его готовность к поиску взаимоприемлемых компромиссов, к переговорам, безграничную веру индийского вождя в честность своих политических оппонентов.
Не признавая никаких моральных преград в достижении политических целей, Ирвин в то же время намерен был в полную меру эксплуатировать моральные установки Ганди: его душевную чистоту и искреннее доброжелательство. Главное, чего добивался Ирвин, вступая в переговоры с Махатмой, была попытка увести его от настоящей борьбы в мир социально-политических иллюзий. Лукавый лорд-консерватор перевоплотился в радетеля индийцев, который, казалось, был только тем и озабочен, чтобы вместе с Ганди уберечь Индию от ужасов насилия, а народ – от новых, еще более страшных бедствий. Впервые после того, как Индия была украдена у индийцев Ост-Индской компанией в XVII веке, грабители «снизошли» до того, чтобы сесть за стол переговоров со своими жертвами. Такой курс имел в Англии и сторонников, и противников. Сторонников, правда, было значительно больше. Затеянная в Лондоне «конференция круглого стола» являлась логическим итогом этого курса, его материализацией. Все эти меры были призваны убедить привилегированные круги в Индии в том, что без сохранения сильной английской власти им не обойтись и что «машина реформ, как и всякий безопасный двигатель, должна быть снабжена хорошими тормозами». Среди противников англо-индийских переговоров главную роль играл Черчилль. В это время его политическая деятельность как члена парламента сводилась к тому, чтобы сохранить твердый курс в отношении Индии. Он сколотил в парламенте группу консерваторов под лицемерным названием «лига защиты Индии» (от кого?! – Авт.). Позднее, правда, выяснилось, что группу финансировала индийская феодальная, преимущественно мусульманская, реакция. Черчилль даже поставил в парламенте вопрос о недоверии правительству Макдональда в связи с его «разрушительной политикой реформ» в Индии. Но запугать палату общин Черчиллю не удалось. Большинство представителей трех партий английского парламента высказалось за «разумное» решение индийской проблемы, за умиротворение Индии путем некоторой либерализации существующей там системы правления. Трезвые политики в Лондоне, безусловно защищая имперские интересы, сходились на том, что управлять Индией старыми методами становилось все труднее и что необходима «модернизация» колониальной политики.
Так или иначе, конгрессистские лидеры оказались на свободе. Однако их первая встреча после тюремного заключения в Аллахабаде, куда они съехались на заседание Рабочего комитета ИНК, была омрачена: умирал ветеран партии Мотилал Неру. Ганди стоял у ног умиравшего соратника. Когда-то он знал его убежденным англоманом, представителем индийской элиты. Тогда он был так далек оттого, чтобы принести на алтарь свободы родины благополучие семьи, богатство и саму жизнь! Но прошло совсем немного времени, и Мотилал Неру благословил своего единственного и безмерно любимого сына на тернистый путь борьбы и твердо последовал за ним. Осознанно, без какой-либо аффектации, он отдал Индии весь свой недюжинный ум, опыт, страстность, личное и семейное благополучие. И все знали, что совершить этот подвиг ему, как и многим другим индийцам, помогла его дружба с Ганди. В глазах Мотилала Неру не было страха перед смертью, в них все еще жарко догорало пламя жизни. Прощаясь, друзья некоторое время молчали. Глядя друг другу в глаза, они успели понять многое, чего не скажешь словами, и подвести итог всей жизни.
Бапу, нарушив молчание, тихо произнес: – Если вы переживете этот кризис, мы обязательно завоюем независимость для нашей Индии.
– Нет, – ответил Мотилал, – мой конец близок. Мне уже не придется увидеть родину независимой. Но я знаю, что вы на пороге победы и скоро Индия станет свободной.
Вице-король, который незадолго до кончины Мотилала Неру, уже тогда опасно больного, заключил его в тюремные казематы, теперь кривил душой. Газеты опубликовали сообщение, что лорд и леди Ирвин выразили вдове покойного «искреннее соболезнование».
О минутах безутешного горя, которое переживала семья, Джавахарлал Неру писал: «…Больше всего помогло моей матери и всем нам пережить этот кризис в нашей жизни присутствие Гандиджи, которое действовало на нас так успокаивающе и целительно». Махатма Ганди, как никто другой умевший поддержать человека в беде, провел эти печальные дни с семьей Неру. Многие люди, близко знавшие Ганди, отмечали его дар целить душу.
После национальной церемонии похорон Мотилала Неру (его тело было кремировано на берегу священного Ганга) Ганди приехал в Дели.
В день, когда Мотилал Неру был уже на смертном одре, в Аллахабад прибыла группа участников первого раунда «конференции круглого стола». Ее представитель от Индии Састри каялся перед Ганди и конгрессистами в своем «чрезмерном многословии» и в уступчивости в беседах с таким-то лордом или сэром; он ругал газеты за неправильную интерпретацию его высказываний – в общем, оправдывался. Но в целом, как он уверял, индийские либералы всегда выступали за сотрудничество с Конгрессом, ибо главная задача у них в конечном итоге, мол, одна и та же – свобода Индии. Либералам тогда удалось убедить Ганди начать с лордом Ирвином, как они подчеркивали, «прямые и честные переговоры». Они прекрасно знали, что на другие переговоры Ганди просто не был способен. Такая встреча, говорили либералы, поможет измученной Индии и будто бы в чем-то оскорбленной Англии достойно выйти из создавшегося тупика.
Ганди остается верен своей правде во всем – в мыслях, словах, поступках. Он наивно ожидает встретить такую же искренность на переговорах и со стороны англичан. Ганди, разумеется, понимает, что истина многолика. Но на данном этапе для него истина заключена в одном: Индия, как нация, должна быть свободной. Она имеет историческое право на свою государственность. И то, что Индия политически и юридически оставалась колонией Англии, не помешало Ганди выступить перед имперским наместником в качестве представителя своего народа.
