она стала консервативной, осторожной, начала бояться внезапных перемен и риска; потянулась к официальным верхам, больше стала считаться с мнением власть имущих. Она, однако, продолжала любить Индию – свою вторую родину, оставаясь ее патриоткой. В то же время – где-то в потаенных глубинах души этой неистовой ирландки – проснулась дама-патронесса, горделивая леди-европейка, которая сочувствовала индийцам и иногда «снисходила» до простых людей, но никогда не становилась вровень с ними. Умение Ганди заглянуть в тайные уголки введут народ в заблуждение. В создавшихся условиях Ганди ответил Ридингу отказом. Безант вспылила; ответ Ганди она расценила как отказ от решения вопроса мирным путем, да и от самого мира в стране, который он так оберегал.
И вот теперь, когда предостережения либералов и Безант оправдались и кампания гражданского неповиновения задохнулась в дыму Чаури Чаура, все, кто был в оппозиции к Ганди справа, торжествовали победу.
Неудавшаяся кампания гражданского неповиновения усилила разочарование в методах Ганди и на революционном фланге национально-освободительного движения Индии, в рядах радикально настроенных конгрессистов. В конгрессистской партии обозначилось левое крыло, которое возглавили молодые индийские патриоты Джавахарлал Неру и Субхас Чандра Бос. Еще более острой критике подвергся внеклассовый подход Ганди к политическим проблемам индийского общества со стороны руководителей первых марксистских кружков и групп коммунистов, появившихся в стране в начале 20-х годов. В 1922 году Ш. А. Данге, бомбейский студент, еще недавно активный участник движения несотрудничества, стал издавать еженедельную газету «Соушелист» – это был первенец марксистско-ленинской периодической печати в Индии. Познакомившись с ленинскими работами, Данге выступил с критическим анализом утопических сторон учения Ганди.
Распространение марксистской идеологии в Индии особенно волновало правительство Англии, которое, опасаясь «пагубного» большевистского влияния России на британские колонии, возглавило в эти годы международную антисоветскую кампанию. Совсем не случайно поэтому совпали, с одной стороны, антисоветские акции английского правительства, а с другой – усиление репрессивной политики в Индии. Правительство Англии предъявило молодой Советской республике пресловутый «ультиматум Керзона» (суть которого сводилась к тому, чтобы путем прямой клеветы обвинить большевиков во вмешательстве во внутренние дела стран Востока) и одновременно организовало в Индии несколько показательных процессов над индийскими коммунистами, возвратившимися из эмиграции. Весьма примечательно, что всем им были предъявлены сфабрикованные обвинения в принадлежности к «большевистским агентам».
Английская тайная полиция и суды действовали расчетливо: им важно было расколоть национально-освободительное движение, столкнуть и противопоставить друг другу разные политические течения, сделать невозможным их слияние в единый антиимпериалистический поток.
Колонизаторы используют объективную критику Конгресса и его вождя со стороны радикально настроенных патриотов и рабочих лидеров с тем, чтобы запугать умеренных конгрессистов угрозой проникновения в их ряды чуждого им «иностранного» влияния, «безответственных и антинациональных элементов», способных будто бы ввергнуть страну в пучину безоглядного насилия. В известной степени властям удается направить освободительное движение по реформистскому пути.
Такие влиятельные конгрессисты, как М. Неру, Ч. Р. Дас, В. Дж. Патель, и раньше высказывали сомнение в правильности избранной Ганди тактики бойкота законодательных собраний, учрежденных английской правительственной реформой 1919 года. Тогда эти конгрессисты согласились присоединиться к проводимой Ганди кампании несотрудничества, но в глубине души они не одобряли установки вождя бойкотировать реформу. Им, юристам, профессиональным ораторам, привыкшим к словесным баталиям и верящим в магическую силу аргументов, казалось, что участие в законодательных органах открывало для них широкую возможность воздействовать на правительство и в конечном итоге принудить его даровать Индии демократическую конституцию. Они, разумеется, соглашались с Ганди в том, что законодательные собрания не могут выражать волю индийского народа. В самом деле, английское правительство в Индии оставалось неподотчетно центральной законодательной ассамблее. Большинство членов ее верхней палаты (государственного совета) назначалось правительством. Оно же назначало почти треть членов нижней палаты ассамблеи. Вице-король по-прежнему обладал в стране верховной властью: ему принадлежало право введения или отклонения любого закона независимо от решения ассамблеи. Английские губернаторы в провинциях единолично управляли финансами, поддерживали порядок, осуществляли право вето в местных законодательных собраниях.
