очень полезными для сотрудничества. Али и молодой Неру неплохо сработались. Сварливый характер Али отталкивал людей, превращал лояльных в противников. Неру, наоборот, противников умел обращать в своих сторонников. В обстановке разлада в руководстве Конгресса они все же удерживали его формальное единство. Оба безоговорочно соглашались с Ганди в том, что главная опасность для освободительного движения заключалась в общинно-кастовой замкнутости и религиозной нетерпимости, привнесенных в сферу политики. Конгресс же должен остаться целостной партией. И здесь важно не допустить разделения его членов по религиозной принадлежности. С этой задачей новые лидеры ИНК, в отсутствие Ганди, в целом справлялись.
Однако чувствовалось, что Али, как воинствующий мусульманин, прилагал огромные усилия, чтобы совладать с собой и не навязывать коллегам идею об исключительности и превосходстве ислама над другими религиями. Его все больше тянуло в «чистый сонм» братьев по вере. Пробыв год на посту председателя ИНК, он стал постепенно отходить от Конгресса, или, как он, оправдываясь, говорил, Конгресс начал отходить от него. Отчуждение Али от конгрессистов будет с прискорбием переживать Ганди: он возлагал на него большие надежды и ожидал от него помощи в создании индусско-мусульманского политического единства. На другого мусульманского лидера – Джинну – не приходилось рассчитывать: он уже открыто противопоставлял Конгрессу возглавляемую им Мусульманскую лигу – партию мусульманских помещиков и буржуазии.
Вопреки усилиям Конгресса, английским властям удалось в некоторых районах страны разжечь индусско-мусульманские распри. Повсюду в провинциях одна за другой стали возникать религиозно-феодальные партии. Правительство вело дело к тому, чтобы противопоставить Конгрессу фронт реакционных партий и консервативных организаций.
В начале 1924 года Индия узнала: у Ганди острый приступ гнойного аппендицита – его жизнь в опасности. Власти перевозят его из тюрьмы в госпиталь; необходима срочная операция. Врачи опасаются, что в случае неудачной операции и смерти Ганди им придется иметь дело с возмущенным народом Индии.
Ганди окружен группой друзей и высокопоставленных индийцев, среди них – и глава общества «Слуги Индии» Шринивас Састри. Больной понимает деликатность положения, создавшегося для врачей-англичан. За несколько минут до операции он, превозмогая боль, надиктовывает и подписывает заявление, которое должно снять ответственность за исход операции с хирурга полковника Маддока и его ассистентов. В самый критический момент, когда Махатма лежал на операционном столе, погас свет, и Маддок, обливаясь потом, продолжал операцию при свечах. Утренние газеты 13 января 1924 г. оповестили страну, что операция закончилась благополучно, самочувствие больного удовлетворительное.
Центральное и бомбейское законодательные собрания под сильным нажимом заседавших в них свараджистов и либералов одобряют официальное обращение к представителям верховной власти в Индии с просьбой о досрочном освобождении Ганди из тюрьмы. Губернатор Бомбея сэр Лесли Вилсон отклоняет просьбу. Однако вице-король решил подойти к этому вопросу иначе: почему бы в данном случае не продемонстрировать великодушие Британской империи? Такой шаг мог произвести впечатление и подействовать на многих. Верховный правитель Индии рассудил, что коль крылья у Ганди уже подрезаны, то навряд ли он сможет высоко подняться над политической ареной страны и направлять ход событий. Его помилование лишь ослабит антианглийские’ настроения среди индийцев и польстит либералам, к чьим услугам правительство нередко вынуждено было прибегать, как к своей социально-политической опоре в Индии.
Ганди протестует. Он заявляет, что болезнь не может служить законным основанием для его досрочного освобождения. Ему неприятно проявление непрошеной заботы о нем со стороны властей. Махатма возмущен и сконфужен. Но как бы там ни было, стража у дверей его больничной палаты снимается. 5 февраля 1924 г. Ганди объявляют, что он уже на свободе. Делать нечего – с тюремного довольствия он уже снят.
