и мелких княжеств, в углублении общинно-религиозных распрей колонизаторы видели единственное средство удержать свое господство в Индии. В Дели прибыли английские эмиссары – участники «конференции круглого стола». После консультаций с лидерами индийских общинных партий, представляющих религиозные и другие меньшинства, они подготовили, а английское правительство Макдональда одобрило закон об общинном представительстве в так называемых индийских законодательных органах. Религиозная разобщенность индийцев теперь переносилась в сами «органы власти», и, таким образом, соперничество, недоверие и прямая вражда между индусами и мусульманами, другими общинами получали освящение законом.
Поскольку Ганди ни до, ни после конференции в Лондоне не удалось достичь соглашения о единстве действий с Мусульманской лигой, что сразу позволило бы создать широкий фронт против колонизаторов, он решает дать им бой на другом фланге. В ответ на раскольнические действия властей он публично заявляет, что обрекает себя на мученичество, чтобы воспрепятствовать осуществлению английского замысла противопоставить «кастовых индусов» «неприкасаемым» – беднейшим и самым бесправным слоям индийского общества. О своем решении Ганди предварительно уведомил премьер-министра Англии Макдональда, послав ему из тюрьмы несколько телеграмм. Тот просто отмахнулся от тревожного крика души из далекой индийской тюрьмы. В сентябре 1932 года Индию облетело известие: Ганди объявил голодовку и решил обречь себя на голодную смерть в случае, если закон о предоставлении «неприкасаемым» раздельной избирательной курии не будет отменен. Общинный закон, введенный англичанами, увековечил изоляцию миллионов «неприкасаемых», противопоставив их остальным индусам.
Многие конгрессисты не понимали этого поступка Ганди: как он, вождь всего движения, ставивший перед собой великую историческую цель, пошел на крайнюю меру во имя решения незначительной проблемы – вопроса о порядке участия «неприкасаемых» в выборах своих депутатов в бутафорские законодательные собрания? Разве это причина, чтобы на карту поставить все и таким образом сказать свое последнее слово? Неужели высокие идеалы свободы могут быть сведены к такой частности и не было ли в решении Бапу молчаливого признания правительственного плана углубить различия в индийской общине? Такие вопросы рождались в умах опытных политиков-профессионалов. Джавахарлала Неру огорчал религиозный и сентиментальный подход Ганди к большой политике, к судьбам освободительного движения, перенос личного на общественное. Но Ганди не был рационалистом, как большинство политических деятелей. Он не считал разум единственным источником познания, чувственный опыт, интуиция часто брали у него верх над рассудочным отношением к жизни. Ганди обладал способностью объединять чувства и мысли всех угнетенных индийцев, в особенности крестьян. Он оставлял за каждым крестьянином свободу думать закоснелыми категориями, оторванными от действительности его вековой отсталостью, с присущим ему частнособственническим индивидуализмом. И все же крестьяне объединялись, скажем, через те же приверженность к гандистской прялке и бойкот английских товаров, становясь тем самым активными участниками антиколониального и антиимпериалистического движения.
На все мольбы соратников и друзей не начинать голодовку Ганди твердо отвечает, что для него ликвидация позорной системы «неприкасаемости» является неразрывной частью независимости и что его жертвенная смерть только укрепит индийский национализм и приблизит Индию к свободе.
20 сентября Ганди, очнувшись в половине третьего утра от забытья, почувствовал острую потребность посоветоваться с Тагором, великим независимым духом и разумом Индии. Пожалуй, он один мог сказать Ганди всю правду в глаза. Как бы ни были иногда суровы и горьки для Ганди слова Тагора, он воспринимал их с искренней благодарностью, ибо знал, что они всегда были в устах поэта криком обнаженного сердца и дружеским откровением.
