над этой книгой. Во вступлении к ней он пишет: «…Мои искания в сфере политики известны не только Индии, но в какой-то степени всему цивилизованному миру. Для меня они не представляют большой ценности. Еще меньшую ценность имеет для меня звание «махатмы», которое я получил благодаря этим исканиям… Чем больше я размышляю и оглядываюсь на пройденный путь, тем яснее ощущаю свою ограниченность».
«Я прошу, чтобы никто не считал советы, разбросанные по страницам последующих глав, непререкаемыми… Я надеюсь познакомить читателя со своими ошибками и заблуждениями. Моя задача – описать свои искания в области сатьяграхи, а вовсе не рассказывать о том, какой я хороший».
Поразительно, но Ганди абсолютно лишен тщеславия и не претендует на откровения великого человека. Кажется, он даже хочет унизить себя. «Будучи убежден, – пишет он, – что возможное для одного – возможно для всех, я не держу в тайне свои искания». Ганди говорит, что к своим исканиям истины он подходит подобно ученому, который, хотя и делает опыты весьма продуманно и тщательно, однако на незыблемости своих выводов не настаивает. «Я далек от мысли претендовать на окончательность или непогрешимость своих выводов, – заявляет он. – Единственное, на что я претендую, сводится к следующему: мне они представляются абсолютно правильными и для данного момента окончательными. Будь это иначе, я не положил бы их в основу своей деятельности. Но на каждом шагу я либо принимал, либо отвергал их и поступал соответствующим образом».
В общем, Ганди трудно обвинить в застое мысли, в догматическом подходе к меняющейся политической обстановке и к историческим условиям борьбы за независимость. Однако живой и гибкий образ его мышления заключается в жесткую религиозную форму. «…Я поклоняюсь богу только как истине. Я еще не нашел ее, но ищу, – пишет он во вступлении к своей книге. – …Все же до тех пор, пока я не познал эту абсолютную истину, я должен придерживаться относительной истины в своем понимании ее».
В автобиографическом труде Ганди выступает как строгий судья себе и своим поступкам. Его личная жизнь накрепко связана каким-то особым внутренним нервом с политической деятельностью. Он остро реагирует на все, что происходит в мире. Подчас он кажется трагичным в своей благородной наивности, но именно человеческая мудрость и политическая честность выделяют его среди других людей.
Общедемократическая основа мироощущения Ганди, раскрытая в «Автобиографии», представляет собой уникальный исторический материал. Он дает возможность увидеть в ретроспективе и зарождение империалистических войн, и начало антиколониальной борьбы народов за свое национальное и социальное освобождение.
«Автобиография» Ганди, по словам Раджендры Прасада, его близкого соратника, ставшего позднее первым президентом свободной Индии, охватывает в основном период его становления, когда он готовил себя для великих дел, которые были еще впереди.
Книга Ганди переведена на десятки языков мира. В 1934 году в переводе на русский язык известного индолога, ныне профессора, лауреата Международной премии им. Дж. Неру Р. А. Ульяновского она была издана в Советском Союзе. «Советские люди хорошо понимают, – говорится в предисловии Ульяновского к третьему изданию «Автобиографии» и основных работ вождя индийской национально-освободительной революции, – что М. К. Ганди всегда был в гуще народа Индии, жил его жизнью, отражал его надежды и чаяния. Он всегда черпал вдохновение в той тяжелой борьбе, которую вел с британскими властителями, в самоотверженности и мужестве простого народа, честно и искренне стремясь облегчить его участь, отвратить от него бедствия, вдохновить его на поиски нового, более совершенного общества».
В книге Ганди пытается соединить личное с общественным, индивидуума с государством, отдельную нацию со всем остальным миром. Уже в этой работе он подходит к мысли о необходимости для человечества отказаться от применения силы в решении международных конфликтов. Так или иначе, Ганди вплотную подходит к выводу о том, что вопрос сохранения мира – прерогатива не одних правительств; мир можно сберечь путем проявления доброй воли народов, путем подлинно массовых выступлений людей против войны. Пока эта мысль звучит абстрактно, без конкретной критики империалистических кругов, порождающих агрессивные и захватнические войны. Ганди, однако, не просто пацифист, говорящий: пусть остается несправедливость – только бы не было войны. Нет, он настаивает на непременном устранении социального зла, колониального угнетения; призывает к борьбе со всеми бесчеловечными проявлениями эксплуататорского общества.
Вместе с тем он глубоко убежден, что вооруженная сила – негодное средство для того, чтобы изменить мир к лучшему. Оружием нельзя одержать победу ни над низменными страстями людей, ни над их возвышенными идеалами. Поэтому Ганди призывает вести борьбу средствами сатьяграхи. Но если люди не сумеют овладеть этим, как он считает, в высшей степени эффективным средством, не поймут его преимуществ, им придется прибегнуть к оружию, говорит Ганди.
Хотя Ганди отрицал, что он положил основу некоему новому «изму», его книга содержит политические, морально-этические и философские концепции, совокупность которых теперь принято называть гандизмом. «Автобиография» – не житие святого, как на Западе – одни иронически, другие искренне – пытались ее представить, что больно задевало и огорчало автора, а открытая для всех людей исповедь души, возмущенной существующим миропорядком, в котором «человек человеку – волк».
«Автобиография» написана простым и ясным языком, без ханжества, приукрашивания и лести, без заигрывания автора с читателем. Повествование действительно походит на публичную исповедь; ничего не утаивая, Ганди не останавливается даже и перед честным обнажением интимных сторон своей жизни.
