стремления… Он злоупотребляет данной ему властью… Как быть с теми, кто уже пострадал за народное дело и теперь находится в тюрьмах?.. Разве допустимо, чтобы единственный инцидент, каким бы мрачным он ни был, мог стать основанием для приостановления борьбы за национальную свободу?»
И все же за Ганди пока идет большинство членов Конгресса и повинуется его решению. Но это не доставляет ему ни радости, ни утешения. Он знает, что арифметическое большинство, которое повинуется лидеру, совсем не означает правильности проводимой им политики.
Махатма откровенно признается своим товарищам: «Меня пугает большинство. Я дошел до того, что мне стало противно слепое обожание толпы. Я бы тверже чувствовал под ногами почву, если бы толпа плевала на меня…» Он говорил, что предупреждал их о своей «неисправимости» и что каждый раз, когда люди встанут на ложный путь, он не будет скрывать этого. Ганди не трогает оглушительный хор хвалебных людских голосов, он не желает подчиняться соблазну стать повелителем послушного ему большинства. Единственный тиран в мире, которому он подчиняется, – это голос его собственной совести.
Ганди сознает, что многие его соратники по партии восприняли метод ненасильственной борьбы лишь как временную меру, а не как незыблемый принцип. Он советует этим людям, если они не способны выстоять против насилия правительства, обратиться прямодушно и без лицемерия к ответному насилию. Однако, по его мнению, правительство, провоцируя беспорядки, только и ждет того, чтобы иметь основание сказать, что стране, раздираемой насилием и задыхающейся в дыму пожаров, необходима твердая власть и что только эта власть может восстановить порядок. Тогда на долгие годы народ снова окажется в кабале, будет унижен.
Перед началом кампании гражданского неповиновения в 1920 году Ганди опубликовал статью, озаглавленную «Доктрина меча». «…Я считаю, что ненасилие несравненно выше насилия и что способность прощать благороднее стремления наказывать, – писал он. – …Милосердие украшает солдата. Однако воздержание от насилия является прощением лишь тогда, когда есть сила для наказания. Оно бессмысленно, когда его симулирует беспомощное существо. Но я не считаю Индию беспомощной, я не считаю себя беспомощным существом».
Ганди говорит, что ненасилие не означает покорного подчинения воле злодея; оно есть противопоставление всех духовных сил народа неугодной ему власти. Он рекомендует приверженцам насильственных форм борьбы испробовать метод мирного несотрудничества. «Если он (этот метод. – Авт.) потерпит неудачу, то не из-за какой-либо присущей ему внутренней слабости. Он может потерпеть неудачу, не встретив надлежащего отклика. Тогда возникает действительная опасность, – писал в той же статье Махатма. – Благородные люди, неспособные далее мириться с национальным унижением, захотят излить свое возмущение. Они прибегнут к насилию. По моему убеждению, они погибнут, не избавив ни себя, ни свою родину от обид. Если Индия последует доктрине меча, она может одержать временную победу». И здесь Ганди высказывается как националист, горячо любящий свою родину, которой предназначено внести большой вклад в мирное развитие всего человечества: «Но тогда Индия перестанет быть гордостью моего сердца. Я предан Индии потому, что я обязан ей всем. Я абсолютно уверен, что ей предназначена особая миссия в мире».
Так думал Ганди. Такова была его позиция и аргументация по вопросу избрания метода борьбы за национальную свободу Индии. Доводы Ганди оказывали сильное эмоциональное воздействие, «но для нас и для всего Национального конгресса в целом, – отмечал Джавахарлал Неру, – ненасильственный метод не был и не мог быть религией, непогрешимым вероучением или догмой. Он мог быть лишь политикой и методом, сулящим определенные результаты, и по этим результатам в конечном итоге и надлежало судить о нем. Отдельные лица могли превращать его в религию или в несокрушимое вероучение, но ни одна политическая организация, пока она оставалась политической организацией, не могла поступить таким образом».
События в Чаури Чаура и приостановление Ганди кампании гражданского неповиновения заставили задуматься прагматически настроенных политических деятелей Конгресса о дальнейших путях развития национально-освободительного движения в стране. Многие из них, в том числе Джавахарлал Неру, пришли к заключению, что если мотивы, руководствуясь которыми Ганди приостановил кампанию гражданского неповиновения, правильны, то власти всегда смогут спровоцировать акты насилия, хотя бы через своих агентов, и освободительная борьба народа каждый раз будет заходить в тупик. Эти деятели ИНК усматривали в установках Ганди абсолютизацию ненасильственного метода (что лишало движение тактической гибкости), а также не всегда оправданный примат средств борьбы над ее конечной целью.
Правда, можно догадываться, что решение Ганди о прекращении кампании гражданского неповиновения было принято не только из-за событий в деревне Чаури Чаура. К февралю 1922 года, несмотря на повсеместный энтузиазм народа, движение пошло на убыль, ослабло руководство им; большинство наиболее активных конгрессистов оказалось в тюрьмах. В то же время в рядах Конгресса появилось множество сомнительных лиц, среди которых были и политические провокаторы, и полицейские агенты. Они захватывали в нем освободившиеся ключевые посты, вносили дезорганизацию в движение. Сами же массы были еще плохо подготовлены для самостоятельного продолжения борьбы.
Близкие к Ганди люди говорили, что он часто принимал решения, полагаясь скорее на интуицию. Он, подобно другим народным вождям, в результате постоянного соприкосновения с массами развил в себе способность определять еще скрытые тенденции в массовом движении, в настроениях народа. Поэтому скорее всего он приостановил кампанию, когда почувствовал ее неминуемую неудачу, неготовность участников кампании воспринять его ненасильственный метод в качестве незыблемого условия борьбы с колонизаторами. Правда, позднее, в 1930 году, Ганди заявит о недопустимости свертывания освободительного движения из-за случающихся актов насилия (!).
