провозглашенному им бойкоту правительственных чиновников, от защиты отказывается. К тому же он вообще не намерен защищаться и опровергать предъявленное ему обвинение. Он признает себя виновным и берет на себя ответственность как руководитель антиправительственной кампании за все трагические события, связанные с насилием, хотя он искренне стремился избежать их.
В своем письменном заявлении суду Махатма подчеркивает, что его долг перед индийским и английским обществом (поскольку этот процесс затеян для того, чтобы заручиться их поддержкой) – объяснить, почему он из верноподданного и сторонника сотрудничества с правительством превратился в нелояльного властям. В заявлении суду Ганди приводит яркие факты из своей жизни и общественной деятельности в Южной Африке и затем в Индии, которые способствовали тому, что он разуверился в возможности путем лояльного сотрудничества с правительством и осуществления реформ добиться независимости для свой родины даже в рамках единой империи.
Ганди в ответ на речь генерального прокурора берет слово. Он согласен с обвинением в том, что должен был предусмотреть последствия своих действий. Он знал, что играл с огнем, и тем не менее, если бы он был свободен, он бы снова сделал то же самое. Хотя для Ганди ненасилие является законом его веры, он говорит, что ему надо было сделать выбор: либо подчиниться ненавистному политическому строю, либо подвергнуться риску проявления насилия со стороны возмущенного народа. Он предпочел второе и поэтому готов нести за это любое, самое строгое наказание.
Ганди зачитывает свое заявление, которое звучит, как воззвание к народу. Он говорит, что полностью утратил веру в правительство, когда оно ввело драконовский закон Роулетта, направленный на то, чтобы лишить народ всякой свободы. «Я почувствовал себя призванным возглавить активную агитацию против этого закона, – продолжает звучать его твердый и спокойный голос. – Затем последовали ужасы в Пенджабе, начавшиеся бойней на площади Джаллианвала Багх и достигшие апогея в приказах о ползании, публичных порках и других неописуемых унижениях. Я понял также, что обязательство относительно целостности Турции и святых мест ислама, взятое премьер-министром перед мусульманами Индии, не было выполнено. Но несмотря на предчувствия и серьезные предостережения друзей, на сессии Конгресса в Амритсаре в 1919 году я боролся за сотрудничество и претворение в жизнь реформ Монтегю – Челмсфорда, надеясь, что премьер-министр выполнит обещание, данное мусульманам Индии, о том, что пенджабская рана будет залечена и что реформы, сколь бы недостаточными и неудовлетворительными они ни были, обозначат новую эру надежды в Индии. Но все эти надежды рухнули. Обещания не собирались выполнять. Преступления в Пенджабе пытались оправдать, а большинство виновных не только остались безнаказанными, но и продолжали служить, некоторые продолжали получать пособия из индийского бюджета, а часть их даже была награждена. Я понял также, что реформы не только не означали перемену, но были лишь способом дальнейшего выкачивания из Индии ее богатств и сохранения ее угнетения… Разоруженная Индия не имеет сил сопротивляться агрессору, даже если бы она захотела вступить с ним в военный конфликт…
…Правительство, поставленное законом в Британской Индии, служит целям эксплуатации народа. Никакая софистика, никакие фокусы с цифрами не могут скрыть того, что во многих деревнях можно видеть обтянутые кожей скелеты…
…Эффективная система террора и организованной демонстрации силы на одной стороне и лишение всякой способности отмщения или самообороны – на другой обессилили народ и вызвали в нем привычку к притворству. Эта ужасная привычка прибавилась к невежеству и самообману администраторов. Статья 124-А, на основании которой меня обвиняют, является, вероятно, наиболее яркой статьей индийского уголовного кодекса, применяемой для подавления свободы граждан. Лояльность нельзя создавать и регулировать законом… Я познакомился с некоторыми делами, прошедшими по этой статье, и знаю, что самые достойные сыны нашей родины были осуждены по этой статье. Поэтому обвинения по этой статье я считаю для себя честью…»
Среди судей смятение: весь заготовленный сценарий процесса рушится и суд превращается в трибуну антиправительственной агитации.
Ганди далее заявляет: «…Я считаю добродетелью быть нелояльным по отношению к правительству, которое в целом причинило Индии больше вреда, чем все предшествующие ему». Обращаясь к судьям и глядя на них своими чистыми и бесстрашными глазами, он говорит: «Ненасилие подразумевает добровольное подчинение наказанию за несотрудничество со злом. Поэтому я нахожусь здесь, чтобы навлечь на себя самое тяжкое наказание и с радостью подчиниться ему. Это наказание может быть наложено на меня за то, что, согласно закону, является умышленным преступлением и что представляется мне высшим долгом гражданина. Единственный путь, открытый для вас, судей и заседателей, заключается в следующем: или уйти в отставку и тем самым отмежеваться от зла, если вы понимаете, что закон, осуществлять который вы призваны, является злом и что в действительности я невиновен; или наложить на меня самое суровое наказание, если вы верите, что правительство и закон, которым вы служите, благотворны для народа этой страны и что, следовательно, моя деятельность вредит общему благу».
Судья Брумсфилд смущенно замечает Ганди, что он сам сделал для себя свое освобождение невозможным и что двенадцать лет назад за аналогичную антиправительственную деятельность Тилак был осужден на шесть лет тюрьмы строгого режима. Суд выносит Ганди точно такой же приговор. Обвиняемый гордится сравнением его с легендарным героем Индии, горячая любовь к которому в народе бессмертна и перед жизненным подвигом которого Махатма искренне преклоняется.
