различие между массовым гражданским сопротивлением и индивидуальным заключается в том, что в последнем участвует человек как совершенно независимый субъект и его неудача не затрагивает других людей. При массовой же кампании неудача одного обычно неблагоприятно отражается на остальных…» Махатма писал также, что если при массовой сатьяграхе необходимо руководство проведением кампании, то при индивидуальной в нем нет нужды; при коллективных выступлениях государству легче справиться с неповиновением, тогда как иметь дело с индивидуумом ему куда сложнее. При этом он уже в который раз повторял Неру, что средства, применяемые в борьбе, важнее самой цели. Письмо не убедило Неру. Средства, по его мнению, безусловно, имеют значение, но стоит ли их противопоставлять цели и абсолютизировать одно или другое?
Неру вспоминал, насколько сильно расходился он тогда во взглядах с Ганди и глубоко задумывался, в какой степени они смогут сотрудничать в будущем. Молодой радикально настроенный лидер, увлекавшийся социалистическими идеалами, Неру не мог согласиться с рядом действий Ганди. Ему, например, представлялся отступничеством от борьбы призыв Ганди ко всем руководящим органам конгрессистской партии прекратить работу. Осуждая тактику самоустранения с постов партии, Неру настаивал на том, чтобы его по-прежнему считали генеральным секретарем Конгресса. Уход с постов в партии он расценивал как прямое дезертирство. «Было ясно, – делал вывод Неру, – что мы в тупике, причем выхода из него, приемлемого для всех, не находилось».
В отличии от Ганди, который в это время воздерживался от острых политических заявлений и целиком ушел в общественную работу по оказанию помощи хариджанам, Неру с присущей ему последовательностью и энтузиазмом разъясняет цели национально-освободительной борьбы. Он после неудовлетворивших его бесед с Ганди пишет памфлет «Куда идет Индия?» Это был и своего рода партийный ответ учителю. Из памфлета явствует, что Неру видит выход в борьбе индийского народа вместе с угнетенными трудящимися всего мира против иностранного господства и своих собственных эксплуататоров. «Главная цель, к которой должна стремиться Индия, может быть сформулирована как уничтожение эксплуатации ее народа. Политически это должно означать достижение независимости и разрыв с англичанами.., с точки зрения экономической и социальной – это должно означать конец всем особым классовым привилегиям и имущественному неравенству».
Ганди, прочитав памфлет Неру, не вступает в полемику со своим учеником и, кажется, даже доволен его страстным радикализмом. А что до слов и режущей Ганди ухо терминологии, употребляемой Неру, то это дело второстепенное, считает он. Антиколониальные выступления Неру находят горячую поддержку у левых конгрессистов и членов Коммунистической партии Индии.
Положение в стране было сложное, и сделать правильный политический выбор было нелегко. Процесс деморализации в Конгрессе углублялся. Вместе с тем в нем происходила поляризация сил. С одной стороны, обозначалась соглашательская группа, готовая идти на компромисс с властями и заняться дозволенной конституцией деятельностью в законодательных органах. С другой, консолидировалось левое крыло Конгресса во главе с Неру и Босом. Ганди не примыкал ни к одной из группировок и, казалось, оставался сторонним наблюдателем за проходившей в Конгрессе внутриполитической борьбой. Но мимо его зоркого глаза ничего не ускользало. Быть может, он знал заранее, что должно было произойти, и теперь, отстранившись от пересудов и взаимных обвинений, от оскорблявшей его слух перепалки, выжидал, когда всплывет накипь, чтобы снять ее, очистить и объединить Конгресс на новой основе.
В этой сложной политической ситуации появились и так называемые «независимо мыслящие», громко называвшие себя социалистами, хотя о научном социализме они и представления не имели. Они избрали себе уделом – критиковать. Критиковать и поучать всех подряд. К практической революционной деятельности эти люди никакого отношения никогда не имели и, по словам Неру, оказывали плохую услугу социализму. О них он говорил: «Было несколько досадно видеть людей, которые сами ничего не сделали, но называют реакционерами тех, кто вынес на себе всю тяжесть борьбы. Эти салонные революционеры особенно яростно нападают на Гандиджи, называя его архиреакционером и выдвигая при этом доводы, довольно последовательные с точки зрения логики. Однако нет сомнений в том, что этот «реакционер» знает Индию, понимает Индию, олицетворяет крестьянскую Индию, и он встряхнул Индию с такой силой, какой не найти у этих так называемых революционеров… «Реакционер» он или революционер, но он изменил лицо Индии, вселил гордость и упорство в дотоле покорный и деморализованный народ, вдохнул в массы силу и сознание и сделал индийскую проблему проблемой мирового значения…»
Как бы ни велики были порой разногласия между Ганди и Неру, эти два лидера стремились понять друг друга. Каждая их встреча была взаимной исповедью: никакой наигранности, фальши, затаенной мысли – все начистоту и от сердца.
Даже правительство Индии в своих донесениях в Лондон всегда объединяло двух лидеров индийского национально-освободительного движения. Вот что сообщал, например, в Лондон в 1934 году лорд Уиллингдон: «В настоящий момент для нашего политического будущего существует одна реальная угроза, заключающаяся в том, как бы Джавахарлал Неру не начал пропаганду в селах в чисто „социалистическом и коммунистическом духе»». Далее вице-король информировал, что «результатом всего этого, по мнению директора разведывательного бюро, может стать то, что в ходе следующей кампании гражданского неповиновения Ганди поднимет огромную армию хариджан, а Джавахарлал поведет за собой войско стойких аграриев».
