честь своей родины, как отстаивает ее их Бапу.
Обстановка в Индии накалялась день ото дня. Чувствовалось, что перемирию и дискуссиям пришел конец. Игра в перетягивание каната, навязанная англичанами, завершилась в пользу правительства, которое с самого начала повело себя нечестно и бессовестно нарушало правила политического состязания. Колонизаторы рассуждали как обычно: «Сила есть – мораль излишня». К тому же Ганди – этот чудаковатый, непостижимый их пониманию «добренький простак» – не оправдал надежд Лондона и оставил о себе в высших сферах самое неблагоприятное впечатление: упрям, несговорчив. «Бестолковый» Ганди отверг попытки Лондона навязать Индии обновленное колониальное рабство. Черчилль наотрез отказался встретиться с вожаком «туземных бунтарей», считая беседу с Ганди для себя унижением.
Став помехой в осуществлении английского плана разобщения Индии, Ганди был избран объектом клеветы и травли. Индийские либералы повели против Ганди открытую атаку. Поползли слухи о якобы имевшем место в Конгрессе заговоре против него. Английский журналист Г. Болтон в книге «Трагедия Ганди» утверждал, что конгрессистские лидеры будто бы замышляли изгнать своего вождя из Конгресса. Правда, при этом Болтон не без основания предсказал, что, «изгнав Ганди, Конгресс, по всей вероятности, изгнал бы половину своих членов, а именно эту половину проанглийские партии хотели привести в свой лагерь». В самом деле «имело смысл привлечь на свою сторону «бестолкового» вождя, если он мог привести с собой миллион «бестолковых» последователей».
Но это были лишь домыслы и разговоры. Никто не собирался изгонять Ганди из Конгресса. Его позиция в отношении Конгресса была такая: временами он стоял к нему ближе и даже возглавлял его, временами по своим соображениям он отдалялся от него, но все равно влиял на его деятельность. Авторитет Ганди в партии всегда оставался незыблемым. Именно он и никто другой по своему усмотрению выдвигал председателей Конгресса, его секретарей. Его мнение и слово как идейного вождя партии значило больше, чем решения руководящих органов ИНК. Хотя в ИНК, как во всякой буржуазной партии, были левые, правые и центр, а некоторые руководители не соглашались и возражали Ганди, ни у кого из них не появлялось и мысли, тем более смелости, интриговать против него, сместить его.
«Бестолков Ганди или нет – об этом мы можем предоставить судить нашим друзьям-либералам, – писал по этому поводу Джавахарлал Неру. – Несомненно, что проводимая им политика является иногда метафизической и трудна для понимания. Но он показал себя человеком действия, человеком замечательного мужества, умеющим выполнять свои обязательства; если «бестолковость» дает такие практические результаты, то, быть может, ее не без успеха можно сравнить с «практической политикой», которая начинается и кончается в кабинете и в избранных кругах. Конечно, миллионы его последователей были «бестолковыми». Они ничего не знали о политике и конституциях; они могли думать лишь о своих материальных нуждах, о пище, крове, одежде и земле».
Джавахарлал Неру и другие сподвижники Ганди, спешившие повидать его после поездки в Европу и обсудить с ним складывающуюся в Индии политическую обстановку, были арестованы уже по дороге в Бомбей.
Хотя ненасилие, облеченное Ганди в форму сатьяграхи, перестало быть для колонизаторов эфемерной угрозой, лорд Уиллингдон продолжал по-солдатски высмеивать тех осмотрительных министров, которые, предостерегая его, убеждали в том, что гандистская сатьяграха способна довольно успешно противостоять усилиям армии и полиции, парализовать работу всего государственного механизма с его судами и тюрьмами, фискальными и торгово-экономическими органами. «Разве юродивое ненасилие – орудие блаженных пророков может соперничать с решительным действием солдата, для которого венец всякой морали – выполнение приказа?» – вопрошал вице-король подобно древнегреческому ритору. Некоторые сановники из его свиты пытались возражать ему, говоря, что гандистское ненасилие – это тоже специфическая форма принуждения, используемая миллионами подданных против неугодного им государства и его законов. Возражения, однако, не возымели никакого действия на Уиллингдона. Бездарный, заурядный человек, как верховный колонизатор в Индии он был на своем месте: душить и карать он умел. Колебаний и сомнений по этому поводу у него не возникало. Его крутой нрав вполне соответствовал требованиям Лондона, взявшего жесткий курс на подавление национально-освободительного движения в Индии. В Бенгалии, в Северо-Западном пограничном районе и в Соединенных провинциях страны было введено чрезвычайное положение. Вице-король без обиняков заявил о своем намерении раздавить Конгресс.
