быта. Маделин Слейд, как уже известно читателю, давно оставила своих родителей в Лондоне и, приняв учение Ганди, проживала в его обители. Теперь она приняла новое имя – Мирабаи. Смертельно бледная, с бритой наголо головой, в домотканом грубом сари, чаще босая или в сандалиях, бесконечно преданная своему духовному отцу и наставнику, она готова была исполнить любое его поручение. И сейчас, плывя на родину, Мирабаи без колебаний заявляла изумленным корреспондентам, что, проведя в Индии шесть счастливых лет, не собирается возвращаться домой. «Моя прошлая жизнь в Англии – мертва и уже похоронена. Пусть так и будет. Я не имела желания ехать в Лондон и совершаю это путешествие исключительно по просьбе Гандиджи». Мирабаи сказала, что в последний раз навестит свою мать леди Слейд и навсегда вернется в Индию.
Для многих поступок Мирабаи казался непостижимым: дочь потомственных аристократов, отказавшись от всех благ обеспеченной беззаботной жизни, целиком посвятила себя служению Индии, ее вождю. Такое у многих не укладывалось в сознании – молодая женщина вместо того, чтобы наслаждаться светскими радостями, блистать в изысканных салонах Лондона, вела тихую аскетичную жизнь в индийской глинобитной хижине, почитая за счастье ухаживать за чужеземным старцем. Другое дело Энни Безант, профессиональный политик, славе и яркой жизни которой могла бы позавидовать любая европейская женщина. Авторитетом она могла соперничать со многими индийскими лидерами.
В этой поездке Ганди сопровождал также его личный секретарь Махадев Десаи, человек удивительной трудоспособности. Он был просто незаменимым помощником Ганди. Уже на пути в Лондон, начиная с Марселя, наступили бешеные по своему ритму дни. Во Франции Ганди ожидали сотни телеграмм и писем, его непрерывно требовали к телефону, корреспонденты газет не давали ему покоя, в городской ратуше в его честь устраивался большой прием, на котором он должен был выступить с речью.
Европа встретила Ганди восторженно, с жадным интересом к бесстрашному «непротивленцу», смело бросившему дерзкий вызов английской короне. Однако были и такие, чей интерес к индийскому вождю зачастую оставался неудовлетворенным. Внешний облик Ганди разочаровывал и не внушал доверия чопорным европейцам. Для многих из них этот костлявый невзрачный индиец был политической загадкой: как он, ничем не приметный, кроме своего оригинального одеяния, мог увлечь за собой огромную страну и заставить считаться с собой гордых и высокомерных правителей Великобритании? Это было выше понимания обывателей, и, несмотря на то что такие мыслители, как Ромен Роллан и Альберт Энштейн, уже тогда писали о величии Ганди, ханжескому невежеству еще оставалось место.
И вот Ганди в Лондоне. Англия переживала трудные времена. Спад производства, безработица, банкротство компаний, падение фунта стерлингов – все это ослабляло позиции лейбористского правительства перед консервативной оппозицией, выступавшей за проведение жесткого курса в отношении колоний, за счет которых консерваторы хотели облегчить экономический кризис, охвативший метрополию. Тем более было удивительно, что степенные, не падкие на сенсации англичане, избалованные визитами иностранных монархов, государственных и политических деятелей со всех континентов мира, устроили Ганди необыкновенно теплый прием. Все газеты на первых полосах пестрили аншлагами о прибытии Махатмы. Снимки индийского вождя, на которых он то заразительно, с детским восторгом, смеется, обнажая голые десны, то сосредоточенно думает, то, по-стариковски ссутулившись, шагает с посохом по лондонским улицам, заполнили прессу и напрочь вытеснили дворцовую фотохронику. Журналисты и фотокорреспонденты сутками подкарауливали его около дешевенькой гостиницы, расположенной в самом бедном рабочем районе города Ист-Энде. Предложение поселиться в одном из дворцов или в фешенебельной гостинице было им сразу же отвергнуто.