Ганди знал, как был раздосадован его решением молодой, подающий большие надежды лидер ИНК Джавахарлал Неру. В письме к нему Махатма выражал надежду, что недоумение, возмущение и даже гнев многих его соратников, вызванные его действиями, неизбежно сменятся «полным пониманием сложившейся ситуации». Ноябрьские события в Бомбее, трагический инцидент в Чаури Чаура, как писал Ганди, показали, что участники сатьяграхи нарушают принципы ненасилия, выходят из-под контроля своих руководителей, становятся все более «агрессивными, непокорными». Дабы не скомпрометировать идеалы сатьяграхи, кампанию несотрудничества надо было прекратить. «Движение отклонилось от верного пути. Мы должны вернуться на исходные позиции и снова двинуться вперед».
Приняв нелегкое решение, подавленный и мрачный, Махатма отправился в свое любимое убежище – ашрам Сабармати. Почти все его близкие соратники по Конгрессу находились в тюрьмах. К различным срокам заключения были приговорены Джавахарлал Неру и его отец Мотилал, братья Али, Ч. Р. Дас и многие другие. В ряде провинций власти арестовали сразу весь состав местных комитетов Конгресса. Колонизаторы учинили над ними суд, ничуть не заботясь о доказательствах их вины: шла поголовная расправа. Когда судили, например, Мотилала Неру, ему было предъявлено обвинение в принадлежности к нелегальной организации конгрессистских волонтеров. В доказательство причастности М. Неру к этой организации был предъявлен бланк, на котором значилась его фамилия. Опознать его подпись был вызван какой-то неграмотный бродяга, который под присягой «опознал» подпись незнакомого ему человека. Все эти сфабрикованные процессы походили на хорошо разыгранный фарс.
Мотилал Неру в ходе суда над ним держал на руках свою четырехлетнюю внучку Индиру, и присутствующие в зале восприняли это как символ того, что на скамью подсудимых была посажена вся Индия от мала до велика, весь народ.
После тревог и напряжения правительство впервые свободно вздохнуло. Между Дели и Лондоном шла интенсивная переписка. Обсуждалось, какие меры должны быть предприняты в отношении Ганди – самого руководителя движения. Британский министр иностранных дел Эдвин Монтегю настаивал на немедленном предании Ганди суду, поскольку угроза расширения «беспорядков» в стране из-за его ареста теперь миновала. Лорд Ридинг все еще не решался на этот шаг, говоря, что, находясь на свободе, Ганди представляет меньшую опасность, нежели в тюрьме. К тому же вице-король полагал, что политический престиж Ганди серьезно пострадал в связи с провалом начатой им кампании и с его арестом можно было бы повременить, пока он снова не выступит с новым антиправительственным заявлением.
Правительству долго ждать не пришлось.
Индийской общественности стало известно о содержании телеграммы лорда Биркенхэда и Монтегю правительству Индии, в которой, в частности, говорилось: «Если бы существование нашего королевства было поставлено на карту, если бы британскому правительству было запрещено выполнять свои обязательства по отношению к Индии, то Индии пришлось бы безуспешно тягаться с самым решительным в мире народом, который на это ответил бы со всей надлежащей суровостью».
Это был сильный удар по и без того израненному сердцу Махатмы. Он пишет в ответ статью. В ней говорится: «Никаких уступок королевству, пока британский лев потрясает перед нашим лицом окровавленной лапой… Пора британскому народу дать себе отчет, что борьба, начатая в 1920 году, – борьба до конца, хотя бы она длилась месяц, год, месяцы или годы». Ганди говорит, что немыслимо подчиняться дерзким вызовам Англии; народ намерен свергнуть ее правительство в Индии, индийцы не просят и не ждут пощады от своих угнетателей. Придет время, и кампания гражданского неповиновения завершится безусловной победой.
Одна за другой появляются три «мятежные» статьи Махатмы. В одной из них он во весь голос требует пре образования Британской империи в федерацию свободных и равноправных государств, каждому из которых было бы предоставлено право выйти по своей воле из «почетного и дружественного союза». В противном случае, смело бросает вызов Ганди, вся энергия «самого решительного в мире народа» будет истрачена в бесполезной попытке подавить пробудившийся в Индии дух свободы, который уже никому и никогда не удастся сломить. Гневные слова Ганди долетели до Лондона. Парламент возмущен и требует быстрого и сурового суда над «смутьяном и подстрекателем».
Вечером 10 марта 1922 г. к ашраму Сабармати подъехала полицейская машина, и Ганди был арестован. А уже 18 марта начался «великий процесс» – так называют индийцы суд над своим вождем. Отчет об этом процессе был напечатан друзьями Ганди и разошелся далеко за пределы Индии. Здание, в котором проходил суд над Ганди, охранялось крупным подразделением солдат, близлежащие улицы патрулировались нарядами пешей и конной полиции: было все предусмотрено на случай возможных эксцессов и волнений.
Правительство решает провести показательный процесс не только над Ганди, но и над всем Конгрессом. Тщательно разработан судебный сценарий, на этот раз все процессуальные нормы строго соблюдаются. В зале заседаний царит торжественно-приподнятая обстановка: спокойные бесстрастные лица судейских в черных мантиях, сдержанный шепот, какой бывает на панихидах; и над всем господствует начищенный по этому случаю королевский герб Британской империи.
Судья Брумсфилд предельно корректен. Звучит его театрально поставленный голос. Ганди предъявляется обвинение в том, что он словом и делом вызывал среди населения страны ненависть и презрение к законному правительству его величества. Судья спрашивает, желает ли подсудимый иметь защиту. Обвиняемый, верный