И все же после поражения кампании несотрудничества Мотилал Неру и Ч. Р. Дас решили использовать законодательные собрания как легальные трибуны для оказания давления на правительство.
Приходившие в тюрьму вести с воли очень печалили Ганди: он сознавал свое бессилие повлиять на Мотилала Неру, столь сильного характером человека. К тому же в июне 1922 года в Лакхнау состоялось совещание Всеиндийского комитета Конгресса. Назначенная им специальная комиссия с целью выяснения вопроса, готова ли страна к проведению широкой кампании неповиновения, пришла к отрицательному выводу. Мнение комиссии не удивило Ганди: ему и без вывода комиссии было известно об этом. Поэтому он и приостановил кампанию. Народ в лучшем случае мог оказать пассивное сопротивление правительству, но он был еще плохо организован, недостаточно воспитан политически и морально, чтобы успешно осуществить общенациональную, глубоко сознательную и по-настоящему непримиримую кампанию гражданского неповиновения, рассуждал Ганди. Надо было временно отступить, выждать и терпеливо, настойчиво готовить страну к новой кампании, продолжать разъяснять народу суть принципов сатьяграхи – ненасильственной освободительной революции. Однако вывод конгрессистской комиссии объективно играл на руку тем, кто требовал перемен в политике Конгресса, ревизии установок Ганди.
Процесс размежевания конгрессистов зашел далеко. В декабре 1922 года на очередной сессии ИНК произошел фактический раскол партии. Но значительное число конгрессистов осталось верным своему лидеру, находившемуся в тюрьме. Их стали называть «противниками перемен». Они отстаивали продолжение политики несотрудничества с правительством и бойкота законодательных собраний.
Тогда Ч. Р. Дас, который был в это время президентом ИНК, оказавшись в меньшинстве, покинул свой пост и вместе с Мотилалом Неру создал новую, так называемую свараджистскую партию (партия независимости). Свараджисты призывали баллотироваться в законодательные собрания, завоевывать места в центральной законодательной ассамблее, с тем чтобы, как они убеждали, изнутри этой цитадели власти подрывать устои колониальной политики правительства и добиваться предоставления Индии конституции и прав доминиона.
Линия размежевания в политике прошла не только через Конгресс, она пролегла через семьи известных индийских борцов за свободу. Джавахарлал Неру, например, не одобрил действий отца и продолжал активно работать в Конгрессе. Сторонник свараджистов В. Дж. Патель, оправдываясь, говорил, что «их вхождение в законодательные органы будет подобно проникновению во вражескую крепость с целью одержать над неприятелем победу». Его брат, Валлабхаи Патель, оставаясь лояльным к Ганди, отвечал на это, что бастионы колонизаторов расположены не в законодательных собраниях, а в армейских казармах и в полицейских участках – повсюду, где функционируют колониальные учреждения, и поэтому правительство может спокойно оставаться у власти еще 100 лет и без законодательных собраний, если даже свараджистам удастся осуществить свой план подорвать собрания изнутри.
В конце концов между сторонниками Ганди и свараджистами было достигнуто нечто вроде джентльменского соглашения – не мешать каждой группировке идти избранным ею путем, оставаясь при этом в Конгрессе. «Противники перемен» решили исподволь, без лишнего шума готовить всеиндийскую кампанию гражданского неповиновения на апрель 1923 года. Обстановка в стране складывалась, однако, не в пользу «противников перемен». Число конгрессистских волонтеров катастрофически падало и вскоре составило всего лишь 8 тысяч человек на всю страну. Чувствовалось отсутствие Ганди. О проведении общенациональной кампании гражданского неповиновения даже и думать было нечего. В то же время политический вес свараджистов возрастал. На первых порах создавалось впечатление, что в период спада движения они даже предложили, по крайней мере внешне, эффективную программу критики правительства.