Ганди пытается получить аудиенцию у лорда Уиллингдона, но тщетно: вице-король не желает обсуждать с ним свои действия. Театрализованное представление английского правительства, разыгранное для достижения «соглашения» с силами индийского национально-освободительного движения, сменилось драматической развязкой – карательными акциями в невиданных масштабах, расстрелами демонстрантов, публичными порками непокорных. «Правительство бесстыдно нарушило Делийский пакт.., – заявляет Ганди. – Нация должна ответить на этот вызов». Он одобряет решение Рабочего комитета Конгресса возобновить кампанию гражданского неповиновения и призывает свободные народы мира и их правительства проявить солидарность с борющейся Индией.
На следующий день, 4 января 1932 г., в три часа утра (чтобы не вызвать массовых беспорядков) власти арестовывают Ганди и заключают в тюрьму. Губернатор Бомбея сэр Фредерик настаивал перед правительством Индии на депортации Ганди из Индии на Андаманские острова или в Аден, но вице-король все же не решился на эту меру, опасаясь еще большего взрыва народного возмущения в стране. Ганди шутит по поводу «милостивого» внимания к нему со стороны британской короны: совсем еще недавно он был гостем короля Англии в Букингемском дворце, пивал с ним ароматные цветочные чаи, собранные на плантациях Индии,– и вот теперь он стал гостем его величества вице-короля в центральной тюрьме близ Пуны. В тюрьме Ганди посещает министр внутренних дел бомбейского правительства Томас. Он уговаривает его хотя бы частично одобрить новую конституцию для Индии. «Почему бы вам не принять на сегодняшний день половину булки?» – спрашивает он Ганди. А тот в ответ говорит: «Может быть, я и сделал бы это, будь это хлебом, а не камнем».
Лорд Уиллингдон не мешкает. В течение суток за решеткой оказываются все члены Рабочего комитета Конгресса. Аресты осуществлялись в рождественские праздники, и Ганди иронизировал по адресу набожного индийского владыки: «Я воспринимаю их (аресты. – Авт.) как подарки от лорда Уиллингдона, нашего вице-короля, христианина. Ведь существуют традиции обмениваться в рождество приветствиями и подарками».
По твердому убеждению Уиллингдона, Восток говорит о ненасилии, но понимает только силу. Поэтому издаются указы, которые предоставляют карательным органам неограниченные полномочия. По всей Индии объявляется своего рода осадное положение.
13 января 1932 г. состоялось заседание кабинета министров. В секретном протоколе заседания значится один вопрос: «Обстановка в Индии». Обсуждается меморандум министра по делам Индии сэра Самуэля Хора. Министр не скрывает своей озабоченности возможными последствиями в связи с массовыми арестами в Индии. В тюрьмах оказалось слишком много, как он говорит, «незначительных» людей, не представляющих собой реальной угрозы властям. Крайние меры, по его мнению, могут вызвать обратный эффект, и тогда усилия правительства восстановить закон и порядок в стране окажутся тщетными. Хор сообщил кабинету, что он ведет по этому вопросу интенсивную переписку с вице-королем. Важно сейчас, полагает министр, обуздать местную прессу, которая все чаще стала критиковать правительственные репрессии в Индии.