Прошло почти 45 лет с того времени, когда в 1887 году Ганди впервые приехал в Лондон. Тогда это был застенчивый, боязливый, никому не известный юноша, тщетно пытавшийся подладиться к чуждому ему образу жизни английской молодежи: он изучал юриспруденцию, безуспешно учился музыке и танцам, носил накрахмаленные манишки и галстук с булавкой, а на званые вечера надевал иногда смокинг с белой гвоздикой или даже фрак и цилиндр. И все равно попадал в забавные истории, часто становился объектом злых насмешек. Теперь – старый и беззубый, совсем не заботящийся о своей внешности, он был человеком с мировым именем. И когда он шел по знакомым с юности лондонским улицам, зябко укрывая от осеннего холода свои костлявые плечи грубо связанной широченной шалью, люди узнавали и приветствовали его, почтительно уступали ему дорогу.
Внутриполитическая обстановка в Англии складывалась неблагоприятно для обсуждения «индийского вопроса», размышлял Ганди. Из-за сокращения заработной платы и ухудшения довольствия взбунтовались военные моряки Атлантического флота Великобритании, бастовали докеры, шахтеры, волновались безработные текстильщики Ланкашира. Центральный банк объявил, что страна уже израсходовала все предоставленные ей иностранные кредиты и займы. Правительство ликвидировало золотой стандарт фунта стерлингов и резко девальвировало его, нанеся тем самым непоправимый ущерб привязанной к фунту индийской денежной единице – рупии.
Началась правительственная чехарда. Филипп Сноуден, считавшийся левым лейбористом, ответственный за состояние финансов в правительстве, переметнулся в стан правых консерваторов. Чтобы как-то выйти из создавшегося политического кризиса, премьер-министр Макдональд заявил о создании «национального правительства», в которое вошли, помимо четырех лейбористов, четыре министра-консерватора и два министра от либеральной партии. Тогда лейбористское большинство в палате общин английского парламента объявило Макдональда предателем. Дело явно шло к роспуску парламента и досрочным выборам. В этих условиях «конференция круглого стола» становилась не более чем политическим фарсом, и Ганди хорошо осознавал это. Все же ему представлялось важным использовать трибуну конференции и свое пребывание в Англии для разъяснения позиции Индийского национального конгресса. Прежде чем начать новую кампанию гражданского неповиновения, надо было пройти эту стадию развития движения за независимость Индии. Индийцам надлежало на собственном политическом опыте убедиться, что свободы у метрополии Индия не выпросит, за нее надо бороться. К тому же для Ганди открывалась возможность в обстановке жестокого кризиса, охватившего Англию, раскрыть правду о том, что эксплуатация индийского народа не принесла английскому народу благополучия. Не лучше ли будет добровольное и эффективное сотрудничество двух свободных наций?
«Конференция круглого стола» торжественно открылась в большом зале Сент-Джеймсского дворца. Приветствовали конференцию премьер-министр Макдональд и председательствовавший на ней лорд-канцлер Санкэй. Затем последовали верноподданнические и сладкоречивые выступления представителей индийских религиозных общин – отдельно от мусульман, индусов, сикхов, христиан Индии, «неприкасаемых», бомбейских парсов (выходцев из Персии), сотен «самостоятельных» индийских княжеств, от индийских промышленников и землевладельцев. Каждый из делегатов, лично отобранный вице-королем, гнул свою линию, отстаивал свои узкообщинные и классовые интересы, и, казалось, никого не волновала судьба Индии в целом. Точно хищные звери раздирали они на куски тело единой матери – Индии.
Английские лорды радовались. Грустно свернувшись в огромном кресле, молча сидел вождь Индии. Никаких интервью, никаких светских приемов – отказ на все приглашения. Махадев Десаи отвечает: у Ганди – день молчания, Махатме надо сосредоточиться, обдумать все не спеша.
