Индии и к использованию, если потребуется, против колонизаторов насильственных методов борьбы.
На молодого впечатлительного Мохандаса Ганди, мыслившего яркими образами, все трое произвели неизгладимое впечатление, и на всю жизнь он проникся к ним глубоким уважением. Мехта, богатый бомбейский адвокат, представился его воображению недоступными Гималаями, Локаманью Тилака он сравнил с океаном, по которому нелегко плавать, а Гокхале показался ему Гангом, священной рекой, в которой можно искупаться и освежиться. По признанию Ганди, как политик Гокхале занял в его сердце особое место. Идеи Гокхале больше всего импонировали ему. В свою очередь и Гокхале, ученый, великолепный оратор, член Исполнительного совета при вице-короле Индии, увидел в молодом Мохандасе начинающего политика, мировоззрение которого в основном и главном вполне соответствовало либерально-буржуазным взглядам самого Гокхале.
Ганди был уверен тогда, что расовая дискриминация в Южной Африке и в самой Индии противоречит британской конституции, к которой, по его словам, он относился, наверное, с большей лояльностью, чем сами англичане. В ту пору он хотя и считал систему британского управления колониями несовершенной, но относился к ней терпимо и все ее недостатки считал явлением временным. Как верный подданный британской короны он, например, всегда вдохновенно исполнял британский гимн, будь то по случаю открытия обычного митинга или по более важному поводу, скажем, на торжествах в связи с празднованием шестидесятилетия царствования королевы Виктории или коронованием короля Эдуарда VII императором Индии. Вскоре, правда, он обнаружит, как не соответствуют слова гимна Великобритании «Рассей ее врагов, и пусть они погибнут…» его вере в принцип ненасилия.
Ганди выступал на собраниях и митингах в Индии, рассказывая о бедственном положении южноафриканских индийцев, и планировал еще некоторое время побыть на родине, когда получил от друзей из Дурбана телеграмму: «Парламент начинает работу в январе. Возвращайтесь скорее». Надо было ехать, чтобы на месте продолжать кампанию за отмену несправедливых законов в отношении индийцев. Так Ганди вместе со своей семьей оказался на пароходе «Курлянд». С ним плыли в Южную Африку жена Кастурбай и два сына – девяти и пяти лет, а также десятилетний сын его сестры.
Мохандас считал тогда, что быть цивилизованным – значит во всем подражать европейцам: носить их одежду, освоить их манеры, этикет. На нем был английский костюм – тройка, манишка с накрахмаленным стоячим воротничком, аккуратно завязанный и тщательно подобранный по цвету галстук. Усы, гладкая прическа с пробором придавали молодому человеку солидность. Оттопыренные уши, какие часто бывают у людей, одаренных музыкальным слухом, нисколько не портили его внешности. Выразительность лица Мохандаса подчеркивалась сильно выдающейся над подбородком пухлой губой и взглядом, спокойным и мягким, говорившем о глубине души.
Кастурбай обладала трогательной женственностью и природным обаянием. Индианки, как никакие другие женщины в мире, верны своей традиционной одежде – сари, которую они носят с удивительной грациозностью. Кастурбай и мысли не допускала, чтобы сменить сари на европейское платье. По настоянию Мохандаса она лишь заменила гуджаратское сари на сари бомбейских парсов, которое больше походило на европейскую одежду.
В декабре в южном полушарии дуют летние муссоны, вызывая на море штормы. В четырех днях пути, оставшихся до Наталя, «Курлянд» и «Надери» попали в такой шторм, что никто уже и не надеялся остаться в живых и снова ступить на земную твердь. Ганди любил стихию, ее величие, заставлявшее людей забыть об их мелких распрях и пустой суете. Он наблюдал, как пассажиры, презрев расовые, социальные и религиозные предрассудки, богатые и бедные, мусульмане, индусы, христиане, объединились перед разгневанной природой и молились о спасении всевышнему. Если бы люди, отбросив все свои различия, были такими же едиными в обычное время! Какую бы справедливую жизнь они могли устроить на земле!
Под вспышки молний пароход крутило и бросало из стороны в сторону целые сутки. Наконец небо прояснилось, шторм утих, и люди снова разобщились: уже индус и христианин отчужденно смотрели друг на друга, а богатый торговец брезгливо перешагивал через спавших на палубе рабочих.
«Курлянд» и «Надери» бросили якоря на рейде при входе в Дурбан. Над кораблями были подняты желтые флаги, которые по установленному порядку должны развеваться над кораблем до тех пор, пока все пассажиры не пройдут медицинский осмотр и врач не выдаст разрешение на высадку людей на берег.
Шторм на море утих, но теперь началась настоящая буря на берегу. Белое население Дурбана каждый день собиралось на митинги и требовало отправки «Курлянда» и «Надери» обратно в Индию. Самый влиятельный член правительства Наталя Гарри Эскомб возглавил эту не истовую кампанию. Расисты угрожали сбросить «цветных» в море.
Главным объектом их негодования оказался Ганди. Они обвиняли его в том, что он во время пребывания в Индии позволил себе неодобрительно высказываться о белых в Натале и что он привез два парохода с колонистами, чтобы наводнить Наталь индийцами. Жизнь Ганди и его семьи была в опасности, но он вел себя спокойно не чувствовал? за собой вины. Обвинения не соответствовал истинному положению вещей: он никого не оскорблял и числа белого населения Наталя и никого из индийцев » агитировал ехать в Южную Африку.