Только что вышедший из тюрьмы Мухаммед Али неожиданно высказался в поддержку свараджистов, сказав, что, по его мнению, Махатма, будь он на свободе, предоставил бы Конгрессу возможность внести в программу несотрудничества необходимые коррективы в соответствии с требованиями изменившейся в стране обстановки. Али даже дал понять, что будто бы он имеет на этот счет прямые указания от Ганди. В действительности же Ганди оставался при своей точке зрения – никакой поддержки правительству, никакого сотрудничества с ним. По-видимому, Али, чтобы сделать свое выступление более убедительным, решил использовать авторитет вождя, с которым, как все знали, он был очень дружен. Поэтому многие конгрессисты ему с легкостью поверили.
Джавахарлал Неру писал об этом трудном периоде, что, сохранив веру в Ганди как в руководителя, он начал более критически относиться к некоторым его установкам и взглядам. Правда, в 1919 году призыв Махатмы Ганди провести кампанию ненасильственной борьбы против англичан привел молодого Неру в неописуемый восторг, и он готов был слепо, не раздумывая, идти за Ганди. «Я тотчас откликнулся на призыв. Последствия не имели для меня никакого значения», – писал он об этом времени. Под воздействием Ганди, желая следовать его примеру, Джавахарлал Неру раз и навсегда отказался от адвокатской карьеры и решил посвятить себя целиком делу освобождения Индии. Он даже резко изменил уклад свой жизни: бросил курить, отказался от европейского костюма, перешел на вегетарианскую пищу, стал изучать древние литературные памятники индуизма. Теперь же безоглядный восторг всем, что предлагал и делал Ганди, стал проходить.
Ни одна из существующих в ИНК основных групп – ни сторонники участия в законодательных собраниях, ни противники ревизии политической линии Ганди – не привлекала Неру. Первая, как он считал, откровенно сворачивала в сторону реформизма; представители второй, объявляя себя горячими последователями Махатмы, на самом деле «подобно большинству учеников великих людей придавали больше значения букве учения, нежели его духу. В них не было активного начала, и на практике большинство из них были безобидными и благочестивыми социал-реформистами». Единственным преимуществом гандистов было их стремление поддерживать связь с крестьянскими массами; свараджисты же всецело были поглощены парламентской тактикой, живого общения с народом у них не было. Среди свараджистов оказалось немало карьеристов, заискивающих перед колониальными властями, чтобы получить через законодательные собрания теплые местечки на государственной службе, обрести синекуру под покровительством англичан. Мотилал Неру, узнав о низменных поступках свараджистов, возмущенный их политическими интригами, гневно грозил «отсечь больную ветвь».
В самом Конгрессе сложилось центристское руководство, которое могло существовать, лишь маневрируя между двумя основными группировками.
В декабре 1923 года в Коконаде, на юге Индии, состоялась очередная сессия ИНК. На этот раз председательствовал на сессии Мухаммед Али. Он уговорил Джавахарлала Неру занять пост секретаря Исполнительного комитета Конгресса. Али был человеком острого ума, энергичным, честным, но неуживчивым: если ему кто-то был не по душе, сработаться с ним он уже не мог. К Джавахарлалу он питал большую симпатию, во всем доверял ему, хотя людьми они были совсем разными и по складу ума, и по темпераменту. Кроме того, Али был религиозен до фанатизма, а Неру слыл атеистом. Обладая обостренным чувством юмора, Али не в состоянии был сдержать себя, чтобы не высмеивать друзей, что их очень обижало. Уравновешенность Джавахарлала, его сдержанность (черты характера, которые так ценил в нем Ганди) оказались
