, что гандизм – идеология национальной буржуазии. При этом они ссылаются на личное отвращение Ганди к власти. Джордж Кэтлин, например, доказывает непричастность Ганди к буржуазной политике таким рассуждением: «Опытный политик (из всего, что я о них знаю, это можно заключить с уверенностью) стремился бы стать генерал-губернатором Индии». А Ганди отказывается от государственных постов и поэтому он, дескать, не выражает интересов какого-либо одного класса, а лишь проявляет свою личную волю.
Ганди – признанный вождь национально-освободительного движения – не мог не привлечь к себе внимание сторонников марксистско-ленинской идеологии. Речь шла об освободительной борьбе зависимых стран Востока – части международной борьбы прогрессивных сил человечества против империализма.
В. И. Ленин пристально следил за послевоенным подъемом национально-освободительного движения в Индии. Исключительный научный и исторический интерес представляет признание им руководящей роли Национального конгресса в этом движении и выдающегося места в нем Ганди как вдохновителя и вождя народных масс.
В то время в Индии ещё не было коммунистической партии, хотя, находясь в эмиграции, часть индийцев восприняла марксизм и поддерживала связь с Коминтерном. Среди них был М. Н. Рой, который на II конгрессе Коминтерна занял сектантскую и крайне левую позицию при анализе политической обстановки в Индии.
Рой считал себя непререкаемым знатоком индийской действительности. Но, так и не сумев усвоить творческой сути марксизма, он механически переносил схему расстановки классовых сил в развитых капиталистических странах на колонии, на Индию. Когда в Индии еще не было коммунистической партии, когда рабочий класс был еще политически не организован, Рой уже ставил его в авангард национально-освободительного движения. Он недооценивал ленинской оценки антиимпериалистической роли национальной буржуазии в колониях и настаивал на проведении в отношении нее твердой негативной линии. И в этой связи Рой утверждал, что «как религиозный и культурнический возрожденец, Ганди неизбежно должен был быть реакционером в социальном отношении, как бы революционно он ни выглядел политически».
Позиция Роя в корне расходилась с высокой оценкой, данной Лениным Тилаку и Ганди. Еще в мае 1913 года Ленин в статье «Отсталая Европа и передовая Азия» писал: «В Азии везде растет, ширится и крепнет могучее демократическое движение. Буржуазия там еще идет с народом против реакции»*. В 1920 году Ленин, отвечая на послание индийских патриотов, приветствовал «тесный союз мусульманских и немусульманских элементов»**. Это было прямой поддержкой усилий Ганди по созданию индусско-мусульманского единства в стране. Ленин прозорливо увидел огромное политическое значение этого единства в чрезвычайно сложных, специфических условиях освободительной борьбы в Индии. Для Роя же национальное единство, которого добивался Ганди, было сугубо религиозным, реакционным.
Все то, что В. И. Ленин называл «борьбой за азбучные права человека, за демократию» в Азии, как раз и составляло суть политической деятельности Ганди, его страстного стремления к пробуждению национального и демократического самосознания масс, к освобождению их от векового рабства и утверждению основных прав человека на труд и достойную жизнь.
Вернемся к программе, которую принес с собой в Конгресс Махатма Ганди. Поначалу она встретила яростную оппозицию руководства ИНК и справа, и слева. Но средние слои населения города и деревни, которые хлынули в Конгресс с приходом Ганди, скоро стали преобладать в конгрессистской партии и с энтузиазмом подхватили эту программу.
В чем же был секрет популярности гандистской программы действий? Многие десятилетия, после кровавого подавления сипайского восстания в 1857-1859 годах, народ не видел никакого выхода из неуклонно ухудшавшегося положения, растущего обнищания, безработицы. Массовое разорение мелких собственников усиливало недовольство местной буржуазии. Однако робкие протесты и петиции, к которым прибегал Конгресс до прихода в него Ганди, сопровождавшиеся каждый раз неизменным восхвалением британской короны, не могли поколебать правительство.
Передовые и образованные люди в Индии, какими были Тилак, Ганди, Мотилал и Джавахарлал Неру, братья Али и многие другие, знали, что порабощенные народы и классы добивались свободы вооруженной борьбой. История Европы и Азии богата такими примерами. Опыт Великой Октябрьской социалистической революции учил, что в России к тому времени сложились иные, чем в Индии, условия: царская власть была слаба, на сторону революции перешли армия и флот, рабочим классом руководила большевистская партия во главе с В. И. Лениным. В разобщенной Индии путь вооруженной борьбы, казалось, исключался. Невооруженный и политически неподготовленный к восстанию народ не мог противостоять первоклассной армии колонизаторов, усиленной хорошо оплачиваемыми наемниками из других стран. Любое вооруженное выступление индийцев было бы легко подавлено колонизаторами и дало бы повод для дальнейшего ужесточения режима. К тому же Ганди хорошо знал миротворческую психологию крестьян. Крестьянин отлично владел деревянным плугом, но он не умел обращаться с оружием. Да и где бы он взял оружие?
Еще когда Ганди руководил сатьяграхой в Южной Африке, один из английских чиновников без обиняков сказал ему: «Я иногда хочу, чтобы вы прибегли к насилию, подобно английским забастовщикам. Тогда нам сразу стало бы ясно, как поступить с вами». Ганди ответил, что «подобным образом» высказывался и глава расистского режима генерал Смэтс.
По убеждению Махатмы, в Индии сложилась обстановка, аналогичная обстановке в Южной Африке: правительству было бы гораздо легче расправиться с вооруженным выступлением восставшего народа, чем с мирным всенародным бойкотом всей системы колониального рабства. Действительно, соотношение сил между империализмом и национально-освободительным движением в стране делало крайне трудной и малоперспективной победу вооруженного народа.
Тактика индивидуального террора, которая в отдельных случаях применялась индийскими патриотами, не оправдала себя, она только деморализовала народ. Ганди решительно отвергал терроризм как метод политической борьбы. Стихийно возникавшие локальные бунты крестьян и рабочих не могли подорвать великолепно организованную государственную машину, сокрушить мощный аппарат подавления – полицию и армию.
В этих условиях Ганди выступил со своей программой несотрудничества. Она была реалистичным и достаточно действенным способом давления на правительство, деятельность которого в значительной степени основывалась на сотрудничестве с самими индийцами. Отказ населения страны от сотрудничества с