И все-таки разногласия между Ганди и Неру, особенно в 30-х годах, когда Махатма отменил кампанию гражданского неповиновения, были весьма серьезными. Неру, как об этом он сам говорил, не сомневался, что Ганди правильно истолковал настроение страны и огромного большинства конгрессистов и старался примириться с новым оборотом дел, каким бы неприятным он ни был. Неру гораздо больше беспокоило другое. Он знал, что Ганди обычно действует по зову «внутреннего голоса» и тем не менее почти всегда правильно избирает нужный психологический момент. Этим даром, пожалуй, никто другой из руководителей Конгресса не обладал. Но Джавахарлалу Неру представлялись обидными и даже оскорбительными те мотивы, которыми Ганди оправдывал свои интуитивно принятые решения. Свои правильные по существу действия он объяснял метафизическими и какими-то мистическими соображениями. Его заявления в связи с прекращением сатьяграхи походили на заклинания провинциального священника.
Ганди советовал конгрессистам, среди которых были высокообразованные люди и деятели, имевшие за своими плечами огромный опыт политической борьбы, тюрьмы, «познать искусство и красоту самоотречения и добровольной бедности. Они должны посвятить себя делу созидания нации; распространению кхаддара (одежды из домотканой ткани. – Авт.), лично занимаясь для этого ручным прядением и ткачеством; распространению идеи духовного единства членов всех общин посредством безупречного поведения по отношению друг к другу во всех случаях жизни; изгнанию в самом себе неприкасаемости во всех ее проявлениях и формах; распространению идей полного воздержания от алкогольных напитков и наркотиков посредством личного общения с отдельными наркоманами и посредством поддержания личной чистоты. Это позволит жить так, как живут бедняки. Те же, для кого такая жизнь невозможна, должны найти себе место на небольших неорганизованных предприятиях национального значения, которые предоставляют более высокую заработную плату». И все это должно было восприниматься конгрессистами как нечто вроде политической панацеи.
Неру просто негодовал по поводу этого заявления Ганди. Он даже допускал мысль о разрыве с учителем. Однако анализируя и сопоставляя факты из жизни Махатмы Ганди, он отвергал эту мысль. И снова думал о том, «какой удивительный человек Гандиджи с его поразительным и почти неотразимым обаянием и духовной властью над людьми! То, что он писал и говорил, не дает представления о нем как о человеке; как личность он гораздо более велик, чем это можно думать на основании его высказываний. А сколь огромны его заслуги перед Индией! Он вдохнул мужество и храбрость в ее народ, сделал его дисциплинированным, стойким и способным радостно жертвовать собой во имя общего дела и, при всей его скромности, придал ему гордость. Мужество, говорил он, единственная надежная основа характера… Быть может, это лишь слова и благочестивые, несколько банальные фразы, но за этими словами скрывается сила, и Индия знает, что этот маленький человек относился к своему делу серьезно. Он – ярчайший представитель всей Индии и выразитель самого духа этой древней многострадальной страны. Он почти олицетворяет Индию, и даже его недостатки – это недостатки Индии», – к такому, в конце концов, выводу приходит Неру. Но понимая заслуги Ганди перед национально-освободительным движением, его величие как человека, Неру никогда не мирился с метафизически-религиозным подходом Бапу к политическим проблемам и всегда говорил о его «исключительной парадоксальности».
Гандизм как идеология национально-освободительной борьбы индийского народа в век великих исторических побед пролетариата и создания первого в мире социалистического государства не мог обойтись без лозунгов социальной справедливости. Отношение Ганди к социализму с годами менялось. В 20 – начале 30-х годов он отрицал приверженность к социализму, равно как и к капитализму.
В те годы до Махатмы Ганди не могли не доходить сведения о массовой принудительной коллективизации крестьянских хозяйств в Советской России, о насилии города над деревней, о голоде на Украине и в Поволжье, о сталинских репрессиях. До мозга костей крестьянский лидер борющейся Индии искал вдохновляющего опыта и, не находя его, горько разочарованный и смятенный, все больше уходил на зыбкое лоно социальной утопии.
Однако, осуждая репрессии 1937–1939 годов в СССР, Ганди заявит, что верит в «ненасильственный коммунизм». Он нередко говорит о социализме как об идеальном общественном устройстве. «Я занят, – разъясняет он, – разрешением тех же проблем, что стоят перед приверженцами научного социализма… Социализм – прекрасное слово, и, насколько я понимаю, при социализме все члены общества равны – нет ни низших, ни высших». Единственную отличительную особенность «своего» социализма Ганди видит все в том же абсолютизированном принципе ненасилия. «Этот социализм, – утверждал он, – чист, как кристалл. Поэтому он требует и кристально чистых средств для его достижения… Поэтому только истинные, ненасильственные и чистосердечные социалисты будут способны установить социалистическое общество в Индии и во всем мире». Многие исследователи и политические деятели заговорят о «ненасильственном социализме» Ганди. А сам Ганди в пику антисоветским и антикоммунистическим заявлениям американского журналиста Л. Фишера, писавшего его биографию, назовет себя социалистом и даже коммунистом.
Разумеется, когда Ганди называет себя социалистом, надо помнить ленинское указание о том, что «есть социализм и социализм. Во всех странах с капиталистическим способом производства есть социализм, выражающий идеологию класса, идущего на смену буржуазии, и есть социализм, соответствующий идеологии классов, которым идет на смену буржуазия»*.
У Ганди, как вождя колониальной страны, на 80 процентов крестьянской, свое понимание социализма, замешанное на мелкобуржуазной националистической опаре и перебродившее в душных условиях чужеземного гнета. Облекая социализм в нравственно-религиозные одежды, в ряде случаев Ганди рассуждал вполне конкретно. Его теория об опеке по сути
