ту же убежденность, его приверженность идеалам свободы, деловитость и неиссякаемую энергию, его способность жертвовать личным для благополучия своего народа.
В июне 1925 года умер Дешбандху Дас. Его смерть была большой утратой для бенгальских патриотов и свараджистской партии. Мотилал Неру лишился своего ближайшего друга и соратника. Скорбел об утрате и Ганди. Он всегда говорил о Дасе как о человеке, беззаветно и искренне преданном делу освобождения Индии.
Начиная с 1924 года и в течение последующих трех-четырех лет Ганди переживал тяжелый период раздумий, поисков, сомнений. Основной принцип борьбы за свободу оставался для него непререкаемым: это сатьяграха. Однако ему недоставало политических и идеологических средств, одинаково приемлемых для всего народа; он испытывал огромную трудность в определении революционной ситуации, в выборе момента для всеиндийского мирного восстания; он ощущал потребность в подборе ключей к решению многих социальных проблем; еще больше его волновала углублявшаяся индусско-мусульманская разобщенность, при которой свободная Индия как единое, светское и миролюбивое государство была немыслима. Махатма был неспокоен. Он ездил по стране, всматриваясь в лица людей, наблюдая их поступки, изучая настроения. Он словно припадал своим чутким ухом к самой груди Индии, вслушиваясь в ее дыхание, в неровное биение ее измученного сердца.
Ганди все больше склонялся к мысли, что его «конструктивная программа» сама по себе не принесет желаемого результата, что она должна быть дополнена активными действиями людских масс. Один Конгресс, каким бы многочисленным он ни был, добиться победы был не в состоянии. Он начал понимать необходимость перемен в политической тактике борьбы с правительством. «В конечном итоге, – писал он в минуты критических размышлений, – те, кто вел активную политическую жизнь в старой манере видимо, не могут теперь сидеть сложа руки, пока мечтатель, подобный мне, не наметит действенную программу, основываясь на безобидной игрушке, подобной той, какой является прялка».
Ганди пошел на широкие уступки свараджистам. Они, поглощенные парламентской борьбой, так или иначе будоражили общественное мнение; в пылу полемики рождались политические идеи. Хотя дело не двигалось вперед, возмущенные голоса доносились до Лондона, и там время от времени заднескамеечники в парламенте делали запросы правительству о положении дел в Индии.
Для Ганди было аксиомой, что любые, самые горячие и красивые, речи лидеров должны быть услышаны самим народом, приняты им и поддержаны массовым энтузиазмом, единением людей в их «святом движении» к справедливой цели. Но «святая» позитивная энергия масс в начале 20-х годов, проявленная в ходе кампании гражданского неповиновения, вдруг обернулась разрушительной силой, горько размышлял Махатма. В стране то там, то здесь вспыхивали религиозно-общинные погромы. В сентябре 1924 года в Кохоте были вырезаны 155 индусов. Все индусское население покинуло город.
«Неужели мои усилия пробудить энергию народа, мои призывы к ненасилию и правде обратились во зло и кровавые погромы?» – неустанно укоризненно звучал голос Ганди, обращенный к соотечественникам. Узнав о событиях в Кохоте, он объявляет 21-дневную голодовку, которую проводит в доме Мухаммеда Али. Мрачная весть всколыхнула всю страну: вождь готов отдать свою жизнь в знак примирения общин.
Политические деятели, руководители различных религиозных общин собираются в Дели на специальную «конференцию единства». В ее работе участвуют 300 делегатов, в их числе Энни Безант, братья Али, видный конгрессист М. М. Малавия, митрополит Индии Весткотт. Конференция обращается к индийцам с призывом соблюдать принцип свободы совести и вероисповедания, осуждает насилие, религиозную рознь и нетерпимость, призывает общины к проявлению доброй воли, к согласию и братству.
По истечении двадцать первого дня, 8 октября 1924 г., в присутствии собравшихся в доме Али руководителей индусских, мусульманских и христианских общин, Махатма закончил голодовку со словами: «Разбитые головы не могут объединить сердца людей».