Переговоры между Ганди и Ирвином начались 17 февраля 1931 г. Первый представлял на них независимую духом Индию, второй – империалистическую Англию. Две стороны, два представителя. Ганди непринужденно, как у себя дома, сидел рядом с вице-королем и вел с ним неторопливую беседу, не отказывая себе в удовольствии нет-нет, да и пошутить с сановным вельможей.
Биографы Ганди пишут, как лорд Ирвин предложил гостю чашку чая. «Спасибо», – сказал Ганди и достал из свертка бумажный пакетик с солью. Заразительно смеясь, гость добавил: «Я брошу щепотку соли в свой чай, чтобы напомнить об известном „Бостонском чаепитии»». Соль в Индии, как в свое время чай в Америке, стала символом протеста против колониальной политики Англии, экономического удушения ею зависимых стран. Шутка была острой, но Ирвину пришлось принять ее и в ответ изобразить на лице нечто вроде улыбки.
«Как это возможно?! – возмущался Черчилль по поводу «фривольного» поведения Ганди. – Полуголый факир смело шагал по ступеням вице-королевского дворца, чтобы вести переговоры о перемирии на равных условиях с представителем короля-императора!»
Ганди оставался невозмутимым. Брань и оскорбления отлетали от него, рикошетом поражая тех, кто посылал их в его адрес. В нем же самом не было ни злобы, ни подобострастия перед «сильными мира сего». Ганди считает крайне опасным в «образе Англии» видеть исключительно врага. Такой подход, по его убеждению, не способствовал бы ослаблению напряженности в поведении политических оппонентов, сделал бы невозможным принятие компромиссных, переходных или ступенчатых решений, которых не избежать в международных делах. Для Ганди было очень важно не допустить, чтобы стремление Индии к независимости превратилось в слепую ненависть к английскому народу. В общении между народами не должно быть места гневу и национальной нетерпимости.
Ирвин поставил целью во что бы то ни стало добиться от Ганди согласия на участие Конгресса во втором раунде «конференции круглого стола» в Лондоне. Индийский вождь оказался в трудном положении: не кто иной, как он сам вместе с Дж. Неру в обстановке подъема национально-освободительного движения в Индии настоял на бойкоте первого раунда этой конференции. Тем самым они вызвали на себя поток упреков и резкой критики со стороны лидеров правых партий страны и особенно со стороны Джинны. Они обвиняли Ганди в том, что он, дескать, не пожелал воспользоваться объединенными усилиями всех политических партий страны и тем, чтобы достичь договоренности с лейбористским правительством Англии об осуществлении новых и далеко идущих реформ в системе управления Индии. Глава соглашательского крыла индийских профсоюзов Канджи Дваркадас обвинял Ганди и Дж. Неру в том, что они, отказавшись от участия в конференции, отодвинули срок получения Индией независимости на долгие годы. «Была допущена серьезная ошибка, редкая возможность не использована», – сокрушался он по этому поводу. Положение Ганди осложнялось еще и тем, что месяцем раньше, до начала переговоров с Ирвином, Рабочий комитет Конгресса вновь подтвердил свое негативное отношение к лондонской конференции.
Ежедневные многочасовые переговоры проходили тяжело. Ни та, ни другая сторона не хотели уступать, но стремились к взаимоприемлемому решению. Ирвин – по той причине, что освободительное движение нанесло весьма ощутимые удары по колониальным устоям в Индии, Ганди – из-за того, что чувствовал начало спада кампании гражданского неповиновения и наблюдал усталость масс.
Ганди медлил. Нельзя решать судьбу страны поспешно, когда еще так много неясного, когда нет уверенности в оценке средств и целей противной стороны, когда не найдены свои, непременно добропорядочные формы политических выступлений. Он прерывал переговоры и, объявляя «дни молчания», неторопливо размышлял о судьбах движения и о том влиянии, которое может оказать на него компромиссное соглашение с Ирвином. Почему бы ему не поехать в Лондон?.. Ведь в конечном итоге от него самого зависит, какую позицию занять на «конференции круглого стола». А позиция эта останется неизменной – безусловное предоставление Индии независимости. Поездка в Лондон, кроме того, будет способствовать консолидации национальных сил в стране. Наконец, в случае провала работы конференции, в чем мало сомнений, индийцы убедятся, что все «правовые» и «дипломатические» средства были исчерпаны и что снова осталось одно уже испытанное на практике и самое радикальное, с точки зрения Ганди, средство к завоеванию свободы – проведение сатьяграхи в национальном масштабе.
Скрепя сердце, рискуя вызвать раздражение Лондона, Ирвин пошел на кое-какие уступки Ганди. Бапу повеселел. Каждый раз он возвращался пешком из дворца вице-короля в старый Дели, в дом доктора Ансари, где его уже ожидали члены Рабочего комитета Конгресса. Здесь подолгу, далеко за полночь, он обсуждал с ними ход переговоров с Ирвином. Мнения в оценках расходились. Дж. Неру, к большой досаде Ганди, занял резко негативную позицию и высказывался против заключения соглашения с Ирвином. Другие целиком полагались на интуицию вождя и готовы были принять любое его решение. Однако все они ожидали от Бапу какой-то «решающей победы» над Ирвином.
И вот 4 марта 1931 г. было наконец официально подписано соглашение сторон, которое стало известно в истории как «пакт Ганди – Ирвина». Разочарованию не было пределов. Кое-кто заговорил о капитуляции Ганди. Зато в Лондон срочно, строго секретно, лично премьер-министру