Власти наложили на корабли длительный карантин, хотя основания для этого не было. Дни тянулись медленно и уныло. Наступили рождественские праздники, и капитан пригласил пассажиров первого класса, в их числе и Ганди, на обед. От пассажиров капитан предоставил слово Ганди. В своей речи Мохандас осудил западную цивилизацию, основанную на насилии. Кое-кто скептически отнесся к приверженности Ганди к ненасилию и, кажется, капитан спросил его: «Допустим, белые осуществят свои угрозы. Что вы тогда будете делать со своим принципом ненасилия?» Ганди сказал, что он простит невежественных и ограниченных людей, которые, применяя насилие, видимо, полагают, что они поступают справедливо. Ответ Ганди вызвал на лице капитана ироническую улыбку.
Хотя карантин с кораблей был снят, власти Наталя предъявили пассажирам ультиматум, предлагая возвратиться восвояси, если им дорога жизнь. Но и теперь Ганди продолжал настаивать на праве пассажиров сойти в Дурбане. Только через 23 дня пребывания кораблей на рейде было получено разрешение войти в гавань и высадить пассажиров на берег.
Член правительства Эскомб передал через капитана, что белые крайне обозлены на Ганди и что его жизнь в опасности. Мохандас был вынужден принять некоторые меры предосторожности и сначала отправил на берег свою семью, а сам сошел с корабля несколько позднее. Его сразу же узнали, вокруг него собралась разъяренная толпа белых. В него полетели камни, тухлые яйца. Его били ногами, рвали на нем одежду. Он почувствовал, что теряет сознание. Какой-то индийский юноша, видевший всю эту сцену линчевания, сообщил о происходящем полиции. Под охраной полицейского отряда Ганди был доставлен в дом своего друга, где он собирался на время остановиться. Вокруг этого дома снова собралась толпа расистов. С наступлением темноты она все увеличивалась. Раздавались зловещие крики: «Давайте сюда Ганди!» По всему было видно, что эти люди решились на самое крайнее. В дом явился старший офицер полиции и предложил Ганди, если тот хочет спасти свою семью, а также дом и имущество друга, не мешкая бежать. Слова офицера звучали мрачнее, чем простое предостережение. Переодевшись в принесенную ему форму индийского полицейского и выйдя через черный ход из дома в сопровождении двух агентов сыскной полиции, Мохандас темными и тесными переулками добрался до полицейского участка.
Тем временем офицер, оставшийся у осажденного толпой дома, поддразнивал людей: «Повесить старину Ганди на дикой яблоне…» Затем он объявил, что их жертве удалось улизнуть, и разрешил им удостовериться в этом самим. Представители толпы обыскали дом и, злобно ругаясь, сообщили остальным, что Ганди действительно исчез.
Случай о попытке линчевать Ганди получил широкую огласку. Дело грозило разрастись в большой скандал. Известие об этом факте дошло до Лондона. Там забеспокоились, остерегаясь дальнейшего осложнения обстановки. Министр колоний Великобритании Джозеф Чемберлен, вошедший в 1895 году в консервативное правительство Солсбери, считавшийся идеологом английского империализма, – и тот счел разумным направить телеграмму правительству Наталя с распоряжением привлечь к ответственности лиц, участвовавших в избиении Ганди.
Эскомб, который, кстати, сам и организовал расистские митинги и, безусловно, был хорошо осведомлен о готовящейся расправе с Ганди, теперь пригласил его к себе и выразил сожаление о случившемся. При этом он не преминул упрекнуть Ганди в том, что он-де не внял его предупреждению о грозящей ему опасности. «Если вы сможете опознать виновных, я готов арестовать их и привлечь к суду. Господин Чемберлен тоже хочет, чтобы я это сделал», – сказал Эскомб.
Ганди ответил, что не собирается возбуждать дела, поскольку не видит в этом проку. «…Я считаю, что осуждать следует не тех, кто нападал на меня, – заявил он Эскомбу. – Им сказали, будто я распространял в Индии неверные сведения относительно белых в Натале и оклеветал их. Они поверили этим сообщениям, и неудивительно, что пришли в бешенство. Осуждать надо их руководителей и, прошу прощения, вас», – без обиняков заключил Ганди.
«Дело в том, что мне нужно ответить на телеграмму г-на Чемберлена, – продолжал Эскомб и многозначительно добавил: – Должен признаться, однако, что если вы откажетесь от своего права привлечь виновных к суду, то в значительной степени поможете мне восстановить спокойствие и, кроме того, поднимете свой престиж». Но Мохандаса Ганди не нужно было уговаривать. Он принял решение об этом еще до визита к Эскомбу.
Вряд ли можно говорить о том, что этот инцидент, столь отвратительный по своему внешнему проявлению и самому духу, сразу же перевернул уже сложившиеся у Ганди к тому времени взгляды на мир. Слишком сильное влияние на формирование его мировоззрения оказали, с одной стороны, индуизм, а с другой – либеральные и националистические воззрения представителей привилегированных слоев тогдашней Индии, уповавших на прозрение английских колонизаторов. Тем не менее дурбанский линч бесповоротно и навсегда внес Ганди в бурлящий классовыми страстями мир политики. Его взглядам суждено было претерпеть сложную эволюцию.
Оставаясь приверженцем идеи надклассовой общечеловеческой истины, данной от бога, он, однако, сможет успешно соединить вековые чаяния индийского народа о мире и социальной справедливости с современным антиимпериалистическим, антиколониальным движением, традиционные верования и национальные устремления народа с его борьбой за свободу Индии; привнести в религию политическую практику, превратить абстрактную веру в активное целеустремленное действие.
Свое видение мироздания, понятия о добре и зле он воспринял с молоком матери, от земли и народа, которые дали ему жизнь. Это видение мира проходило у него еще и через фильтры классической английской школы; на его взгляды немалое влияние оказывали привилегированные, но все же угнетаемые индийские классы, из которых он вышел сам.
Мохандас Карамчанд Ганди родился 2 октября 1869 г. в небольшом княжестве Порбандаре, расположенном в одном из