Мир восстановлен. Но долго ли он продлится? Лорд Беркенхед в связи с религиозными погромами писал вице-королю Ридингу: «…Мы, и только мы, можем играть в этом (в общинных распрях. – Авт.) роль дирижеров». Это действительно было так. Но Ганди не хотел мириться со злой действительностью. Он снова пошел в народ, чтобы начать все сначала и доказать колонизаторам, что индусы и мусульмане – братья, сыны одной родины, которая может быть свободной лишь при условии их совместных усилий. Махатма не мог и не хотел соглашаться с колонизаторами, утверждавшими, что индийцы не в состоянии решить религиозно-общинный вопрос в духе взаимного уважения. Его поражало, как религиозной верхушке, индусским и мусульманским феодалам и буржуазии удавалось, используя священный для мусульман Коран или индуистские священные писания, добиваться поддержки чуждых нищему, голодному народу требований и программ. Простые люди, на разжигании религиозных страстей которых играли реакционные лидеры, проливали кровь своих братьев, калечили свои души только для того, чтобы их единоверцы, высокопоставленные персоны, заняли в колониальной иерархии влиятельные посты. Что было до этих постов крестьянам, рабочим, ремесленникам?
Религиозная реакция захлестнула политику, стала душить освободительное движение. Свежий ветер национализма угнетенной нации сменился затхлой атмосферой религиозных амбиций. Как индусские, так и мусульманские религиозно-общинные деятели с одинаковым рвением обрушивались на прогрессивные идеи и их выразителей. Между ними установилось полное единодушие в отношении отстаивания социальных и политических интересов привилегированных групп: князей, крупных землевладельцев, промышленников и торговцев. Толкаясь в приемных английских чиновников, подобострастно складывая ладони и сгибаясь перед ними в низких поклонах, они стремились получить от колонизаторов очередную подачку и защиту от своего же народа.
Страна задыхалась от религиозного дурмана. Он проникал и в самую влиятельную всеиндийскую политическую организацию – в Конгресс. Мусульмане-конгрессисты объединились в группу «националистическая мусульманская партия». Индусские конгрессистские деятели Мадан Мохан Малавия и Лала Ладжпат Рай создали внутри ИНК свою группу, которая сотрудничала с реакционной индусской партией «Хинду махасабха». Центр в политике ИНК сместился вправо.
В условиях Индии лидеры национально-освободительного движения, в том числе Локаманья Тилак, чтобы обрести широкую поддержку народа, использовали наиболее доступную для него мораль и этику индуизма. Они противопоставляли самобытное, общенациональное, духовное наследие индийцев всей системе колониального угнетения. Так поступал и Ганди. Национализм, основанный на религии, характерен для многих стран Востока. Проявился он и в Индии. В этой огромной стране, в обстановке, серьезно осложненной наличием разных религиозных общин, самыми влиятельными были индусская и мусульманская. Перед Ганди, общенациональным лидером, стояла труднейшая задача объединить усилия миллионов индусов и мусульман в едином освободительном движении, сделать понятным, что независимо от религиозной принадлежности индусы, мусульмане, индийцы, исповедующие другие религии, составляют одну индийскую нацию, у них одна родина.
Ганди на какое-то время отходит от непосредственного руководства Конгрессом. Он должен снова преодолеть путь «со дна до поверхности», подготовить страну духовно. Прежде чем добиваться независимости, решает он, необходимо гарантировать индусско-мусульманское единство: нет его – не будет и свободы. Однако пройдет всего один год, и Ганди откажется от этого тезиса. Он заявит, что «индусско-мусульманская дружба в условиях присутствия англичан, третьей стороны, – почти невозможна». Религиозный мир восторжествует в стране лишь после завоевания ею независимости.
Джинна, поддерживаемый колониальным правительством, выдвинет разрушительную идею «двух наций Индии» – индусской и мусульманской.
Глава седьмая
ПЕРЕДЫШКА. КОНГРЕСС УСТАНАВЛИВАЕТ МЕЖДУНАРОДНЫЕ СВЯЗИ.