В этот период жизни Ганди – во время и особенно после судебного процесса, в тюрьме, – мучительно переосмысливает свое отношение к политике английского правительства, к самой Британской империи. Вся его прежняя лояльность к английской короне, мечты о справедливом политическом и экономическом сотрудничестве метрополии с ее колониями, рассуждения о хороших, добрых королях и неумелых, плохих правительствах теперь совершенно исчезают из его лексикона, и он уже больше не верит в добровольный, счастливый и процветающий союз Англии и Индии. Ганди словно пробудился от долгого сна и, оказавшись в реальном мире, понял, что английская политика в Индии – это грубый инструмент для осуществления ее колониальных целей. «Вся ситуация теперь изменилась для меня. Мои глаза открылись, – признается он. – Опыт сделал меня мудрее. Я рассматриваю существующую систему правления как очень плохую, и чтобы покончить с ней или исправить ее, понадобятся весьма серьезные усилия всей нации. Сама по себе она не может улучшиться. То, что я все еще верю в честные намерения многих английских чиновников, нисколько не помогает мне, потому что они так же слепы и так же заблуждаются, как я когда-то. Следовательно, я не могу испытывать никакой гордости, называя империю своей или себя ее гражданином. Напротив, я полностью осознал, что я пария, неприкасаемый империи. Я должен, таким образом, постоянно молиться о ее коренном преобразовании или полном уничтожении».
Интересно, как бы реагировал на подобное заявление Махатмы его первый наставник в политике Гокхале? Несомненно, он был бы поражен, как изменились политические взгляды Ганди. Ведь несколькими годами раньше Ганди, как и Гокхале, не допускал даже мысли о разрыве Индии с Англией. Оба почитали за благо быть подданными английской короны. Припоминается в этой связи разговор Гокхале с английским сановником, лордом Хардингом, который спросил его, как бы он отнесся к тому, если бы все английские чиновники и войска в месячный срок покинули Индию. «Я был бы обрадован, услышав эту новость, – ответил Гокхале, – но прежде чем вы достигли бы Адена, мы телеграфировали бы, чтобы вы вернулись».
Можно было бы и не приводить здесь эту «остроту» Гокхале, но разве в ней не отражались угодническая политика помещичье-буржуазных кругов Индии, уровень их национального самосознания? Став идейным вождем Конгресса, Махатма Ганди объективно проводил такую политику, которая ставила национальную буржуазию во главе всенародного освободительного движения. Однако присущая буржуазии двойственность и нерешительность ослабляли внутриполитические позиции Конгресса.
Тем временем, пока Ганди отбывал срок тюремного заключения, на воле, в Конгрессе, происходил процесс перегруппировки сил. Ранее в его рядах появилось много новых людей, случайных попутчиков неудавшейся кампании гражданского неповиновения. Теперь, разочаровавшись, они покидали партию. Но даже часть конгрессистов, которые сознательно вели борьбу, оказалась сломленной и капитулировала. В ИНК, в его центральных и местных органах засели сомнительные личности, которые действовали как провокаторы и явно были связаны с полицейскими службами.
Это обстоятельство не должно вызывать удивления. Конгресс оставался широкой организацией, которая, как отмечал Дж. Неру, по существу представляла одновременно несколько политических групп и даже более или менее самостоятельных партий, входивших в нее как бы на правах коллективных членов, с единой платформой. Поэтому в зависимости от приливов и отливов в национально-освободительном движении в ИНК преобладали и усиливали свое влияние то одни, то другие группировки.
После ареста Ганди в Конгрессе царила обстановка уныния и пессимистических настроений. Начался процесс эрозии веры в политику несотрудничества с правительством. Махатме предстояло пробыть в тюрьме еще немалый срок. Большинство же руководящих деятелей ИНК уже вышли на свободу. Они не были едины в оценке создавшейся в стране обстановки: среди некоторых из них вера в действенность гардистской сатьяграхи была серьезно поколеблена.
В стране все чаще стали давать знать о себе религиозно-общинные распри. Разобщенность, внутриполитические разногласия, кастовость индийского населения вполне устраивали колонизаторов. Лорд Ридинг был доволен обстановкой; он слал в Лондон оптимистические отчеты: с гандистским движением, кажется, удалось покончить. Да и сам Ганди со своим хилым здоровьем вряд ли выдержит срок заключения.
Воинствующая тактика далеко идущего несотрудничества с правительством и массового гражданского неповиновения законам никогда не устраивала либералов. Они стояли по другую сторону баррикад и оттуда давали народу «разумные» советы, как себя вести. А Ганди был с народом. Поэтому либералы упрекали его в том, что ему изменила умеренность, чувство ответственности за будущее страны. Они не желали следовать его «фанатичным» призывам покинуть высокие посты в системе индийской гражданской службы. Недалеко от либералов ушла и часть конгрессистов, в основном индийская элита, преуспевающие буржуа и помещики, которые были не прочь поговорить о национальной свободе своей страны при условии сохранения в Индии верховной власти за английской короной.
Именно на этой основе еще в 1919 году разошлись политические пути Ганди и былой повелительницы «старой гвардии» Конгресса Энни Безант. Куда девалась ее прежняя боевитость и политическая смелость? Отдавшая многие годы жизни служению Индии, теперь она и слышать не хотела о полном национальном самоопределении этой страны. Она – за ограниченную самостоятельность Индии в рамках неделимой Британской империи, как максимум на правах самоуправляющегося доминиона.
Ганди знал Безант еще по Лондону, когда был студентом. Тогда она казалась ему недосягаемой, и он восхищался ее политическим талантом, неиссякаемой энергией. Но прошли годы, и