И вот сейчас в трагическую для себя минуту жизни Ганди написал поэту письмо, испрашивая у него благословения или осуждения своего поступка. Тагор тут же телеграфировал ему: «Ради единства Индии и ее общественной целостности драгоценная жизнь стоит того, чтобы принести ее в жертву… Я горячо надеюсь, что мы не останемся бессердечными, чтобы допустить свершиться такой национальной трагедии. Наши скорбящие сердца разделяют вашу возвышенную епитимью с благоговением и любовью».
В день получения ответа от Рабиндраната Тагора Махатма Ганди начал голодовку. Вместе с Бапу в знак солидарности с ним 24-часовую голодовку объявили несколько миллионов индийцев. По всей стране индийцы, собравшись группами, исполняли траурные национальные песни, в тысячах индуистских храмов служили молитвы – вся Индия страдала вместе с отцом нации.
Тагор, обращаясь к студентам созданного им народного университета в Шантиникетоне, сказал: «Епитимья, которую Махатмаджи наложил на себя, не какой-то ритуал, его страдание является призывом ко всей Индии и ко всему миру… Махатмаджи постоянно указывал на пагубность разобщения нашей страны… Против глубоко укоренившейся в нашем обществе моральной слабости и выступил Махатмаджи со своим последним словом». Поэт, как его просто называла вся Индия, публично бросил стране укор, что если ничего не будет сделано для спасения жизни Ганди, то «каждый индус окажется его убийцей».
Голодовка Ганди, проводимая в центральной тюрьме Йервада, длилась уже пять дней. И хотя он привык к частым постам и очень умеренному питанию, состояние его здоровья на этот раз быстро ухудшалось, и врачи опасались за его жизнь. Гипертонические кризы резко сменялись полным упадком сил. «Смерть может наступить в любой момент», – заключили тюремные врачи, тщательно осмотрев Ганди. По их совету Ганди перенесли из камеры в тюремный двор. Сароджини Найду, находившейся в это время в женском отделении тюрьмы, разрешили ухаживать за больным. Глядя на тяжелое состояние своего друга, она уже не осмеливалась, как обычно, с теплой шуткой называть его за большие уши «Микки Маусом». Бапу очень любил, когда его так называла Найду, и лицо его расплывалось всегда в добродушной улыбке.
В эти дни Джавахарлал Неру, находясь в тюрьме, писал дочери Индире, которая училась в школе близ Пуны: «Я совершенно потрясен и не знаю, как быть. До меня дошли вести, ужасные вести, что Бапу решил уморить себя голодом. Мой маленький мир, в котором он занимает такое большое место, колеблется, дрожит и рушится; кажется, повсюду воцарились мрак и пустота… Неужели я его больше не увижу? И к кому же я пойду, когда меня будут одолевать сомнения и я буду нуждаться в мудром совете или, если я буду огорчен, опечален и мне понадобится утешение чуткого, любящего друга? Что мы все будем делать, когда не станет нашего любимого вождя, который вдохновлял и вел нас?…
Печаль и слезы – плохие спутники в этом мире, – продолжал письмо Неру. – «Слез пролито больше, чем в Великом океане воды», – сказал Будда, и слез будет пролито еще больше, прежде чем в этом несчастном мире установится справедливость. Наша задача все еще стоит перед нами, великое дело призывает нас, и для нас, и для тех, кто последует за нами, не может быть передышки, пока мы не завершим этого дела…»
Юную Индиру глубоко тронуло печальное письмо отца. Она не раз встречала Бапу в доме родителей и, забираясь к нему на колени, внимательно слушала интересные истории из жизни индийских богов. Ей нравилось, как сердечно говорил Бапу с ее отцом, как они вместе от всей души над чем-то смеялись, как заботливо относился Бапу к ее больной матери. Она решила добиться свидания с Махатмой – написала заявление тюремным властям и добилась своего. Как дочери Неру – друга и соратника Ганди – ей разрешили вместе с ее двумя младшими племянниками посетить голодающего узника.