МИССИЯ САЙМОНА, КУРС НА НЕЗАВИСИМОСТЬ
После частых и длительных странствований Махатма Ганди, усталый, возвращался в свою обитель, каждый раз заново переживая радость встречи с Кастурбай, со всеми обитателями ашрама.
Вместе с правоверными индусами-гандистами из обеспеченных семей здесь, под одной крышей, жили «неприкасаемые», отверженные обществом бедняки; подолгу гостили видные английские ученые-индологи и общественные деятели. В обители находили приют молодые люди, разочаровавшиеся в европейской цивилизации и искавшие романтических приключений или душевного покоя в загадочной Индии. В течение многих лет жила и работала в ашраме мисс Слейд, дочь английского адмирала сэра Эдмунда Слейда. Сюда за советом к Махатме тянулись обиженные и оскорбленные «ходоки за правдой». Вертелись вокруг Бапу – «отца нации» и люди, желавшие использовать его имя, чтобы, прослыв его соратниками, нажить свой собственный политический капитал. Посещали ашрам просто любознательные соотечественники и туристы из-за океана. Часто приезжали сюда журналисты и писатели, которые не прочь были заработать на репортажах и очерках о «Великой душе» Индии. Разумеется, среди этого разнокалиберного люда скрывались фискалы тайной полиции и осведомители английского правительства.
Кто-то назвал ашрам Ганди «пупом зарождающейся молодой Индии». Действительно, жилище Махатмы не было домашним очагом для него в узком смысле этого слова. Ашрам на реке Сабармати принадлежал всей Индии.
Дети Ганди рано покинули родной дом, и только одна Кастурбай, верная своему неугомонному мужу, оставалась рядом с ним. Она давно привыкла к его «прихотям»: он добровольно отказался от всех материальных благ, владения собственным имуществом и деньгами. Дети же не поняли отца. Они хотели жить на широкую ногу, пользуясь огромным авторитетом отца; не думали воздерживаться от земных радостей и «греховных» наслаждений. В большой обиде на отца был старший сын Харилал.
Махатма любил своих детей, оказывал им помощь и покровительство, вернее, осуществлял их трудовое воспитание, но только до достижения ими шестнадцати лет. Далее, как считал он, дети должны жить самостоятельно и сами зарабатывать себе на жизнь. Покровительствовать родственникам, отличать их чем-то от других людей – значит быть эгоистом, любить в них себя, свою родную плоть. Для Ганди – вся Индия родня.
Харилал завел свое торговое дело. Отказавшись от индуизма, он принял исламскую веру, но законов Корана не соблюдал: злоупотреблял алкоголем и имел связи с женщинами легкого поведения. Из-за неумелого ведения дел его фирма вскоре обанкротилась. Много горя принес он своим родителям. Ганди признавал это публично в своей газете «Янг Индия», а Кастурбай писала сыну горькие, полные отчаяния письма. «Я не знаю, что и сказать тебе, – писала она ему. – Я уже в течение долгих лет упрашиваю тебя контролировать свое поведение. Однако оно становится все более вызывающим. Подумай о страдании, которое ты приносишь своим пожилым родителям на закате их жизни. Твой отец никому не жалуется, но я-то знаю, как разбито его сердце… Являясь нашим сыном, ты ведешь себя в отношении нас как враг. Мне рассказывали, что во время своих недавних похождений ты осуждал и насмехался над своим великим отцом… Ты не осознаешь, что, причиняя ему зло, ты только компрометируешь себя…»
Ганди не стал бы «отцом нации», растрать он свою огромную жизненную энергию на удовлетворение мелких интересов своей многочисленной родни и корыстных запросов близких ему людей. Он не терпел частной благотворительности, полагая, что любой человек должен сам трудиться и самостоятельно добывать свой хлеб. Поэтому он никогда не подавал милостыни ни нищим, ни «святым», ни служителям храмов. И все же он был в высшей степени альтруистом, всегда бескорыстно помогая другим. Он умел отвлекаться от жизненных забот, объявлял особые «дни молчания» и в эти дни глубоких раздумий размышлял над текущими проблемами своей