Кастурбай в течение всего процесса присутствовала в зале суда. На ее щеках не было облегчающих горе женских слез. Стоическая вера мужа в идею с годами закалила и ее сердце. В тяжких испытаниях, в которые Ганди часто ввергал и ее, и себя, Кастурбай всегда была ему опорой. Никогда не увядавшая любовь к жене помогала ему вынести все тяжести жизни, физические и моральные страдания. Никого и ничего не боялся в жизни Ганди – боялся он только своей Кастурбай, боялся обидеть ее, оказаться несправедливым к ней, чем-нибудь досадить ей. Но и к ней, как и ко всем своим родным, он был строг и взыскателен гораздо больше, чем к посторонним людям.
Ганди поместили в местную тюрьму, но вскоре перевели в более надежное место изоляции и заключили в одиночную камеру «прославленной» тюрьмы близ Пуны.
Кастурбай осталась в осиротевшем ашраме Сабармати, часами просиживая за ручным ткацким станком. Вместе с другими обитателями ашрама она призывала индийцев сосредоточиться в эти мрачные для народа дни на созидательной программе учения Махатмы.
Глава шестая
В ТЮРЬМЕ И НА СВОБОДЕ. РАЗНОГЛАСИЯ. ОБЩИННЫЕ РАСПРИ.
ВСЕ С НАЧАЛА
Итак, Ганди – в тюрьме. К своему заключению он относится как к естественному, более того – неизбежному этапу борьбы за свободу. Для Ганди страдания, стойкое перенесение невзгод, тяжких жизненных испытаний – «честные средства» для достижения цели. В противоположность формуле иезуитов «цель оправдывает средства» он утверждает, что средства управляют целью и меняют ее; достойная и благородная цель достигается достойным и исключительно ненасильственным «страдальческим» путем. Он говорит, что свобода должна быть выстрадана в тюрьмах, а иногда и на эшафоте. Средства для Ганди должны быть чистыми, возвышающими человека духовно, ибо между средством и целью «существует такая же нерушимая связь, как между зерном и деревом». Каково семя, таково и растение. Добровольное принятие на себя мученической миссии есть органическая часть движения сатьяграхов. По толкованию Махатмы, жизнь происходит из отрицания смерти: «Условием роста пшеницы служит гибель зерна. Жизнь проистекает из смерти». Поэтому мученическая смерть за свободу – благо.
Утверждая справедливые, «страдальческие» и непременно ненасильственные средства борьбы, Махатма мало беспокоится о самой цели. «У меня нет ясного представления о его целях, – сокрушается по этому поводу Джавахарлал Неру, – я сомневаюсь, ясно ли он представляет их сам. Мне достаточно одного шага, говорит он, и он не старается заглянуть в будущее… „Позаботьтесь о средствах, а цель сама позаботится о себе», – вот что он никогда не устает повторять».
Морально он вполне доволен своей участью. Дух и вера его остались непоколебимы. Недавнее чувство уязвленной гордости из-за вынужденного покаяния перед лордом Ридингом, после событий в Чаури Чаура, сменилось сознанием смиренно принятого им наказания за «духовное падение» и безрассудное насилие соотечественников.
Поначалу тюремные власти запрещают Ганди даже работу на прялке, чтение книг; ему не разрешили спать на открытом воздухе в тюремном дворике. Узник покорен: никаких жалоб на жестокое обращение. Все тюремные правила выполняются им беспрекословно. В шутку он называет тюрьму «гостиницей его величества короля Англии». Лорд Ридинг ответил ему на это, что тюрьма для политических заключенных – не спальные апартаменты за счет государства, а место отбытия наказания.
Позднее, правда, власти позволили узнику читать религиозную литературу: вера порождает смирение с судьбой. А чтобы скрасить его одиночество, они подселили к нему какого-то африканца, не знавшего ни английского, ни какого-либо из индийских языков. Ганди научился объясняться с ним на пальцах. Когда сокамерника ужалил скорпион, Махатма, не задумываясь, высосал из его раны смертельный яд. К слову сказать, змеи, скорпионы и прочие ядовитые твари – непременные обитатели индийских тюрем. Ганди довольно легко свыкся с этим соседством и смотрел на постоянную угрозу для своей жизни весьма фаталистически.
Примитивный, лишенный каких-либо удобств тюремный быт ничуть не угнетает Махатму. Он долгие годы сознательно лишал себя тех мелких удобств, к которым человек так привыкает, что лиши его их – и жизнь для него утратит свою привлекательность. Наверное, с этой целью и были когда-то придуманы тюрьмы. Но Ганди – стоик и аскет по убеждению. Скудное питание (вареный горох, пресная лепешка, кое-какие овощи) – вполне достаточный для него рацион. Безукоризненное (для тюремных условий) санитарное состояние он поддерживает в камере сам и подает в этом пример другим заключенным. Мылом, поскольку оно сварено из жира животных, он не пользуется совсем, тем не менее всегда чист и опрятен. Из-за того же предубеждения к мылу бреется лезвием по сухой коже.
Через некоторое время «поверженному» вождю разрешается (разумеется, с санкции самого вице-короля) повседневно общаться с одним из земляков-гуджаратцев и надиктовывать ему книгу под условным названием «Мой опыт в поисках истины». Британских политиков очень интересовал заголовок. С огромным интересом книгу Ганди ждали и его последователи, и его политические противники.
Некоторые из друзей Махатмы уже давно советовали ему написать автобиографию, другие же, напротив, отговаривали, поскольку-де литературные произведения подобного рода характерны для Запада и совсем не приняты на Востоке. Они опасались, что суждения их вождя могут со временем измениться, и тогда люди, руководствующиеся в своих поступках его авторитетным словом, будут введены в заблуждение. Эти доводы вначале показались Ганди убедительными, но желание откровенно рассказать историю своих поисков истины оказалось сильнее. В течение 1922-1924 годов, находясь в тюрьме Йервада, он работает