Нервничает Черчилль: как же иначе – консерватор Болдуин становится заместителем лейбористского премьер-министра Макдональда, а его, заслуженного перед империей колониалиста, не включают в состав правительства. Империи грозит смертельная опасность, и Черчилль с присущей ему патетикой убеждает избирателей: господство Англии над Индией должно быть сохранено в существующей форме, какие-либо изменения в этой области грозят катастрофой как самой Англии, так и Индии. Вторя Черчиллю, индийские делегаты на конференции – богатейшие люди мира, религиозные экстремисты, всем довольные правители «самостоятельных» индийских княжеств и взращенные Англией и обученные в США лидеры «неприкасаемых» – все в один голос славят мудрость и могущество Великобритании, возлагая единственную надежду на ее «материнскую опеку».
Долго молчавший Махатма наконец берет слово. «Индия до сего времени удерживается мечом, – говорит он. – Я не сомневаюсь в способности Великобритании и далее удерживать Индию в подчинении при помощи меча. Однако задумайтесь, что лучше – порабощенная, но восставшая Индия или Индия как уважаемый партнер Великобритании, готовая разделить с ней невзгоды и, сплотившись, встретить общую беду? Такая Индия, если потребуется, по своему свободному волеизъявлению сможет вести с Англией совместную борьбу не за эксплуатацию какой-либо из наций или каких-либо людей, а, как это и должно быть, – за благополучие всего человечества».
Слушавший речь Ганди журналист Ширер записывает в своем блокноте, что Ганди вовсе не святой, а искуснейший политик, хорошо знающий, чего и как следует добиваться в острой политической борьбе. Многие великие люди, отмечает он, не всегда могут так умело использовать открывающиеся перед ними возможности из-за неумения, например, совладать с разыгравшимися нервами или, скажем, из-за неспособности превозмочь усталость. Ганди же умеет владеть собой в совершенстве.
Ничуть не смущаясь столь высокой аудитории, Ганди говорит спокойно и убедительно. Он не похож на профессионального оратора, упивающегося красивыми высказываниями и афоризмами. И все же его речь покоряет людей духовностью и спокойной силой.
«Представьте наши две нации вместе… И я спрашиваю вас, – продолжает Махатма, обращаясь к премьер-министру и обводя взглядом переполненный зал, в котором собрались послушать его, помимо делегатов конференции, – министры и большинство членов парламента, – будь Индия свободной, полностью независимой, такой же независимой, какой является сейчас Великобритания, разве честное партнерство не было бы благотворным даже с точки зрения ваших внутренних дел?» Ганди затронул больные для англичан вопросы, и по рядам, точно в потревоженном пчелином улье, прокатился гул.
Индийский вождь подчеркивает, что он выступает от имени и по уполномочию Индийского национального конгресса, партии, представляющей всю Индию, независимо от религиозной и классовой принадлежности людей, и что он имеет полномочия не соглашаться на меньшее, чем на предоставление Индии полной независимости, то есть права контроля над вооруженными силами, самостоятельного ведения иностранных дел, распоряжения финансами страны.
Глядя на Макдональда и его заместителя от консерваторов Болдуина, Ганди говорит: «Было время, когда я гордился своей принадлежностью к Британии. Но вот уже много лет я не признаю британского подданства. Я хочу быть не подданным империи, а гражданином содружества наций, которое основывалось бы на справедливом сотрудничестве, но не на превосходстве одной нации над другой».
Ганди заявляет, что его страна не пойдет ни на какое соглашение и отвергнет любую навязываемую ей конституцию, если независимой Индии не будет предоставлено право выйти из Британского содружества, когда только она этого пожелает. Это право принципиально важно для подлинно суверенной страны. Однако обладание этим правом, разумеется, не означает, что Индия непременно воспользуется им, поясняет Махатма.
Некоторые индийские делегаты, выступавшие до Ганди, обещали правительству Великобритании, что английский долг никогда не будет предъявлен Индией к оплате. Ганди возражает. «Нет, почему же? – говорит он. – Этот вопрос должен быть поднят уже сейчас. Народ Индии голодает, экономика страны разрушена». Он на память приводит десятки цифр и выкладок. Говорит, что, произвольно распоряжаясь индийскими финансами, Англия истратила миллиардные суммы на содержание своих войск и