Бапу лежал на плетеном топчане в маленьком тюремном дворике. Его лицо было спокойно, казалось, он полностью отчужден от окружающего мира. Спит, подумала Индира. Но через полуопущенные отяжелевшие веки Ганди сразу же заметил дорогую гостью и широко заулыбался.
– Какой подарок старику! – тихо произнес он. – Я так рад видеть вас, дети. Ты хорошо выглядишь, Инда. Поправилась. Подойдите ко мне поближе, дети, чтобы я мог лучше разглядеть вас. О, как, должно быть, скучает по тебе отец, девочка!
Бапу, ловко уклонившись от разговора о себе, засыпал гостью вопросами: как отец, часто ли и о чем пишет, как здоровье матери, что говорят врачи, как учеба, какие планы на будущее? Университет Тагора. Прекрасно!
Короткие минуты свидания пролетели незаметно. Прощаясь, Бапу обещал Индире обязательно уведомить ее отца об их счастливой встрече.
В тот же день Ганди продиктовал телеграмму: «В течение всех этих дней страданий вы стоите перед моим мысленным взором. Очень хочу знать ваше мнение. Вы знаете, как я ценю вас. Видел Инду и детей Сварупы. У Инды счастливый и вполне здоровый вид. Чувствую себя очень хорошо. Телеграфируйте ответ. Шлю свою любовь».
Письма вождь мог и не дождаться, поэтому, желая, чтобы весточка от любимого ученика застала его в живых, просил Неру ответить телеграммой.
Махатма страдал не от самой угрозы смерти – от сомнения, добьется ли он какого-либо результата своей голодовкой, и хотел знать мнение Неру, который всегда напрямую говорил ему, что всякое отвлечение национальных сил (особенно по религиозным мотивам) от основной цели борьбы крайне прискорбно.
Неру было приятно узнать о свидании Индиры с Бапу. Он высоко ценил то, что вождь никогда не забывал о так называемых мелочах жизни, которые в действительности значат так много, – качество, присущее подлинно великим людям.
Правительство, заинтересованное в том, чтобы притушить накал страстей, вызванный повсюду в стране голодовкой Ганди, сделало гуманный жест – «любезно» позволило двум лидерам обменяться телеграммами. Неру ответил:
«Ваша телеграмма и краткие известия о том, что достигнуто какое-то урегулирование, доставили мне облегчение и радость. Первые известия о принятом вами решении объявить голодовку вызвали душевное страдание и смятение, но в конечном счете оптимизм восторжествовал, и я вновь обрел душевный мир. Никакая жертва не является слишком большой, если она принесена ради угнетенных, обездоленных каст. О свободе нужно судить по степени свободы самых низших, но я опасаюсь, как бы другие проблемы не отодвинули на задний план единственную цель. Не могу судить об этом с религиозной точки зрения. Опасаюсь, что ваши методы могут быть использованы другими; но как я могу брать на себя смелость давать советы волшебнику. Шлю свою любовь».
К месту заключения Ганди потянулись со всех концов страны виднейшие национальные деятели, которые еще находились на свободе: Патель, Махадев Десаи, Раджендра Прасад, Сапру, лидеры «неприкасаемых» – доктор Амбедкар и доктор Соланки, крупнейший промышленник Индии Бирла; приехал и Рабиндранат Тагор. Кастурбай была переведена из тюрьмы в Сабармати, где она отбывала заключение, в тюрьму к мужу.
Все лицемерные «поблажки» для голодающего узника делались по прямому указанию кабинета министров в Лондоне: колонизаторам непременно хотелось прослыть гуманистами. Смерть Ганди, разумеется, их не волновала, они просто хотели бы быть к ней непричастными. Втайне они даже желали того, чтобы непокорный индийский вождь поскорее избавил их от необходимости постоянно считаться с его гипнотической популярностью в народе. Пусть он пожертвует своей жизнью из-за