Крайне истощенный, очень слабый после перенесенной тяжелой операции, Ганди отправляется в Джуху, местечко на побережье близ Бомбея. Туда к нему потянулись деятели Конгресса и других политических партий: всем не терпелось поговорить с ним, узнать его мнение о политической обстановке, сложившейся в стране, выяснить его дальнейшие планы. Приехали в Джуху отец и сын Неру. Старший Неру, приложивший вместе с либералами немало усилий, чтобы добиться освобождения Ганди, теперь хотел излить ему душу и попытаться заручиться его поддержкой. Но разъяснение намерений свараджистов ни в коей мере не повлияло на негативное отношение Ганди к ним. Дружеские беседы Мотилала Неру не возымели действия – Ганди не шел на компромисс. Между тем лидеру свараджистов так недоставало политического благословения Махатмы! Каждый остался при своем мнении, и печать шумно комментировала их разногласия.
Джавахарлал Неру также вернулся из Джухи несколько разочарованным. Ганди не рассеял его сомнений. Молодому, радикально настроенному лидеру конгрессистов хотелось бы получить от вождя ясные указания о путях и формах дальнейшей борьбы. Он жаждал скорее вступить в схватку с властями и прямой дорогой повести страну к независимости. Но Ганди не знал прямой и близкой дороги к свободе. В изменившихся условиях он даже решил отложить на время применение тактики массовой сатьяграхи и выдвинул некую «конструктивную программу» действий, как он называл ее сам.
На первый взгляд конструктивного в этой программе было немного. Вождь ограничивался малым: поощрение ручных ремесел, и в первую очередь ручного прядения; борьба против «неприкасаемости», то есть социально-бытовой дискриминации индийцев, находившихся вне кастовых сословий индийского общества, можно сказать – вне закона; широкая пропаганда индусско-мусульманского единства; и, наконец, проведение ограниченных по числу участников пробных кампаний гражданского неповиновения. Вот слагаемые «конструктивной программы» Ганди. Для начала, считал он, этого достаточно. Прежде всего надо было сорвать усилия англичан, направленные на раскол национального движения, сохранить массовую базу Конгресса, и в первую очередь удержать городские средние слои, ремесленников и буржуазию; воспитать и психологически подготовить население страны для решительного выступления против колонизаторов в будущем. На вопрос, когда наступит это будущее для ненасильственного, мирного свержения власти колонизаторов, Махатма ответа не давал. Он говорил: «Я – не пророк и не гадалка. Поживем – увидим. Сейчас же давайте трудиться, не хныкая и не забегая вперед».
Сановные либералы, побывавшие в Джухе, успокоились: «конструктивная программа» Махатмы, как им показалось, не предвещала революционных бурь. Ничто не мешало им по-прежнему умиляться индийско-английским сотрудничеством, которое можно было бы охарактеризовать разве только как сотрудничество наездника с лошадью. Они же восхваляли великолепие и мощь Британской империи, умилялись предоставленной им возможностью время от времени вращаться в среде английских аристократов и иногда быть приглашенными за стол к губернатору и даже к самому вице-королю. На имперской конференции в Лондоне один из лидеров либеральной партии Тедж Бахадур Сапру, упоенный высоким доверием, оказанным ему, сказал: «Я горжусь тем, что именно моя страна делает империю великой». А Шринивас Састри был назначен имперским послом. И это в то время, возмущался Джавахарлал Неру, когда «империя могла обращаться с нашими соотечественниками, как с циновкой для вытирания ног…»
Свараджисты, руководимые старшим Неру и Ч. Р. Дасом, продолжали активную деятельность в законодательных собраниях. В некоторых провинциях им удалось провалить правительственные бюджеты; они принимали резолюции, требовавшие созыва «конференции круглого стола» для обсуждения условий предоставления свободы Индии.