На заседании кабинета не был обойден и вопрос об аресте Ганди. Хор пояснил, что к Ганди был применен вердикт вековой давности – 1818 года, известный в юриспруденции как указ «о достаточных основаниях». Чем больше непонятного и загадочного в мотивах ареста, тем лучше. Узнику, по словам министра, созданы улучшенные условия содержания. Ему разрешены свидания. Однако Ганди было четко разъяснено, что в случае, если он при встрече со своими друзьями будет по-прежнему склонять их к неподчинению властям, все данные ему привилегии будут отменены.
– Что же, – заключил премьер-министр Макдональд, – лучше сэра Самуэля Хора обстановку в Индии никто не знает, ему виднее, как надо действовать в столь критическое время в этой стране.
Выступая в парламенте Англии, Самуэль Хор от имени правительства заявляет: «Я признаю, что одобренные нами указы весьма крутые и суровые. Они охватывают почти все стороны индийской жизни». Главный распорядитель по делам Индии в английском правительстве успокоил своих коллег в парламенте, сказав, что хотя «собаки и лают, караван продолжает идти своим путем». Но «собакам», как позднее писал Джавахарлал Неру, было трудно лаять – они были в тюрьмах и на них были надеты намордники.
Тюремные фургоны – «черные Марии» – беспрерывно сновали по улицам индийских городов. В результате крупномасштабной полицейской акции вскоре за решеткой оказались 90 тысяч одних только конгрессистов. Индийский национальный конгресс и примыкавшие к нему сочувствующие или просто прогрессивные организации – рабочие, крестьянские, женские, молодежные – объявлялись «неконституционными». В стране вводилась строжайшая цензура. Только одно упоминание в газете фамилии арестованного или осужденного, тем более выражение ему симпатии, расценивалось как уголовно наказуемое деяние. В который раз над индийским народом учинялась беспощадная расправа, вопреки общечеловеческой морали и вопреки буржуазно-демократическим законам, которыми так кичилась Англия. Индийских патриотов ожидали борьба, страдания, новые бесчисленные жертвы. Но народ Индии и его вождь Ганди, осознавая их неотвратимость, верили в неизбежность своей победы.
Снова, как и прежде, наряду с прямой физической расправой над лучшими сынами Индии, в стране была развязана отвратительная по своему лицемерию кампания по поводу «антинародности» Конгресса и его «ужасных пороков». Власти ставили задачу развенчать Конгресс еще и идеологически, лишить его социальной основы, отпугнув от него колеблющуюся буржуазию и либеральных землевладельцев. Восхваляя «добрые» традиции, прославляя «мудрое» демократическое правительство (то, которое отдает приказы о массовых расстрелах), английская пресса обвиняла Конгресс в насилии и в навязывании народу своей диктатуры. В одном хоре с колонизаторами звучали и голоса представителей индийской верхушки. «Должностные лица всех рангов громко провозглашали свою добродетель и миролюбие и кричали о том, сколь греховен и непримирим Конгресс. Они заявляли, что стоят за демократию, в то время как Конгресс отдает предпочтение диктатуре… В своем энтузиазме эти поборники правого дела забывали о таких пустяках, как указы, подавление всех свобод, о намордниках, надетых на газеты и типографии, о людях, брошенных без суда в тюрьмы… Забывали они и о характере английского владычества в Индии. Министры (наши соотечественники), – писал об этом периоде Джавахарлал Неру, – красноречиво расписывали, как конгрессисты «оттачивают свои топоры» (в тюрьме), в то время как сами они трудятся на благо общества…»
Несмотря на репрессии, антиконгрессистскую и антинародную шумиху, развитие политической обстановки в Индии в 1930–1931 годах характеризовалось назреванием революционной ситуации: в различных провинциях продолжались активные выступления индийских кисанов – крестьян, отказывавшихся платить налоги правительству и помещикам. Начались восстания в Кашмире, Алворе и других княжествах страны.
Английское правительство стремилось расколоть общенациональное движение за независимость Индии. В усилении сепаратистских настроений среди многочисленных больших