Шумели свараджисты, шумела пресса – создавалось впечатление расцвета демократии в стране, но это был дразнящий мираж: власти смеялись над «парламентским экстазом» индийских депутатов. Губернаторы в провинциях и вице-король в Дели не колеблясь утверждали отвергнутые законодательными собраниями бюджеты и презрительно бросали в корзины с мусором неугодные им резолюции и решения. И тогда, понимая свою беспомощность перед верховной властью, свараджисты утихали, умолкала послушная властям пресса. Что свараджисты еще могли сделать? Им оставалось покориться реальной власти колонизаторов или покинуть стены законодательных органов. Жизнь, политический опыт учили их: никаких законов, противоречащих интересам колонизаторов, принять они не могли; выйти же на улицу, обратиться к народу у них не хватало смелости, более того, они не верили в способность народа взять судьбу страны в свои руки.
В середине 1924 года в Ахмадабаде проходило заседание Рабочего комитета Конгресса. Ганди, следуя своей «конструктивной программе», выдвинул требование об обязательном собственноручном прядении в качестве условия для приема в Конгресс. Некоторые конгрессисты расценивали это требование как деспотизм вождя. Предложение Ганди вызвало решительное сопротивление со стороны свараджистов. Больше всего возмущались Мотилал Неру и Дешбандху Дас, которые в знак протеста покинули заседание. Ганди нервничал, казалось, он терял почву под ногами. На этот раз ему, максималисту, когда дело касалось его личных моральных убеждений, пришлось отступить и пойти на примирение с оппозицией. Согласившись с тем, чтобы собственноручное прядение было признано лишь одним из возможных условий приема в члены Конгресса наряду с уплатой вступительного взноса, Ганди посчитал разумным сделать уступку свараджистам и по вопросу их участия в законодательных собраниях.
Всеми силами Ганди стремился избежать раскола Конгресса и поэтому заявил, что свараджистская партия должна стать неотъемлемой частью ИНК. В декабре 1924 года он пошел даже на заключение соглашения со свараджистами, которое стало известно как «пакт Ганди – Неру – Даса». В ущерб позиции Ганди из Рабочего комитета ИНК были выведены его сторонники – «противники перемен» Раджагопалачария, В. Патель и др.
В правительственных кругах в открытую заговорили что М. Неру и Ч. Р. Дас оттеснили Ганди и стали играть главную роль в национальном движении. Ганди, мол, отошел от политики, популярность его пошатнулась, и он выдохся. Утверждали, что существовавшие ранее столь сердечные отношения между Махатмой и старшим Неру нарушились. В связи с переменами в руководящем органе Конгресса вице-король Ридинг доносил в Лондон: «Ганди теперь следует за Дасом и Неру, хотя они прилагают максимум усилий, чтобы создать у него самого и его сторонников впечатление, что он – один из лидеров, если не глава Конгресса».
Но все это было простой спекуляцией колониальных чиновников, не знавших души Индии и не разбиравшихся в ее людях. Некоторое отчуждение в отношениях между Ганди и Мотилалом Неру, если и было, длилось недолго. Аскет и эпикуреец, словно положительный и отрицательный заряды, тянулись друг к другу. Чем все же объяснить прочность добрых отношений, существовавших между этими людьми? Ответ на вопрос дает сам Мотилал Неру. В предисловии к своей книге «Течение мысли», содержащей избранные места из произведений Ганди, он пишет: «Мне приходилось слышать о святых и сверхчеловеках, но я никогда не имел удовольствия с ними встречаться и должен признаться, что отношусь скептически к факту их существования. Я верю в людей и в дела рук человеческих. Высказывания, собранные в этом томе, принадлежат человеку и являются его творением. Они говорят о двух великих свойствах человеческой природы – Вере и Силе…»
Мотилал Неру не считал Ганди святым, но восхищался им как человеком, умеющим держать слово, политическим лидером, обладающим непреклонным духом и верой в конечную победу. В свою очередь, Ганди ценил в Мотилале
